Пани Елена не была бы сама собой, если бы даже в трудные, преисполненные самоотрешения и решительности дни не попыталась обмануть судьбу — для человека, привыкшего на протяжении долгих лет обманывать и людей и себя, это вполне закономерно и естественно. Она готовилась к худшему, но в то же время действовала с хладнокровной расчетливостью. Могло статься, что покушение на Дзержинского почему-либо сорвется. И тогда — Грабовская знала это — обратной дороги в Польшу нет. Замышляя террористический акт, ее руководители долго и убедительно толковали бог весть что о неизбежной каре для всех и каждого, кто противопоставляет себя Великой Польше. И потому Гра-бовская знала: если ее миссия в Харькове не увенчается успехом — этого ей не простят! Следовало подумать, предусмотреть и такое. Первая же встреча с Астаховым подсказала Грабовской: вот человек, за которым можно надежно спрятаться и от опасности, и от трудностей. И теперь она стремилась расположить к себе Астахова. Ради этого был затеян и прощальный ужин, ради этого она возобновила несколько дней назад отношения с Красовским и терпела его.

Впрочем, уже настал момент, когда дальнейшее присутствие Красовского только мешало, и следовало дать понять ему это.

— Юзеф, — сказала Грабовская, — как вы себя чувствуете?

— Прекрасно! — буркнул тот. Налил в рюмки коньяк. — Предлагаю выпить…

За что «граф» предлагал выпить на сей раз, ни Грабовская, ни Астахов так и не узнали, он шумно вздохнул и опрокинул в себя коньяк.

— Вы совсем пьяны! — с прорвавшимся вдруг раздражением сказала Елена.

— Мавр сделал свое дело, мавр может уйти, — пьяно ухмыляясь, Красовский встал из-за стола. — Прощайте, пани Елена! Честь имею, господин Астахов!

Он прищелкнул каблуками лакированных туфель, одновременно кланяясь и Астахову и Грабовской. Его не удерживали и он отошел, нетвердо ступая и чуть покачиваясь. Астахов, завладев вниманием Грабовской, краем глаза увидел, как встали из-за своего стола и двинулись за Красовским Журба и его помощники.

… Красовский прошел под аркой бульвара и свернул к стоянке извозчиков. Журба и Ермаков, быстро обойдя его, подхватили под руки.

— Вам надо пройти с нами! — негромко приказал Журба.

Красовский с возмущением посмотрел на них.

— Господа! Это уже переходит пределы допустимого! Так мы с вашим шефом не договаривались!

— С кем, с кем? — переспросил Ермаков.

— Бросьте, господа! Людей из контрразведки я узнаю сразу! По почерку!

— Ну так иди, раз узнаешь! — пробасил из-за его спины догадливый Илларион.

Красовский обернулся, явно собираясь сказать что-то еще, но, окинув взглядом мощную фигуру кузнеца, лишь оскорбленно передернул плечами:

— Так и будете вести меня по улице? Глупо, господа!

— Экипаж ждет за углом, — сказал Журба. — Не беспокойтесь.

Когда в полутемном переулке его подвели не к фаэтону, как он ожидал, а к обычной, с брезентовым верхом фуре, Красовский мгновенно протрезвел: только теперь он понял, что принял за контрразведчиков явно других людей.

Ермаков отпустил его локоть, откинул брезентовый полог:

— Прошу!

Красовский понял — надо бежать! Резко рванулся в сторону, освободился от рук Журбы и ударил Иллариона головой в грудь, вкладывая в этот удар всю свою силу…

Не покачнувшись даже, Илларион принял его в свои объятия, и Красовский беспомощно затих.

Журба торопливо огляделся: вокруг было спокойно. Но Красовский мог закричать, и тогда…

— Ваша безопасность зависит от вас! — быстро сказал Журба. — Вы нам нужны ненадолго, не волнуйтесь!

— Да он уже не волнуется, — успокаивающе сказал Илларион. — Он человек понятливый. — Бережно прижимая к себе Красовского, он шагнул к фуре. — Поехали!

Штабной поезд генерала Слащева стоял на запасной ветке железнодорожных путей, подведенных к пристаням Российского общества пароходства и торговли. От приземистых, вытянутых вдоль моря пакгаузов его отделял невысокий каменный забор. Полуденный зной повис над землей, воздух пропитался терпким запахом смолы и моря. Ни в штабных вагонах, ни рядом с ними не было никакого движения, лишь одинокий часовой мерно, как маятник, ходил вдоль короткого состава, придерживая приклад закинутой за потную спину винтовки.

В Севастополь поезд прибыл па рассвете минувшего дня, и вначале его подали к городскому вокзалу. По комендант станции, посоветовавшись с комендантом поезда, распорядился перегнать состав, в котором все, кроме часовых, еще спали, к пристаням РОПиТа: здесь штабные вагоны могли находиться, никому не мешая, и день, и два, и три — сколько потребуется. Кроме того, у этой стоянки был целый ряд своих преимуществ — место безлюдное, автомобиль можно подать прямо к салон-вагону.

Ермаков и Журба — оба в промасленных спецовках, вооруженные деревянным коробом с инструментами и лейкой, в которой вязко плескалась смазка, — неспешно вышли из-за последнего вагона, равнодушно поглядывая по сторонам, направились к часовому.

— Стой! Кто такие будете? — немолодой унтер-офицер взял винтовку на руку — скорее, пожалуй, для порядка, чем от чрезмерной подозрительности.

— Ружьишко-то опусти, — посоветовал Ермаков. — Идем проверить буксы, да и смазка требуется…

— Все одно — стой! — Часовой полез в карман за свистком. — Сейчас караульного начальника вызову, а уж он…

Унтер-офицер поднес свисток к губам, и в тот же миг взрыв страшной силы сотряс воздух. Дрогнула земля, взметнулось вверх пламя. Вагоны дернулись, ударились друг о друга буферами, заскрежетали сцепления, со звоном посыпались стекла.

Часовой бросился наземь, прижимая к себе винтовку. Взвыла сирена, послышались прерывистые, тревожные гудки пароходов, и вновь, заглушая все звуки, грянул взрыв. В небо летели пылающие доски, искореженные листы железа, камни. Черный клубящийся дым, поглощая все вокруг, окутывал и слащевский поезд.

Распахнулась дверь салон-вагона, со ступенек кубарем скатился босоногий, в исподней рубашке Пантелей. «Господи помилуй, господи помилуй!..» — мелко крестился он. Новый взрыв швырнул его на землю, распластал рядом с часовым. Журба нырнул под вагон, выскочил с другой стороны состава и, прыгнув на подножку, открыл специальным ключом дверь. И сейчас же из-за насыпи поднялись Илларион и Красовский, одетые в форму железнодорожного ведомства.

— Илларион, оставайся здесь, страхуй! — крикнул Журба. Подтолкнув вперед Красовского, поднялся в вагон.

В выбитых окнах салона полоскались занавески, под ногами хрустело стекло, было дымно, и Журба не сразу разобрался, что за черный комок бросился ему под ноги — лишь потом по истошному воплю понял, что это был кот.

Сейф стоял на прежнем месте, возле киота. Подняв лежащий на полу стул, Красовский подсел к сейфу и долго — так во всяком случае показалось Журбе — разглядывал его. Потом вынул из кармана куртки набор длинных и тонких отмычек, завернутых в белоснежный платок, задумчиво посмотрел на них и опять замер…

Снаружи, в разбитое окно донеслись громкие крики команд. Кто-то пробежал мимо вагона надрывно вопя: «Паровоз!.. Скорей гоните паровоз, надо оттянуть состав!..» И опять исчезли голоса — неподалеку полыхала пристань, пакгаузы, рвались снаряды и ящики с патронами; все слилось в сплошной, непрерывный гул, грохот, треск…

Красовский повернул к Журбе побледневшее, потное лицо, что-то сказал. Николай, не расслышав, наклонился.

— Мне нужна тишина, — прокричал ему в самое ухо Красовский. — Я не могу работать, не слыша механизма замка!..

Упругая волна очередного взрыва качнула вагон. Красовский, поняв всю несостоятельность своих притязаний, обреченно махнул рукой, опять поднес к глазам отливающие синевой отмычки… Выбрав, наконец, одну, осторожно ввел ее в отверстие замка, прильнул ухом к дверце сейфа… На смену первой отмычке пришла вторая, затем третья, и Журбе уже казалось, что возне этой конца не будет. И вдруг очередная отмычка легко повернулась в замке, еще одна манипуляция чутких пальцев — и тяжелая дверца сейфа открылась…