Он мрачно спросил:

– А какое вам дело до этого?

– Никакого. Но я не понимаю, почему тип вроде Хуфта должен владеть картиной такого рода.

– А я не понимаю, почему музей Умберто в Манагуа должен владеть такой картиной.

Я снова усмехнулся. Конечно, поездка не была одним сплошным весельем, но ее несколько скрашивала возможность насолить Анри. Он уныло склонился над рулем, наматывая километры до Утрехта.

К десяти часам мы были уже на полпути. Я вынул булавки, удерживавшие повязку на голове, и осторожно ее размотал. Последний кусок поддавался с трудом, и в конце пришлось поплевать на пальцы, чтобы смочить марлю и отделить ее от запекшейся крови. Но наконец-то я покончил с этим и повернул к себе зеркало, чтобы взглянуть, как я выгляжу. Ссадина оставалась довольно заметной, но с помощью смоченного кончика бинта и зачесанных книзу волос я смог добиться, что она перестала особо бросаться в глаза.

Теперь любое описание меня как человека с повязкой на голове стало устаревшим. Примерно в десять сорок мы добрались до вокзала в Утрехте.

Я достал свои чемоданы, Анри крутился рядом, как птенец, учащийся летать, во время первого урока. Я поставил багаж возле билетной стойки и сказал:

– Возьмите мне билет первого класса до Базеля. Я позвоню в Амстердам.

– Вы же собирались ехать в Цюрих? – растерянно пробормотал он.

– Возьмите билет до Базеля. Я доплачу там. Времени будет достаточно.

Мелочь, конечно, но зачем оставлять какие-то следы, если можно этого не делать? Кто-нибудь мог проверить пассажиров, покупавших билет до Цюриха.

Не потребовалось много времени, чтобы дозвониться до Долена, но гораздо больше – чтобы поднять Карлоса. Я постарался изложить все быстро и по-деловому. Или по крайней мере попытался.

– Говорит Кемп. Я уезжаю. Меня нужно встретить на вокзале без четверти двенадцать ночи. Понятно?

Он какое-то время размышлял.

– Понимаете, мы так не планировали.

– Будем надеяться, что и никто другой тоже, если не считать банка. В вашем распоряжении больше двенадцати часов, чтобы все организовать, ведь так?

– Да, думаю, что так.

– Было бы чертовски хорошо, если так. Я бы хотел, чтобы у водителя на ветровом стекле была карточка с именем «Конрад». Вы меня поняли?

– А почему именно это имя?

– Не знаю. Не имеет значения. Тогда я подойду к нему и скажу: «Меня зовут Конрад, какая здесь погода?» – а он ответит, «Такая же, как и вчера». Поняли? После этого мы поедем в банк.

Длинная пауза. Потом:

– Да, я уверен, что смогу это организовать. Мистер Бернар все еще с вами?

– Вы имеете в виду, возле телефона? Конечно, нет.

– Ну, думаю, что вы обнаружите, что он захочет ехать с вами.

– Я столкну его под первый встречный поезд. Вы запомнили пароль?

– Да, записал. Без четверти двенадцать человек будет на месте.

– Хорошо. До встречи в старой веселой Венеции.

Когда я вернулся к билетной кассе, Анри стоял возле багажа, с видом слегка глуповатым и вызывающим.

– Ну? – спросил я.

– Я тоже еду.

– Черта с два. – Но Карлос явно что-то знал.

– Вы не сможете мне помешать. – В этой конкретной ситуации я, конечно, не мог толкнуть его под поезд. Не мог и застрелить. Но последнее, с чем мне хотелось бы иметь дело, был глуповатый любитель, крутящийся у меня под ногами, бледнеющий во время прохождения таможенного осмотра и выглядывающий из-за моего плеча, чтобы убедиться, что за нами не следят.

– А как же машина?

– Может подождать здесь.

– У вас есть паспорт? – Хотя я не очень надеялся на эту возможность; французы настолько привыкли носить с собой документы, удостоверяющие личность, что вряд ли он забыл его.

Во всяком случае, он просто кивнул.

Было похоже, что наш поезд въезжает на перрон.

– Тогда очень хорошо. Садитесь. Но, начиная с этого момента, вы меня не знаете. Не разговаривайте со мной. Встретимся в Базеле.

Он торопливо зашагал к платформе.

Это был нормальный экспресс, не такой шикарный, как трансъевропейские и без соответствующего вагона-ресторана. Но по крайней мере можно было получить кое-какую выпивку и сэндвич. Я оставил большой чемодан в конце вагона и нашел себе место в середине. Я просто ощущал испуганный взгляд Анри, сверлящий мне затылок, и понимал, что тот постарается устроиться как можно ближе к этому концу. И он действительно так сделал, глупец. Он собирался сидеть, не спуская глаз с чемодана, как это делает ребенок в цирке, наблюдающий за руками фокусника.

Мы отправились вовремя и двинулись в сторону Эйндховена, находившегося на расстоянии часа пути. В соответствии с маршрутом поезд должен был пересечь множество стран: Бельгию, Люксембург, Францию и в конце концов прибыть в Швейцарию. Я не знаю, почему, составляя маршрут, его не заставили заодно пересечь и Германию. Все это означало, что предстоит пройти три таможенные проверки (относительно Люксембурга можно было особенно не беспокоиться), но существенной была только первая: после выезда из Голландии я переставал быть нелегалом.

Пока мы не проехали Эйндховен, я читал какой-то роман в мягкой обложке, а потом встал и направился в вагон-буфет, при этом потрясенный взгляд Анри преследовал меня, как северный ветер. Неужели он думал, что кто-то попытается украсть чемодан при свете дня? И если даже это попытаются сделать, то только перед остановкой, а до Маастрихта оставалось больше часа пути.

Поэтому я выпил кофе с рюмкой ликера и парой железнодорожных булочек. Погода снаружи изменилась и наступил холодный ясный день с легким белым облачком на синем небе, точно таким, как его рисовал Ван Гог. Странно. Я помню, что у моих родителей была репродукция одного его голландского пейзажа, висевшая в гостиной, и мне всегда казалось, что маленькое белое облачко выглядит ужасно глупым. Но действительно над Голландией именно такие облака. Думаю, тут что-то заставляет их быть такими плоскими.

Я выпил еще кофе, еще рюмку и закурил сигару. А за четверть часа до прибытия в Маастрихт вернулся на свое место. Анри по-прежнему внимательно смотрел на мой чемодан, словно ожидая, что из него выпрыгнет белый кролик.

На остановке в Маастрихте в вагон вошли таможенники – голландец и бельгиец. И начали с Анри. Я краем глаза наблюдал за ними, и мне показалось, что они затратили несколько больше времени, чем следовало. Конечно, он предъявил билет до Базеля и у него не оказалось багажа. Это всегда делает человека подозрительным.

После этого бельгиец повернулся и поднял чемодан: мой чемодан.

Он показал его Анри, затем сделал несколько шагов по вагону и сказал что-то по-голландски. Немного погодя поднялся я.

– Это мой чемодан. В чем дело?

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы переключиться на английский.

– Это ваш чемодан?

– Да.

Голландский таможенник остановился позади него.

Строго по протоколу он спросил:

– Есть у вас что-то к предъявлению для таможенного досмотра?

Я нахмурился, подумал и покачал головой.

– Думаю, нет. Немного виски у меня в сумке… – Я показал на дорожную сумку под сидением. – Между прочим, я еду в Базель.

Они подождали, пока я покажу билет и паспорт. А затем…затем оба посмотрели вниз, на мой чемодан.

В этом и было самое ужасное. Но тогда зачем браться за на такую работу, как профессионал?

Я достал свои ключи.

– Нужно, чтобы я открыл его? – И если они обнаружат картину, мне предстоит еще избавиться от пистолета, сунув его под обивку сидения или придумав что-то в этом роде. – Но вообще-то, в чем проблема?

Они взглянули друг на друга, потом бельгиец наклонился вперед и громко прошептал:

– Человек, который сидит вон там… Он смотрел на ваш чемодан… И у него нет багажа!

Я постарался изобразить, как я потрясен, потом посмотрел мимо них на Анри. Тот побелел, как полотно, словно ему предстоял личный досмотр.

– Вон тот? В очках?

Один из них мрачно кивнул.

– Пожалуйста, поосторожней с чемоданами. Последнее время столько краж…