— Володя, я извиняюсь, конечно, но это же… — Ауриньш на секунду задумался, — А, полная лажа, вот. Так не бывает.
— Ну блин, мне еще критика только не хватало! Да что ты вообще в таких вещах понимаешь!
— Кое-что понимаю.
— Да я не про то! Не про оперативную работу! Это ж, блин — драматургия, ну!
— Драматургию я тоже изучал. Так неправильно. Очень низкий класс.
— Да тебе-то какая разница, если народу нравится!
— А если народу будут, например, наркотики нравиться? На концертах надо будет в зал закись азота выпускать? Или дым от марихуаны?
— Ма-рик! Ну не занудствуй ты, а? Если нормально выступим — всех в увольнение отпустят. Трудно тебе для ребят постараться?
— Ну, если только так… Хорошо, я попробую. Но имей в виду, я остаюсь при своем мнении: это — не искусство.
— Ладно, ладно… Тонкий ценитель.
Как и можно было предположить, спектакль имел сногсшибательный успех у почтенной публики и впоследствии даже занял первое место на окружном смотре художественной самодеятельности! Сплошь и рядом такое бывает, когда вещи имели большой успех при весьма прохладном отношении к ним самих авторов. Взять хотя бы Конан Дойля — ну не любил он своего Шерлока Холмса! Халтурой, видите ли, считал. Или Стругацкие от своего «Трудно быть богом» не в восторге были — и что с того? Ничего, другие оценят.
… Итак, совещание в генштабе НАТО набирало обороты. Стол ломился от полных и опрокинутых бутылок. С закуской в НАТО было послабее: сморщенные соленые огурцы цвета хаки, на скорую руку ободранные луковицы, да кривые жареные рыбки. Понятно, что сии деликатесы были добыты в курсантской столовке. Но почтенная публика вполне понимала право искусства на некоторую условность и великодушно прощала артистам как скудость стола, так и сервировку его гнутой столовской алюминиевой посудой.
Пьяные в хлам «генералы» упоенно горланили «Глори, глори, алиллуйя» и «Йеллоу сабмарин», время от времени лихо опрокидывая все новые и новые стаканы на зависть почтенной публике. После чего размашисто малевали на политической карте СССР толстенные стрелы направлений наступлений и жирные кляксы ракетно-ядерных ударов, сопровождая нанесение оперативной обстановки злорадным гоготом и неприличными телодвижениями.
— Гссспда! — покачиваясь, воздвиглась со стаканом в руке конопатая Милка Савичева (Рязанское культпросветучилище, 2 курс) в форме штаб-сержанта 82 воздушно-десантной дивизии США. Форменная юбка на сержанте была длиной в полторы ладони ниже пояса. Особую порочность образу сержанта придавали черные сетчатые чулки с поросячье-розовыми подвязками.
— Гссспда! — отвязно продолжал развратный сержант, — Кажется, не все здесь пс… пссютстсие верят, что до поступления на службу в армию я имела… этого… А, да! Я имела б-ешшеный успех! Нна самом Бродвее! И даже выступала с гастролями в Париже! В з-знаменитом кабаре «Ммулен руж»!
— Да ясный перец — свистишь, подруга! — провокационно загалдели «генералы».
— Н-нухшо… Я д-докажу! Эй, кто-нибудь — мммузыку! — и сержант Милка полезла на стол, услужливо подсаживаемая ручищами с отлично развитым лапательным рефлексом.
Лязгнула клавиша заезженного магнитофона «Спутник», и в облака табачного дыма, плавающего над сценой (кубинские курсанты оказали интернациональную помощь в размере десятка сигар) плавно вплелись томные извивы призывного голоска Барбары Стрейзанд. Разумеется, знаменитая «Stop» — уж и не сосчитать, сколько стриптизерш прокормила эта дивная песенка о целомудренной любви.
Одним движением выхватив заколки, Милка разметала по плечам торжествующий вопль огненной гривы и, алчно облизнувшись, начала расстегивать и без того готовые отскочить пуговицы форменного мундира. До треска обтянутые оливковой юбчонкой бедра Милки призывно плавали над бутылками. Зал замер, напряженно сопя. Взмах — и мундир летит в сторону, в готовно подставленные руки зрителей. Вслед мундиру полетел форменный галстук. Хищно улыбаясь, Милка изогнулась в талии и взялась наманикюренными пальчиками за пуговицы блузки. Одна… Вторая!.. Литые ядра Милкиных грудей отчаянно рвались на свободу.
— Не, не, господа — это все старье, мы видели такое уже тысячу раз! — «сайгонский генерал» Витька Цой ленивым шлепком согнал Милку со стола.
Зал взвыл. Обладай свирепый взгляд хоть небольшой температурой — Витька был бы испепелен на месте. Начальник политотдела перевел дух с противоречивым чувством облегчения и разочарования.
— Я, господа, хочу предложить вам действительно уникальный номер! — голосом циркового «объявлялы» продолжал Витька, хладнокровно игнорируя нелестные эпитеты, которыми его щедро осыпала почтенная публика, — Это суперзвезда, поднявшаяся из трущоб Гарлема и ослепившая своим сиянием Нью-Йорк, Париж и все остальные столицы мира! Да, да, это он — великий и неподражаемый король степа… Джимми Сноу!!!
Поперхнувшись, «Спутник» заиграл «Золотую Калифорнию» и на сцене возник великолепный негр Ауриньш, разодетый, как бразильский сутенер. Знакомые девчонки из культпросветучилища не поскупились и притащили все самое блестящее и пижонское барахло, какое только смогли разыскать в своей реквизиторской. Не смогли подобрать лишь подходящих концертных туфель — их с успехом заменили уставными парадными «гадами», подошвы которых для лучшего звучания подбили жестянками из консервных банок.
— О-о-у, й-е-есс!! — восторженно зааплодировали «генералы», — Джимми, камон!!
Раскланявшись и разослав воздушные поцелуи, Ауриньш замер, раскинув руки — словно вот-вот взлетит. И — пошел, и пошел! Спустя секунду публика уже забыла про облом со стриптизом и от души награждала Маргуса восторженными воплями и свистом. Восторженно бесновались также и «натовцы», пытаясь присоединиться к бешеному пламени танца, а «вражеские дамочки», повизгивая, пытались повиснуть у великолепного негра на шее — тот ловко, не нарушая рисунка танца, уклонялся от их пьяненьких объятий. Несколько раз, повернувшись в танце к размалеванной карте СССР, Джимми элегантно поправлял свою блестящую «бабочку», и сцена в этот миг озарялась коротким блеском фотовспышки. Судя по всему, «натовцы» были народом туповатым и ничего не замечали, либо принимали это за сценический эффект.
И вот — финальная сцена спектакля. «…Служу Советскому Союзу», — застенчиво говорил негр Джимми, сидя на скамейке рядом с советским резидентом Вовкой Зубковым. Резидент великой державы был одет в мятый пиджак, рукава которого еле прикрывали локти и в линялые польские джинсы «Sharik». На поводке резидент еле удерживал таксу Фроську, одолженную на спектакль у Валентины Алексеевны. Фроська то малодушно пыталась удрать со сцены, то пряталась под скамейку, то совалась между ног резидента, наконец от безнадеги надула на сцене блестящую лужицу, забилась под скамейку и притихла.
— Ты молодец, Джимми, — отечески похлопал резидент негра по коленке, — Россия тебя не забудет.
— Россия… — мечтательно вздыхал бедный негр, — Когда же я увижу настоящие белые березы?.. Мавзолей товарища Ленина?.. Знаменитый Рязанский Кремль?..
— Скоро, Джимми, совсем скоро, — добрым голосом говорил Вовка, — Но пока ты еще нужен здесь…
— Я понимаю…
— Ну, мне пора. До встречи, товарищ Джимми. Связь — как обычно.
— До встречи, Владимир Иванович.
С чувством пожав негру руку, резидент удалялся со сцены, поигрывая тросточкой и таща за собой на поводке упирающуюся Фроську. А Джимми стоял на месте и грустно глядел ему вслед, чуть покачивая ладонью у плеча. Потом тихо-тихо начинал напевать голосом прогрессивного негра Поля Робсона: «Не слишни в саду дажье шё-ро-хи… Всё здесь са-мер-лё до утра…». И — ей-богу, зал, как завороженный, начинал подпевать! Сначала шепотом, а потом и в полный голос! А конец песни, когда участники спектакля выходили на поклон, тонул в бешеных аплодисментах, среди которых и шмыгания слышались, и всхлипы. Пипл, что называется, хавал. Да не просто хавал — а в облизку и с причмокиванием!
Как и положено по всем театральным традициям, премьера спектакля была незамедлительно отмечена. Отпущенная в полном составе в увольнение, труппа отнесла в культпросветучилище одолженный реквизит, после чего уютно расположилась в тесноте да не в обиде в одной из комнаток девчачьего общежития. Тортик, печеньки, чайник, да пара бутылок «партейного» — вот и весь банкет. Да много ли и надо-то для хорошей компании?