Уэлш сидел пригнувшись рядом со Стейном и Бэндом, когда прибежал Долл, согнувшись, хихикая и смеясь, так что не мог даже говорить. Уэлш, который всегда недолюбливал Долла, считая его трепачом, подумал, что он выглядит как молодой новобранец, который первый раз в жизни, хихикая, выходит из борделя, и пристально смотрел на него, пытаясь понять, в чем дело.

— Какого черта ты смеешься? — выпалил Стейн.

— Как я одурачил этих желтомордых подонков, которые в меня стреляли! — Долл задыхался от смеха, но вскоре затих под строгим взглядом Стейна. Уэлш вместе с другими слушал его рассказ о семи японцах с двумя пулеметами, которых он видел уходящими с левого хребта. — Я думаю, они совсем драпают оттуда, сэр.

— Кто тебя послал сюда?

— Никто, сэр. Я сам пришел. Я подумал, что вы хотели бы узнать об этом.

— Ты прав. Хотел бы. — Стейн сурово кивнул головой. Уэлшу, наблюдавшему за ним со своего места, захотелось плюнуть. Раскоряка сегодня действует совсем как командир роты. — И я не забуду этого, Долл.

Долл ничего не ответил, но усмехнулся. Стейн, стоя на одном колене, потирал небритый подбородок и моргал глазами за толстыми стеклами. Долл все еще стоял во весь рост.

— Ложись, черт возьми! — с раздражением крикнул Стейн.

Долл не спеша огляделся кругом, потом присел на корточки, потому что это явно был приказ.

— Джордж, — сказал Стейн. — Посадите кого-нибудь с биноклем наблюдать за этим хребтом. Когда кто-нибудь будет оттуда уходить, я хочу знать об этом в ту же секунду. Вот, — добавил он, снимая бинокль. — Возьмите мой.

— Я сам буду наблюдать, — сказал Бэнд, обнажив зубы в ослепительной улыбке, и отошел.

Стейн долго смотрел ему вслед, и Уэлшу захотелось рассмеяться. Стейн опять обратился к Доллу и стал его расспрашивать об атаке, потерях, о расположении и состоянии взвода. Долл знал не очень много. Он видел, как погиб лейтенант Уайт, знал, что упал сержант Гроув, но не мог сказать, убит ли он. Он, да и все, добавил Долл, были довольно-таки заняты, когда начался первый сильный минометный налет. Кажется, он видел, как группа численностью до отделения вошла в высокую траву у подножия правого хребта, но не был в этом уверен. Еще он видел, как пулеметное отделение выбежало далеко вперед и всех накрыло одним разрывом мины. Стейн выругался и потребовал, чтобы Долл прежде всего доложил, что они там делают. Долл, конечно, этого не знал.

Уэлш едва слушал разговор. Он смотрел через гребень на второй взвод, распростершийся длинной линией за гребнем третьей складки, и был поглощен своими мыслями. Солдаты второго взвода лежали, плотно прижавшись щеками и животами к земле; испуганные лица с побелевшими глазами и оскаленными зубами смотрели назад, сюда, следя за своим командиром, который, возможно, опять прикажет перевалить через гребень, Получилась бы отличная фотография для отправки домой, думал Уэлш. Конечно, если она попадет в руки газет, правительства, командования армии и журнала «Лайф», ее умело изменят в соответствии с требованиями момента и, вероятно, снабдят заголовком: «Усталые пехотинцы отдыхают в безопасности после захвата позиции противника. Покупайте облигации Военного займа».

Однако все его мысли, так или иначе связанные с тем, что он наблюдал, не имели отношения к другим, более глубоким размышлениям. Уэлш думал главным образом о себе. Он с удовлетворением размышлял о том, что, если его убьют, правительству не придется никому посылать «похоронку». Впервые поступая на военную службу, он сообщил вымышленное имя и средний инициал. С тех пор он не имел никакой связи со своей семьей. С другой стороны, если он будет только ранен и искалечен, правительству придется о нем заботиться, поскольку у него нет ближайших родственников. Так что в любом случае он одурачит этих бюрократов. Глядя на второй взвод, он представил себя в одном из этих ужасных госпиталей для ветеранов, разбросанных по всей стране: старик в кресле-каталке с пинтой джина, запрятанной в дешевой, поношенной одежде, болтающий о всякой чепухе со здоровенными лесбиянками-няньками и с безмозглыми, ничтожными врачами, мнящими себя Александрами Великими, с их скучными нравоучениями. Уж он задаст им хлопот…

— Значит, нельзя сказать, что вы не можете поднять головы, — услышал он голос Стейна. — Мне говорили…

— Конечно, отчасти это так. Но, как видите, я благополучно вернулся. Мы не можем вернуться все сразу.

Стейн кивнул.

— Но по два-три человека, я думаю, можно добежать. Под прикрытием огня второго взвода, — высказал свое мнение Долл.

— Мы даже не знаем, где расположены огневые точки японцев, — мрачно заметил Стейн.

— Ведь наши могут вести огонь в глубину, не правда ли? — профессиональным языком предложил Долл.

Стейн с удивлением поглядел на него. Уэлш тоже. Ему хотелось дать пинка в задницу новоявленному герою: уже смеет давать советы командиру роты, как вести огонь.

Уэлш прервал их.

— Эй, капитан! — прорычал он. — Хотите, я пойду приведу людей сюда? — Он бросил убийственный взгляд на Долла, который невинно поднял брови.

— Нет. — Стейн почесал подбородок. — Я не могу обойтись без вас. Можете мне понадобиться. Во всяком случае, я думаю оставить их на месте еще некоторое время. Похоже, что они не несут больших потерь, а если нам удастся атаковать правый отрог возвышенности с фронта, они смогут поддержать атаку с фланга. — Он помолчал. — Меня интересует то отделение на правом фланге, которое вошло в густую траву на хребте. Оно…

Его прервал Джордж Банд, который согнувшись сбегал по склону:

— Эй, Джим! Капитан Стейн! Я только что видел еще пятерых с двумя пулеметами, уходящих с левого хребта. Думаю, они действительно драпают.

— Правда? — воскликнул Стейн. — Правда? — В его голосе послышалось облегчение, будто ему сказали, что бой откладывается на неопределенное время. Во всяком случае, теперь можно было действовать. — Гор! Гор! — закричал он. — Лейтенант Гор!

Потребовалось пятнадцать минут, чтобы вызвать лейтенанта Гора, поставить ему задачу, собрать третий взвод и отправить для выполнения задачи.

— Мы уверены, что японцы полностью отходят, Гор. Но не надо слишком горячиться, как Уайт. Они могли оставить заслон. А может быть, это ловушка. Так что не торопитесь. Пустите вперед разведчиков. Я думаю, лучший путь подхода — по лощине перед высотой 209. Идите налево вдоль этой средней складки местности, пока она не дойдет до лощины, а потом по лощине. Если попадете под минометный огонь, как было там вчера, все равно идите вперед. Если в зарослях у подножия хребта окажется какой-нибудь источник воды, дайте мне знать. Вода у нас на исходе. Но главное, Гор, главное — потерять как можно меньше людей. — Эта мысль становилась все более важной, почти жизненно важной для Стейна. Он все время размышлял об этом, когда не был особенно занят. — Ну, а теперь отправляйся, дружище, и желаю удачи. — Люди, люди; он теряет всех своих людей — людей, с которыми жил, людей, за которых отвечает.

Резервному третьему взводу Гора потребовалось еще полчаса, чтобы достичь исходного пункта у подножия поросшей травой возвышенности. Он буквально следует приказанию и двигается медленно, с нетерпением думал Стейн. Шел уже десятый час. Тем временем с гребня вернулся Бэнд и доложил, что насчитал еще три небольшие группы солдат с пулеметами, отходящие с левого хребта, но за последние пятнадцать минут не видел ни одной. В это же время вернулся Чарли Дейл; его близко посаженные глаза сверкали мрачным и грозным огнем. Он указал Стейну на низину между первой и средней складками, куда привел носильщиков — четыре группы по четыре человека, всего шестнадцать человек, которые уже начали подбирать первых раненых. Он спросил, нет ли для него других поручений.

Файф, лежа недалеко от командира роты с телефоном (что стало его более или менее постоянной обязанностью), подумал, что никогда не видел такого жуткого выражения на человеческом лице.

Возможно, Файф немного завидовал ему, потому что сам был страшно напуган, а Чарли Дейл, как видно, ничего не боялся. Он слегка улыбался, опущенные, но сверкающие глаза рыскали по сторонам с выражением явного удовлетворения тем вниманием, которое ему вдруг стали уделять. Файф недовольно отвернулся, закрыл глаза и приложил ухо к телефону. Это его работа; ему ее поручили, и он будет ее выполнять, но будь он проклят, если станет делать что-нибудь еще, кроме того, что ему приказывают. Он не может ничего делать. Он слишком боится.