— Эй, Кекк! — Он подождал. — Эй, Кекк! Надо убираться отсюда!

— Знаю, — прозвучал приглушенный ответ. Кекк, видимо, лежал, повернув голову в другую сторону и не имея желания ею пошевелить.

— Что будем делать?

— Ну…

Наступила тишина, пока Кекк думал. Ее нарушил высокий, дрожащий голос издалека:

— Мы знаем, ваша здесь, янки. Янки, мы знаем, ваша здесь!

— Тодзио жрет дерьмо! — закричал Кекк. Ему ответила сердитая пулеметная очередь.

— Рузовер жрет дерьмо! — провизжал далекий голос.

— Ты прав, черт возьми, он-таки жрет! — крикнул кто-то с правой, невидимой Беллу стороны.

Когда стрельба прекратилась, Белл опять крикнул:

— Что будем делать, Кекк?

— Слушайте, — последовал приглушенный ответ. — Слушайте все, ребята. Передать всем по цепочке. — Он подождал, пока утихнет приглушенный хор голосов. — Теперь слушайте. Когда я скомандую «Вперед», всем встать. Зарядить винтовку и поставить на предохранитель и иметь в руке еще одну обойму. Первое и третье отделения остаются на месте и прикрывают остальных. Второе и четвертое отделения мчатся со всех ног назад за эту высотку. Первое и третье отделения выпускают две обоймы, потом бегут. Второе и четвертое прикрывают их с этой высотки. Если ничего не видите, ведите огонь с рассеиванием по дальности. Их позиции где-то на середине склона этих хребтов. Всем стрелять по правому хребту, который ближе. Поняли?

Он подождал, давая возможность всем осмыслить услышанное.

— Все поняли? — приглушенно крикнул Кекк. Ответа не было. — Тогда вперед! — скомандовал он.

Склон ожил. Белл изогнулся, прыгнул и бросился бежать; ноги сами несли его, пока с последним прыжком он не бросился на землю. Почувствовав себя в безопасности за складкой местности, которая издалека казалась маленькой, а теперь приняла огромные размеры, он перевернулся и открыл огонь, ужасно боясь, что его прошьют поперек груди, как лейтенанта Уайта, который лежал всего в нескольких шагах от него. Он методически посылал выстрелы в серо-коричневый склон высоты, который по-прежнему скрывал невидимые стрекочущие пулеметы — один выстрел направо, один налево, один в середину, один налево… Он не верил, что действительно может кого-либо поразить. Если одна пуля достигнет цели, это ничего не даст: случайно убит, убит не потому, что целились в него, а по простой статистической вероятности, по рассчитанной возможности огня с рассеиванием, жертвой которой он сам может стать в любой момент. Математика! Математика! Алгебра! Геометрия! Когда первое и третье отделения, спотыкаясь и падая, прибежали на маленькую высотку, Белл с удовольствием растянулся, прижав щеку к земле, закрыл глаза и так лежал. Боже, о боже! Почему я здесь? Почему я здесь? После минутного раздумья он решил заменить этот вопрос на «почему мы здесь?». Теперь никакая карающая сила не сможет потребовать от него расплаты за эгоизм.

План Кекка, как видно, сработал очень хорошо. Второе и четвертое отделения, пользуясь внезапностью, добрались до укрытия невредимыми; первое и третье отделения потеряли только двух человек. Белл как раз смотрел на одного из них. Этот солдат, юноша по фамилии Клайн, бежал тяжело, опустив голову, и вдруг голова его дернулась, глаза расширились от испуга и ужаса, а рот стал похож на круглое отверстие. Он крикнул «Ох!» и упал. Досадуя на себя, Белл почувствовал, как в его груди клокочет истерический смех. Он не знал, убит Клайн или ранен. Пулеметы перестали трещать. Теперь, в сравнительной тишине, первый взвод залег в пятидесяти метрах от переднего края противника, невидимый среди воронок и скудной травы. То тут, то там, по всему полю боя стали раздаваться полные страдания и испуга крики: «Санитар! Санитар!» И второй взвод, избежавший гибели, постепенно понял, что даже здесь он далеко не в полной безопасности.

На командном пункте за первой складкой местности не один Стейн видел, как второй взвод, спотыкаясь, возвращается за третью складку. Видя, что их командир спокойно стоит на коленях, не пробитый пулями и не искалеченный, другие последовали его примеру. «Я подаю неплохой пример, — подумал Стейн, немного удивленный своей храбростью. — Там нужны санитары», — решил он и подозвал обоих ротных санитаров.

— Отправляйтесь-ка, ребята, туда! — крикнул Стейн сквозь грохот. — Думаю, вы там нужны. — Его слова звучали спокойно и твердо.

— Слушаюсь, сэр, — сказал один из санитаров. Это был старший санитар, человек ученого вида, в очках.

— Я постараюсь прислать вам в помощь носильщиков в низину между этой и второй складкой! — закричал Стейн. — Если не сумеете вытащить раненых так далеко. — Он опять стал на колени и вглядывался туда, где то и дело мины вздымали гейзеры земли за третьей складкой. — Если нужно, продвигайтесь перебежками, — нерешительно добавил он. Санитары ушли.

— Мне нужен посыльный! — крикнул Стейн, обернувшись к цепочке своих людей, у которых хватило духа и мужества встать на колени, чтобы видеть происходящее. Все его слышали, однако никто не пошевелился, не выступил вперед и не ответил ему. Стейн смотрел на них, не веря своим глазам. Он понял, что совершенно неправильно оценивал их, и чувствовал себя круглым дураком. А он-то ожидал, что не будет отбоя от добровольцев! Его охватил страх: если он мог так ошибиться в этом случае, значит, может ошибаться в любом другом. Он совсем пал духом. Чтобы не уронить своего достоинства, он отвернулся, стараясь сделать вид, будто ничего не ожидал, но упустил время и почувствовал, что все его понимают. Растерянно думая, что делать дальше, Стейн вдруг был спасен от неприятной необходимости принять какое-то решение: словно привидение, рядом с ним возникла призрачная фигура.

— Я пойду, сэр.

Это был Чарли Дейл с хмурым от напряжения, взволнованным лицом.

Стейн отдал ему распоряжение относительно носильщиков и смотрел, как он побежал трусцой, согнувшись по пояс, к склону высоты 209, на который ему предстояло взобраться. Стейн не имел понятия, где Дейл был раньше и откуда он так внезапно появился.

Он не мог вспомнить, видел ли его весь день до этого. Конечно, его не было среди стоявших рядом. Дейл… Надо запомнить.

Теперь за небольшой складкой местности стояли на коленях двенадцать человек, стараясь разглядеть, что происходит впереди. Среди них не было Файфа. Он был одним из тех, кто остался лежать и старался как можно плотнее прижаться к земле. Стейн, наблюдая, стоял над ним, а Файф лежал, подтянув колени и прижав ухо к телефону, который поручил ему Стейн, и не хотел ни встать, ни посмотреть вокруг. Раньше, когда Стейн впервые дал ему это поручение, Файф заставил себя на несколько секунд приподняться, чтобы никто не мог приклеить ему ярлык труса, но решил, что этого достаточно. Все, что он увидел, когда встал, были два верхних фута фонтана земли, поднятого разорвавшейся перед третьей складкой миной. Ну и что здесь интересного? Внезапно Файфа охватило чувство полнейшей беспомощности. Беспомощность — вот что он ощущал, полную беспомощность. Он был таким беспомощным, словно агенты правительства связали его по рукам и ногам и доставили сюда, а потом вернулись туда, где положено быть порядочным агентам, может быть, в вашингтонский бар. И вот он лежит здесь, связанный, будто веревками, своими душевными переживаниями и социальными предубеждениями, просто потому, что хотя втайне и признается себе, что он трус, но не имеет мужества признаться в этом публично. Это мучительно. Он ведет себя точно так, как предвидели умные ребята его круга. Они опережали его во всем. И он бессилен перемениться. Эта безнадежность бесила его; словно его окружает каменная стена, через которую он не может ни пробиться, ни перебраться, и вместе с тем, что еще хуже, он знает, что на самом деле никакой стены нет. Если рано утром он был готов на самопожертвование, то теперь от этой готовности ничего не осталось. Он никак не хочет быть здесь. Он хочет быть там, на хребте, где стоят в полной безопасности генералы и наблюдают за боем. Обливаясь потом от страха и невероятного напряжения, Файф смотрел на них, и, если бы злобные взгляды могли убивать, они все пали бы мертвыми и военная кампания прекратилась бы, пока не доставят новых. Если бы только он мог сойти с ума! Тогда бы он ни за что не отвечал. Почему он не может сойти с ума? Тотчас вокруг вырастала сплошная каменная стена, преграждая ему выход. Оставалось только лежать распростершись и мучаться от нерешительности. Справа, в нескольких шагах позади последнего солдата из резервного взвода, Файф увидел сержантов Уэлша и Сторма, присевших за небольшим каменным выступом. Он видел, как Сторм поднял руку и куда-то показал. Уэлш положил винтовку на верх выступа и сделал пять выстрелов. Потом они посмотрели друг на друга и пожали плечами. Это была легко понятная маленькая пантомима. Файф пришел в ярость. Ковбои и индейцы! Ковбои и индейцы! Как будто это не настоящие пули и ты не можешь быть по-настоящему убит. Голова Файфа горела от гнева, такого сильного, что ему казалось, что она может лопнуть. Его гневные размышления резко оборвало гудение телефонного зуммера.