Я отвернулся и, сойдя с полуюта, повстречал у подножия трапа Спэрроу.

— Я бранил этих разбойников, пока у меня волосы не стали дыбом, — уныло сказал он. — Господи, прости мне мое прегрешение! Мне пришлось согнуть в кружок три железных полупики, чтобы показать этим нечестивцам, что с ними будет, если они станут слишком сильно меня искушать. А еще я спел им все скабрезные и кровожадные песни, какие только знал, когда еще был нераскаявшимся грешником. Я переходил от роли головореза к роли шута, пока у этих каналий не отвисли челюсти. Боюсь, я навсегда погубил свою душу, но могу поручиться — сегодня у нас мятежа не будет. Хотя, может быть, он разразится завтра.

— Вполне возможно, — отвечал я. — Пойдемте ко мне, подкрепимся. Я ничего не ел со вчерашнего дня.

— Сначала я хочу поговорить с Диконом, — сказал он и направился к носовому кубрику, а я вошел в капитанскую каюту. Здесь я нашел мистрис Перси: она стояла на коленях у скамьи под кормовым окном, положив голову на вытянутые руки, и распущенные темные волосы окутывали ее словно плащ. Когда я позвал ее, она не ответила. Охваченный внезапным страхом, я наклонился и коснулся ее стиснутых пальцев. Она вздрогнула всем телом и медленно подняла ко мне белое, без кровинки, лицо.

— Вы вернулись? — прошептала она. — Я думала, что вы никогда не вернетесь… что они вас убили. Я молилась, перед тем как покончить с собой.

Я взял ее судорожно сжатые руки и с усилием разъединил их, чтобы привести ее в чувство. Она была так бледна, так холодна и говорила так странно!

— Упаси меня Бог умереть теперь, сударыня! — молвил я. — Вот когда я не смогу более служить вам, тогда мне станет все равно, как скоро я умру.

Она продолжала глядеть на меня широко раскрытыми невидящими глазами.

— Пушки! — вскрикнула она вдруг, вырвав свои руки из моих и зажав ими уши. — Пушки! Как они гремят… Крики — слышите? И топот, и опять пушки, опять!

Я налил вина, заставил ее выпить, потом сел рядом и начал ласково повторять снова и снова, что и грохот пушек, и крики, и топот ей только чудятся, и что все это уже миновало. Она лишь всхлипывала без слез, но наконец успокоилась, встала с колен и позволила мне довести себя до своей каюты. Здесь, потупив взор, она тихо поблагодарила меня все еще дрожащими губами и исчезла за дверью. Ее ужас и волнение удивили меня — ведь она редко обнаруживала свои чувства, но в конце концов я рассудил, что при нынешних обстоятельствах это не так уж и удивительно.

Мы плыли все дальше — сначала на юг, к Кубе, потом на север, обратно к Багамским островам и проливам Флориды, везде высматривая испанские корабли с их золотым грузом. Театральные огни все еще горели, иногда ярко, иногда так тускло, что, казалось, еще немного — и они погаснут. Мы, актеры, с неослабевающим усердием играли свои роли в этом безумном спектакле, однако мы знали, что, несмотря на все наши усилия, на нас стремительно и неотвратимо надвигается тьма.

Если бы это было возможно, мы сбежали бы с корабля, чтобы попытать счастья в испанских водах, в открытой лодке, захватив немного пищи и воды. Но пираты зорко следили за нами. Они называли меня Керби и капитан и для потехи исполняли мои команды с нарочитой покорностью, весело смеясь и подобострастно снимая передо мною шляпы, но я все равно оставался их пленником, как и те, кого я привел с собою на корабль.

Однажды на нашем пути попался небольшой остров, похожий формой на ущербную луну. Нам как раз надо было пополнить запас воды и, осторожно пройдя между рогами этого полумесяца, мы бросили якорь в феерической бухте, с синей и прозрачной как хрусталь водой. На островке стоял невысокий холм, весь, от подножия до вершины, розовый от буйного цветения, так что под огромным шатром из цветущих деревьев нельзя было разглядеть ни одного пятна зелени. Чуть поодаль тянулся небольшой серебристый пляж, усыпанный прелестными ракушками. До нас доносились шум водопада и ленивый шепот прибоя, благоухание цветов и плодов, и неодолимое желание высадиться на эту землю охватило нас. Шесть человек остались на борту, а все остальные отправились на берег. Одни пираты покатили пустые бочонки туда, где шумел водопад, другие углубились в лес, чтобы вернуться оттуда с грузом сочных душистых плодов, подстреленных кроликов, игуан и прочей дичи; третьи рассеялись по пляжу, рассчитывая отыскать черепашьи яйца, а если повезет, то и самих черепах. Они смеялись, пели, громко бранились, пока остров не наполнился веселыми звуками их голосов. Словно расшалившиеся дети, они перекликались друг с другом, с раскричавшимися птицами, с эхом, звеневшим в цветущем лесу на холме.

На песке в тени могучего дерева, стоящего на опушке, я расстелил кусок полотна, и королевская воспитанница cела на него, похожая в лучах заходящего солнца на фею этого сказочного островка. К этому времени мы остались на пляже одни. Охотники за черепашьими яйцами, ведомые Диконом, уже перебрались на другой конец сверкающего песчаного полумесяца, из чащи слышался громкий смех сборщиков фруктов и неслась разудалая песня, которую пел мастер Джереми Спэрроу. В числе прочих в лес за фруктами ушел и милорд Карнэл.

Отойдя немного вглубь от опушки, я крикнул Спэрроу, чтобы он не забирался слишком далеко. Когда я воротился к тенистому дереву и расстеленному под ним полотну, жена моя, держа в руке остроконечную раковину, писала что-то на песке. Моего приближения она не видела и не слышала; я тихо встал у нее за спиной и стал смотреть, что она пишет. Это было мое имя. Она написала его три раза, медленно и тщательно выводя буквы. Потом, почувствовав, что я стою рядом, бросила на меня быстрый взгляд, улыбнулась, стерла мое имя и написала подряд имена Спэрроу, Дикона и короля, а затем пояснила:

— Это чтобы не позабыть грамоту.

Я опустился на песок у ее ног, и какое-то время мы сидели молча. Солнечные лучи, проходящие сквозь переплетение цветущих ветвей, разбросали по ее платью и волосам яркие золотые блестки. Ее щеки покрывал румянец, нежно-розовый, как осеняющие нас цветы, глаза были темны и глубоки, как царящий в лесу сумрак. Смех и песня звучали теперь едва слышно, солнце на западе близилось к горизонту, и по морю разливался его чудный, безмятежный свет.

— В прошлом году мы устроили при дворе представление на сюжет из «Одиссеи», — промолвила она, прервав наконец наше долгое молчание. — Действие происходило на острове Калипсо[113]. Роль Калипсо играла я. Остров был сбит из досок, застланных зеленым бархатом, и на нем был маленький пригорок, сплошь покрытый розами из розового шелка. Внизу было нарисованное синее море, а наверху — нарисованное синее небо. Мои нимфы танцевали вокруг украшенного розами пригорка, а я сидела на настоящем камне у нарисованного моря и вела беседу с Одиссеем — милордом Бэкингемом, одетым в золоченые доспехи. То был утомительный солнечный день, странный и фантастический, но все же не такой странный и фантастический, как этот.

Она замолчала и снова принялась чертить на песке. Я глядел, как движется ее тонкая белая рука. «Как долго еще это продлится?» — написала она.

— Не знаю. Думаю, недолго.

Она написала: «Если в конце у нас останется время и вы увидите, что другого пути нет, вы убьете меня?»

Я взял у нее ракушку и написал под ее вопросом свой ответ.

Между тем стоящий за нами лес умолк, и в нем наступила та глухая мертвая тишина, что отделяет звуки дня от звуков ночи. Солнце опустилось еще ниже, и вода сделалась такой же розовой, как цветы над нашими головами.

— Если бы вы могли сейчас все изменить, вы сделали бы это? — спросил я. — Вернулись бы назад в Англию, где вы были бы в безопасности?

Она взяла горсть песка и медленно пропустила его между пальцами.

— Вы же знаете, что нет, — ответила она. — Не вернулась бы, даже если б знала, что конец наступит уже сегодня. Вот только… только… — Она вдруг отвернулась от меня и обратила взор к далекой линии горизонта. Я больше не видел ее лица, а только сумрак волос и вздымающуюся грудь.