— Почему вы связались с Вилли? — спросил Александр.

— Вы никогда не звали меня, — сказала она, деликатно напоминая ему, — и мой агент подсказал мне, что мужчины, которые давали вам пробные снимки, не заслуживают доверия.

Александр рассмеялся.

— Тогда у меня голова была забита кучей вещей, но я наверняка звонил вам, во всяком случае вашему агенту, связанному со студией, и он ответил, что вы уже заключили контракт с Вилли.

— Вы хотите дать мне контракт?

— Да. Разве Льюис Шолт не говорил вам?

— Нет.

— Ваша проба была удачной.

— Да? Это действительно так?

— Если хотите посмотреть, я буду рад это устроить.

— Мне бы хотелось.

В ее движениях и речи, и способе мыслить был какой-то подспудный, почти скрытый ритм, тайный метр свободного стиха, было что-то едва уловимое, и то случайно. И была легкая печаль, похожая на тень памяти, которая лежала на ее лице, даже когда она не была несчастной, но придавала задумчивость выражению лица.

— Почему вы подписали контракт с Вилли? — допытывался Александр, и понял, что его голос звучит жестче, чем он хотел.

— Почему? Вы имеете в виду, почему я с Вилли?

— Да.

— Я догадываюсь… — Она попыталась уйти от ответа, и ее лоб тревожно наморщился. — Я хотела, чтобы было какое-то существо, на которое я могу положиться… Вы знаете, что я имею в виду… У меня никогда не было такой уверенности, я не доверяла своему собственному суждению. — Она засмеялась. — Мне всегда нужен был кто-то, кто сказал бы мне, что я права, чтобы я почувствовала себя уверенной. Так было и в школе. Я никогда не считалась хорошей ученицей, хотя часто предчувствовала, что знаю правильный ответ, я все равно не была уверена настолько, чтобы поднять руку и сказать: "Я знаю, знаю!" — Она снова засмеялась. — Ну, я и вообразила, что Вилли должен быть именно такой опорой, потому что он всегда был уверен во всем, не так ли?

— Я хочу… я хочу, — сказал Александр, — сделать этот запрос прежде, чем вы подпишете контракт. Вилли собирается сделать что-нибудь для вас?

— О, да. Он говорит, что собирается сделать меня кинозвездой.

— Не думаю, что я могу вам это пообещать, — сказал Александр. — Я могу только пообещать попробовать вас в нескольких небольших ролях.

— Вы не должны беспокоиться обо мне, — сказала она, смеясь, увидев такую озабоченность на его лице.

— Я сделаю попытку. Я вам что-нибудь предложу. Один режиссер, который видел вашу пробу, сказал, что у вас есть способность привлекать к себе людей.

— Не волнуйтесь, я могу за себя постоять.

— И в отношениях с Вилли?

— Вы собираетесь подписывать с ним контракт? — спросила Джанет.

— Может быть, если он примет мои условия. Но и я могу за себя постоять. Почему вы смеетесь?

— Потому, что вы сказали это так твердо, а вид у вас такой нежный, будто вы безответный, как овечка.

— Это обманчиво.

— Знаю. Я слушала вас сегодня вечером, и я слышала рассказы о вас.

— Серьезно, что же мы будем с вами делать? Дадите ли вы, наконец, моим адвокатам взглянуть на ваш контракт? Я не доверяю Льюису Шолту. И пожалуйста, считайте меня человеком, к которому вы всегда можете обратиться. Вам нужно… немножко…

— Да, м-р Сондорф? — игриво сказала она.

— Вам нужно немножко защиты.

— А вы защитник, м-р Сондорф?

— Не знаю. А вы хотели бы, чтобы я им был?

— Пока я не знаю, какого рода это предложение.

Они оба рассмеялись. Александр чувствовал за нее ответственность, как гувернантка, которая следит, всегда ли она хорошо чистит зубы, не курит ли регулярно, и контролирует — не много ли она пьет и осторожно ли водит машину. "Это очень забавно", — подумал он.

— Где вы живете?

Интуиция ей подсказала, что он решительно хочет переломить свое отношение к ней.

— В отеле "Мекка".

— Вы живете в отеле?

— Да, я люблю гостиничную жизнь. В действительности "Мекка" это скорее отель-квартиры, там есть горничные, которые убирают комнаты, к тому же я никогда не умела хорошо готовить.

Александр дал адрес шоферу.

Оказалось, что внешний вид этой "Мекки" был, скорее, насмешкой над восточным стилем, — с луковичными куполами, с окнами в виде замочных скважин, украшенными витыми коваными решетками, большой двор, где росли старые пальмовые деревья и стояли припаркованные машины. Отель выглядел как декорация на съемочной площадке, причем такого сорта, что Александр немедленно выбросил бы ее. Автомобиль въехал во двор, ворот там не было, и подъехал ко входу в отель. Александр размышлял, должен ли он поцеловать ее, и моментально почувствовал неловкость. Если бы он ее поцеловал, то не даст ли она отпор?

— Ну, — сказал он, — пожалуйста, помните, что вы можете позвонить мне. Я говорю это серьезно.

Ее глаза смеялись, изучая его. Затем они стали почти торжественными.

— Вы собирались поцеловать меня после этого? спросила она.

— Кто сказал, что вы не сообразительны? — ответил он с легкой насмешкой.

— Разве не вы?

— Я ненавижу банальные ситуации.

— О! — Она выглядела слегка обиженной.

— Я имел в виду, — сказал он, — что после всего, что я говорил, это выглядело бы, будто я все время хочу загнать вас в угол.

— А если я приглашу вас на чашечку кофе, это тоже будет в "угол"?

— Какая забота! — засмеялся он, открывая дверцу и помогая ей выйти из машины. Он приказал шоферу подождать.

Они вошли в боковой вход, от которого у нее был ключ, чтобы избежать взглядов портье, который сидел в главном вестибюле. Ее квартира была на первом этаже в конце тускло освещенного коридора. Как только она нащупала в темноте ключи, они оба услышали, что внутри звонит телефон. Оставив дверь открытой, она бросилась к стене, где висел телефон, и спросила, задыхаясь: "Да?" Казалось, это была довольно односторонняя беседа, потому что она ничего не говорила следующие две или три минуты, просто издавая звуки согласия или несогласия. Квартира состояла из анфилады комнат, необычно выглядевшей кухни и ванной. Обстановка соответствовала наружному виду отеля: низкая тахта, заваленная подушками, кресла, покрытые фабричной имитацией шкуры оцелота, красный бархатный пуф с зажигалкой на нем, восьмиугольный стол с мозаичной столешницей и ножками в виде львиных лап, ширма с росписью, изображающей птиц в полете, две одинаковые напольные лампы в виде негритянских рабынь с обнаженной грудью — они держали факелы из гнутого дымчатого стекла, люстра из латуни филигранной работы с ободком из мельчайших цветных бусинок и четыре лампочки небольшого размера, подвешенные как колокольчики, которые держали в клювах головы птиц, вазы из дымчатого стекла и различные предметы из темной бронзы. Гостиная отделялась от спальни коваными дверями в виде ворот, через которые Александр увидел широкую неубранную постель с забавным пологом, скорее похожим на паланкин.

Джанет болтала, понизив голос, по телефону. Она повесила трубку и сказала "простите", а затем начала ходить по квартире, зажигая свет, который не сделал комнату сколько-нибудь светлее, но тускло осветил различные уголки. Первоначальная идея создать в отеле "Мекка" некую пышность для кинозвезд, значительно поблекла, и квартира имела слегка ущербный и потрепанный вид места, где слишком много людей не раздумывали, куда ткнуть сигарету, чтобы загасить ее.

Когда Джанет молча включила патефон и фонограф начал изрыгать музыку "хуч-хуч", Александр почувствовал себя ловким малым.

— Вам нравится? — спросила она, имея в виду квартиру.

— Да, — ответил он, — да…

— Простите за беспорядок, горничная приходит только через день, и сегодня, кажется, тот день, когда она не бывает.

— Не беспокойтесь, все прекрасно.

— Хотите выпить? Или кофе?

— А что будете вы?

— Крем де роз.

— Что это такое?

— Треть джина, треть сухого вермута, треть дюбонне и вишенка.