Салах-Гирей брезгливо посматривал на то, как жадно, по-волчьи, обгрызает поданную на завтрак баранью лопатку его временный союзник. Отвратительный облик нищего гяура никак не вязался с тем могуществом, которое скупо, исподволь демонстрировал ордынцам злой дух. Вполне справедливо опасаясь подвоха с его стороны, молодой хан с огромным удовольствием избавился бы от урус-шайтана любым доступным способом, если б тот не был ему так нужен.

Словно уловив его мысли, Рудый Панько оторвался от кости и недобро взглянул на юношу.

'Шайтан, возможно, и мысли умеет читать? — встревожился Салах-Гирей. — Надо быть с ним еще осторожнее… Вот уж оседлал тигра на свою голову: и скакать опасно, и слезать нельзя… О, Аллах всемогущий, не совершил ли я непоправимую ошибку?'

В то же мгновение в воздухе тонко свистнула стрела и проткнула бесу шею. Насквозь. Так что окровавленное острие вместе с древком показалось с противоположной стороны. На ширину ладони.

— Опять?! — захрипел тот, роняя наземь мясо и вскакивая на ноги. Потом ухватился обеими руками за стрелу, отломил оперенье, рывком вытащил обломок из раны и швырнул его в огонь. — Не надоело? Вот прицепились, неугомонные… Ей, запорожцы! — крикнул во тьму. — Неужели трудно понять, что вам меня не достать? Отцепитесь, по-доброму прошу… Не до вас мне, право слово.

Хан шевельнул пальцами и несколько воинов нырнули в предрассветную мглу. В ту сторону, откуда прилетела стрела.

— Не стоит овчинка выделки… — пренебрежительно усмехнулся Босоркун, усаживаясь обратно и, как ни в чем не бывало, вновь принимаясь за завтрак. — Это ж те дозорные, что у брода были. Злятся сиромахи, что я их усыпил обманом и это… перед товарищами опозорил… Пусть себе забавляются детишки. Они нам не помеха.

— Змееныш жалит также смертельно, как и старый змей… — произнес Салах-Гирей. — И мне не нравится, когда на огонь моего костра, как ночные мотыльки, слетаются вражеские стрелы.

— Ерунда… Сегодня они больше не сунутся, а завтра мы уже будем далеко. — Тут Рудой Панько заметил недовольство на лице юного Гирея и быстро добавил. — Но, если ты считаешь, что воинам не мешает размяться — пусть. Ты хан — тебе и повелевать. А хочешь, я этих сосунков волками затравлю? Тут как раз неподалеку одна стая бродит… Шепну вожаку, что легкая добыча…

— Нет, — отрицательно мотнул головой Салах-Гирей, даже не дослушав до конца.

— Жалеешь гяуров? — удивился бес.

— Не в казаках дело…

— А в чем, прости мое любопытство?

— Думаешь, шайтан, я не знаю, что за каждое мое желание, исполненное тобой, — придется расплачиваться? Поэтому с пустяками пусть справляются слуги. Они дешевле злого духа.

— Ты прав, хан: именно так и говорится в легендах… — ухмыльнулся Босоркун, покосившись на аталыка. — Но не в этот раз. Клянусь Адом, если ты поможешь мне добыть… — бес запнулся. — Нечто нужное мне… и не только мне, — он вновь запнулся и чисто по-людски оглянулся себе за левое плечо… — Обещаю: благополучие рода Гиреев будет обеспечено до скончания веков. Поэтому, пока ты со мной, юный хан, не беспокойся о мелочах… И пара-тройка длинночубых нетяг-оборванцев сейчас не опаснее, чем вошь в кожухе. Допекут — прихлопнем, даже мокрого пятна не останется.

— И все же я хочу напомнить тебе наш уговор, — угрюмо пробормотал Кучам.

Аталык уже понимал, что ни отвязаться от шайтана, ни переубедить юного хана уже не сможет, но хотелось хотя бы прояснить ситуацию.

— О моей выгоде? — переспросил Босоркун.

— Да! — Кучам посмотрел на беса прямо и не отвел глаз.

— Ад с вами, — махнул рукой тот. — Слушайте, басурмане… Да, я бес. Самый настоящий. И могуществом обладаю воистину адским, но… есть ограничения, которые мне, увы, неподвластны. Особенно, когда имею дело с христианами, на освященной земле, вблизи храмов. Тогда мои силы примерно равны обычному человеку схожей комплекции. А то, что даже не мне, а Хозяину необходимо, находится в большом и богатом селе. То есть, с церковью. Да, чего уж там, девка мне одна нужна… Хочу ее сменять на… Ладно, об этом еще рано. Так вот, я вам помогу то богатое село без боя взять, а вы мне — девку передадите. И моя выгода в том, ага, что коль она не обманом или силой схвачена мною будет, а в подарок получена — то и власть моя над ней гораздо больше станет. Ну что, я понятно объяснил…

Вместо Кучама ответил Салах-Гирей. Юноша посмотрел на беса задумчиво и негромко, так чтобы никто кроме них троих не расслышал, сказал:

— Пусть простит Аллах, мы заключили союз… — татарин не договорил, но выразительно посмотрел на небо. — Надеюсь, что не пожалею. Великий Хан ждет сына с победой, и у меня нет выбора. Я вверяю тебе свою жизнь и судьбу, а также — жизни всех моих воинов по праву их господина.

И как только он произнес эти слова, в глазах Босоркуна, будто огонь полыхнул. Бес выпрямился, приосанился, — неопрятные, вонючие лохмотья, надетые на нем, превратились в добротную красную свитку, перехваченную в поясе широким, украшенным блестящими медными бляхами, цыганским поясом. А еще мгновением позже, солнце, словно в испуге, нырнуло за тучу, грохнул гром, сверкнула молния, а следом хлынул такой дождь, будто из ведра окатили.

— Ты сам это сказал, — торжественно проговорил бес. — Наконец-то! Давно жду! Теперь ваши души в моей власти и я с большим толком могу использовать данную мне силу!

Панько громко захохотал и ударил себя кулаком в грудь так, что там загудело не хуже грома. А потом крикнул, перекрывая шум дождя и рев ветра:

— Закройте глаза! Держите лошадей!

И как только растерянные ордынцы выполнили приказ, сказанный так, что его поняли все, и никто не посмел ослушаться, — нечто жарко и смрадно пахнуло им в лица. Вокруг засвистело, загудело, жалобно застонало… и — затихло.

— Смотрите! — чуть погодя нарушил тревожное молчание веселый голос Босоркуна.

Салах-Гирей осторожно приоткрыл один глаз и от удивления чуть не сполз с седла. Весь чамбул стоял на опушке, пред неведомой ему рекой, а на противоположном берегу виднелось село не менее чем в пятьдесят хат. Тихое и беспечное…

— Вот она, треклятая Михайловка, — торжествующе произнес бес. — Сейчас всем укрыться в лесу и ждать. Недолго… Еще этой ночью она станет вашей… Обещаю. Но сперва мне надо кое-что разузнать.

В первый момент, когда целый татарский отряд в один миг пропал с глаз, Байбуз даже не понял, что случилось. Густая пелена внезапно налетевшей грозы отделила его от басурман, поэтому запорожец видел только размытые контуры большой гурьбы людей и лошадей, а потом они все как сквозь землю провалились. Сначала Остап решил, что это дождь припустил сильнее, оттого и не видать ни зги. А когда распогодилось, сам не зная, как близок был к ответу, — решил, что татар чертяка в ад забрал и перекрестился. Потом выбрался из кустарника и со всех ног припустил обратно, к лошадям.

Увидев несущегося наперегонки с гепардом Байбуза, Лис сперва встревожился, но, не видя за ним погони — успокоился.

— Эй, Остап! За тобой что, черти гонятся?! Вон, даже Пайда запыхался. Наверняка, засадил стрелу прямо в ханский зад…

— Чего зубы сушишь? — остановился Остап, тяжело переводя дыхание. — Попал я… А толку?

— Ага, даже так? — хмыкнул Лис. — Я так понимаю, что теперь и ты убедился?

— Да, — кивнул тот. — Это была не самая удачная мысль.

— Отчего же, — возразил товарищ. — Убить ты Панька, конечно, не убил, — зато все сомнения развеял. Верно?

— Вот что я скажу, Семен, — Байбуз истово перекрестился. — Это самый настоящий дьявол. Вынул стрелу из шеи, а потом и сам исчез, и унес с собой весь чамбул голомозых… До единой лошади.

— Как унес? — переспросил Лис. — Куда унес?

— А я почем знаю? Налетел дождь, вихрь, а потом все пропало… Ты что, сам не видел? Вот диво… — Остап только теперь заметил, что из них двоих только он один в мокрой одежде. Да и земля вокруг совершенно сухая.