Хотя этот представитель и не произвел на Лоденка должного впечатления: не было в нем начальнического шарма, надлежащей уверенности, не говоря уже о пусть едва заметном, но все же превосходстве, которым обязательно, как полагал Юрий Лукич, должен отличаться следователь по особо важным делам, — Лоденок уже успел ознакомиться с удостоверением Дробахи.

Но, подумал, кто их разберет, судейских и прокурорских деятелей: свои законы...

— Чем могу? — спросил просто и по-деловому, без угодливости и любопытства, как и следовало вести разговор людям приблизительно равным по служебному положению. — Я уж и не припомню, когда видел в последний раз прокурора, тем более работников вашего ранга.

В этих словах был двойной подтекст. Во-первых, дескать, и мы не лыком шиты — видели в приемной и не таких... Во-вторых, тонко намекнул следователю: у нас все в порядке, и прокуратуре на комбинате нечего делать...

Но то, что Лоденок услышал от этого неказистого внешне следователя по особо важным делам, и вовсе удивило его: неужели Дробахе нечем заниматься, кроме как Людмилиными чемоданами?

Так и ответил Дробахе: в конце концов, не такие уж большие расходы, к тому же в подобных случаях, наверно, вступают в силу определенные инструкции. Аэрофлот должен возместить убытки — жена уже звонила ему из Одессы, после обеда он завезет в Борисполь чемодан с вещами и надеется, что, кроме неприятных воспоминаний, от этой истории со временем ничего не останется.

Дробаха согласно кивал, слушая несколько затянувшийся монолог Лоденка — директор высказывался спокойно и уверенно, без какой-либо фальши, и это подтверждало мнение Дробахи, что вряд ли Юрий Лукич причастен к взрыву. Однако, дослушав Лоденка, все же спросил, внимательно наблюдая за выражением лица собеседника:

— Ничто постороннее не могло попасть в чемоданы вашей супруги?

— Откуда?

— Людмила Романовна сообщила, что вы вместе упаковывали их. Точнее, вы сами.

— Неужели? — искренне удивился Лоденок. — Неужели вы успели поговорить с Людой? Каким образом?

— Дело не такое уж простое, как вам кажется.

— Люда сказала: авария, и я не придал значения...

— Взрыв! — объяснил Дробаха, уставясь на Лоденка. — В одном из чемоданов пассажиров, собиравшихся лететь в Одессу, произошел взрыв...

— О-о! — наконец до Юрия Лукича дошло, почему этим делом занимается следователь такого ранга. — И вы ищете?..

— Мне надо установить, не попало ли что-нибудь постороннее в чемодан Людмилы Романовны?

— То есть бомба?

— Называйте это как хотите.

Юрий Лукич подумал, что следователь, наверно, может подозревать и его. Какая нелепость!.. И все же факт остается фактом...

Лоденок неестественно улыбнулся, понимая, что именно эта неестественность может укрепить подозрения, однако какая-то растерянность и смятение овладели им: спросил, сам ощущая фальшь в своем тоне:

— И вы считаете, что бомбу подложил я? В чемодан собственной жены?

— Нет, нет... Просто выясняем, не побывали чемоданы в чужих руках?

— Нет! — Юрий Лукич сразу успокоился. — Я сам запер чемоданы и потом сам сдал их в багаж.

— Был уверен в этом, — поднялся Дробаха.

Лоденок проводил следователя до дверей, закрыл их и постоял немного, анализируя их кратковременную беседу. Честно говоря, он бы сразу и забыл о ней, если бы не назначенное на вечер свидание. Со всех других точек зрения его позиции были безупречны, впрочем, и ужин в ресторане с красивой девушкой еще ни о чем не говорит, но есть во всем этом что-то нехорошее, какой-то риск для него.

Лоденок подумал, что в принципе ему следовало бы отложить встречу с Оксаной, ситуация, пожалуй, требовала этого, но как сообщить ей? Где найти ее?

Не явиться на свидание — девушка может обидеться, небось привыкла, что парни вьются возле нее — молодые, энергичные, красивые, а ему, как известно, за сорок...

Правда, не все из ее ухажеров директора комбинатов, отметил не без самодовольства, но не был абсолютно уверен в преимуществе своего положения и решил рискнуть.

К тому же риск минимальный. Он возьмет такси и повезет Оксану в «Наталку» — есть такая богом забытая корчма на Бориспольском шоссе. Полная гарантия, что там их никто не увидит.

У Юрия Лукича сразу улучшилось настроение, и он поехал домой упаковывать Людмилины платья.

7

— Нет, я не хочу и не пойду! — заявил Иван Петрович и разлегся на диване.

Варвара остановилась посредине комнаты, удивленно глядя на мужа. Впервые услышала от него подобное да еще и выраженное столь категорично. Она уже успела отвести дочку в детский сад и попросила Ивана сбегать за молоком, хлебом и сосисками: уже девять часов, а он разгуливает по квартире в одних трусах и небритый.

И вдруг такое...

Иван растянулся на диване в гостиной, примостив под нечесаную голову приобретенную в салоне художественного фонда вышитую подушку, положил ноги на мягкую диванную спинку, не сбросив тапочек — худые ноги, покрытые рыжеватыми волосами, одна туфля сползла с ноги на велюр, и Варвара всплеснула руками от возмущения.

— Чего разлегся! — закричала. — На диване с грязными ногами! — Думала, что муж сразу вскочит, ну хотя бы снимет мерзкие рваные шлепанцы, однако Иван никак не среагировал на ее возмущение, наоборот, отвернулся, давая понять, что ему глубоко безразличны и ее гнев, и ее приказания.

— Ты слышал? — удивленно пожала плечами Варвара. — В доме нет хлеба и молока.

Иван повернулся к ней и, глядя чистыми глазами, спросил равнодушно:

— Ну и что?

— Пойди в гастроном.

— И не подумаю.

Да, это было впервые — впервые за всю их шестилетнюю семейную жизнь Иван отказал в чем-то Варваре, и это настолько взволновало ее, что не смогла даже ответить подобающим образом. Стояла посредине гостиной и хлопала глазами, наконец не нашла ничего лучшего, чем спросить:

— Ты что, заболел?

— Нет, — ответил и улыбнулся, как показалось Варваре, нахально. — Ты же знаешь, я здоров.

— Так почему же?..

— Не хочу.

— Но ведь нужно.

— Иди сама.

— А кто уберет квартиру?

— Вернешься из гастронома и уберешь.

— А ты?

— У меня отгулы, и я отдыхаю.

— Но ведь и я в отпуске и тоже нуждаюсь в отдыхе.

— Так отдыхай.

— А что будем есть?

— Как-нибудь перебьемся.

— Ребенок-то как без молока?

Иван заерзал на диване и отступил, как показалось Варваре, весьма неохотно.

— За молоком я потом смотаюсь.

— Могут разобрать.

— Проживет ребенок день и без молока.

Варвара растерянно развела руками: ну что можно ответить на это? Придвинула к дивану стул с высокой спинкой, села возле мужа и спросила спокойно:

— Что с тобой, Ваня?

— Ничего.

— Может, ты чем-то недоволен?

— Сейчас — нет.

— Как тебя понять?

— А вот так и понимай: лежу на импортном диване, под торшером за двести рэ, смотрю на «стенку» с хрусталем и плевать хотел на все.

— Увидела бы мама!

— О-о! — вдруг вскочил с дивана Иван. — Наконец сказала, что думаешь. А я заодно и на твою мамочку плевать хотел. С ее хрусталем и диваном.

— Ты что? — ужаснулась Варвара. — Что мелешь?

— Не мелю, а теперь уж говорю, что наболело. Дай хоть три дня пожить свободно. Сбросил кандалы, неужели не понимаешь, хоть на три дня сбросил, а может, и больше... — он запнулся, — может, навсегда!.. Дошло?

— Как тебе не стыдно говорить такое о маме? Она обеспечила нас всем.

— Не хочу! — сорвался чуть ли не на крик Иван. — И не нужно! Плевать! Надоело ходить на цыпочках... «Доброе утро, Мария Федоровна, как спали, уважаемая Мария Федоровна?» А мне плевать, как спала родная теща, пусть хоть совсем не спит...

— Ты не справедлив, Ваня.

— Ну конечно, один я — сукин сын, а вы все — паиньки! А ты подумай: квартира у нас четырехкомнатная, а мы с тобой и с ребенком в одной комнате ютимся.

— Не равняй себя с мамой!