В эти дни выяснилось, что Зоненбергу-Тобольскому необходимо срочно по служебным делам выехать в Штутгарт. Он «по-родственному» взял с собой и Миклашевского, включив его в свою командировочную группу.

– Довезу до Дюссельдорфа, а там будешь сам добираться к своей части, – сказал Зоненберг-Тобольский. – Мы поедем вниз по Рейну, а там к Штутгарту, а ты прямиком в Бельгию…

Накануне отъезда провели вечер в роскошном ресторане в центре города. Игорь был удивлен, что в этом ресторане не требовали продуктовых карточек, а в меню есть все то, что он видел лишь до войны. У Миклашевского прямо слюнки потекли, когда мимо столика, за которым они сидели, расторопные официанты проносили блюда в ниши, где разместились избранные гости.

– Тот, который с краю, у стены, лейб-медик самого фюрера, – шепнул Всеволод Александрович Игорю, показывая глазами на плотного мужчину, на тужурке которого поблескивал золотой партийный значок. – Мы с ним встречались. Он должен меня помнить.

Не успел Миклашевский разглядеть лейб-медика, как из ниши поднялся уже изрядно захмелевший крупный мужчина. Миклашевский сразу узнал его. То был Макс Шмеллинг. Знаменитый боксер некоторое время пристально рассматривал Игоря, силясь что-то припомнить, потом широко улыбнулся:

– Мой друг! Мой боксерский друг!..

«Надо обратиться к нему за помощью. Он поможет устроиться», – решил Миклашевский, выпивая рюмку, налитую Шмеллингом. Лейб-медик тем временем узнал Зоненберга-Тобольского, и Всеволод Александрович засиял от счастья. Но радость омрачил тоскливый вой сирены, оповещавшей о воздушной тревоге. Миклашевский почему-то подумал: «А хватит у этих господ мужества продолжать пировать во время налета?»

Все бросились к выходу. Зоненберг-Тобольский и Миклашевский последовали за ними. Шмеллинг усадил их в свой автомобиль, и они помчались к бомбоубежищу. Перед воротами дворца машины притормозили. Лейб-медик выскочил первым. Перед ним распахнули парадный подъезд. Вся компания, увлекая и Миклашевского, пробежала через небольшой двор. Прикрытая сверху синяя лампочка тускло освещала вход в подвал. Спускались по крутой лестнице, шли коридором, перед ними открывались массивные стальные двери. Спустились еще ступенек на сорок вниз. Вошли в небольшой подземный зал. Игорь с удивлением рассматривал толстые ковры под ногами, мягкие кресла, столики, накрытые белоснежными скатертями, официантов в черных костюмах, накрахмаленных сорочках, в белых перчатках. В вазах – свежие фрукты, шоколадные конфеты. Принесли фарфоровые блюда, на которых ласкали глаз великолепно оформленные бутерброды. Игорь не верил своим глазам: ветчина, янтарный сыр, розовая лососина, черная икра… Шмеллинг сам откупоривал бутылки французского коньяка.

– Ну как, нравится?

– Великолепно! – ответил, опережая Игоря, Зоненберг-Тобольский. – Здесь не страшны никакие начиненные подарки, падающие с неба!..

– Разве это великолепно? Второй сорт… По сравнению с большим бомбоубежищем, которое рядом с личным бункером фюрера, здесь так себе… Спартанская обстановка… Но жить можно!

Сюда не доносились ни грохот бомбардировки, ни пальба зенитных орудий. Уют и комфорт. Игорь, чувствуя, что хмелеет, налегал на закуску. Ни о каких серьезных разговорах не могло быть и речи. Пили, ели, курили… Противно было смотреть на родственника, который раболепно извивался перед именитыми гитлеровцами, преданно заглядывал им в глаза.

На рассвете, когда прозвучал отбой, поднялись наверх. Вернее, крепко захмелевшего Зоненберга-Тобольского и Миклашевского слуги проводили к выходу. Прошли немного пешком. За домами, неподалеку, в рассветное небо поднимались языки пламени. «Еще бы чуть-чуть, и бомба могла угодить в Имперскую канцелярию», – подумал Игорь, разглядывая серое массивное здание, над высоким подъездом которого была укреплена огромная эмблема гитлеровского рейха: орел, раскинув крылья, вцепился когтями в лавровый венок, в центре которого помещена свастика. В полированных перьях орла – маленьких зеркальцах нержавеющей стали – вспыхивали красным отсветом блики пожара. Казалось, что хищная птица ожила, и холодные блестящие глаза жадно смотрели на город, на бегущих людей, словно выбирали себе очередную жертву…

На рассвете поезд попал под бомбежку. Машинист резко затормозил, пассажиры посыпались с верхних полок. Зазвенели разбитые стекла. Где-то впереди грохнули два взрыва. Миклашевский, падая, ушиб плечо. Он, еще окончательно не проснувшись, действовал механически, торопливо одевался, натянул на себя куртку, сунул ноги в сапоги. Охранники выскочили в коридор.

– Впереди горит станция, – услышал Игорь взволнованный голос одного из них.

– Заходят на второй круг! – крикнул второй. – Пропали мы!..

Послышался надсадный свист бомб, раздался взрыв, второй, третий, вагоны задрожали, а по жестяной крыше, словно на нее сыпанули камнями, гулко затарахтели крупнокалиберные пули. Толстяк Фрицке, без мундира, натянув сапоги, инстинктивно бросился к дверям, схватился за ручку. Но его грубо оттолкнул Зоненберг-Тобольский. С вытаращенными от страха глазами, матерясь по-русски и по-немецки, он выскочил в коридор и устремился к выходу, где под гул и грохот дико орали и давили друг друга перепуганные пассажиры. Слышались отчаянные вопли раненых.

Миклашевский, прислонившись спиною к дверному проему, секунду раздумывал: бежать к дверям или лучше выпрыгнуть в окно? Снова послышался рев мотора, прогрохотали крупнокалиберные пули. Звякнула недопитая бутылка с коньяком, разбрасывая вокруг столика веер брызг. Миклашевский невольно повернулся на звон разбитой посуды. На диване, из-под подушки, где только что лежал Фрицке, торчала рукоятка пистолета. В панике тот забыл свое оружие. Игорь, не раздумывая, сунул его в карман. Почему-то вспомнилось, как в Подмосковье, в учебном тире, Миклашевский выиграл пари. Положили поллитровую бутылку на подставку, и Игорь с двадцати пяти метров попал точно в горлышко.

В разбитое окно вагона Игорь увидел, как Зоненберг-Тобольский, проворно сбежав с насыпи, перемахнул неширокую канаву и побежал к лесу, встававшему темной стеной. Решение пришло мгновенно, хотя об этом он раньше и не помышлял. «Такой удобный случай… упускать никак нельзя!» – Миклашевский выбил остатки оконного стекла и выпрыгнул на насыпь. К лесу бежали многие пассажиры. Игорь, не упуская из виду грузноватую фигуру Зоненберга-Тобольского, устремился следом за ним.

В лесу остановился, оглянулся назад. Два передних вагона и паровоз горели одним костром. В середине и хвосте состава дымили еще по вагону. Слева, невдалеке, на небольшой железнодорожной станции творилось что-то невообразимое. Плясали гигантские языки пламени, в небо уходили густые космы черного дыма, что-то гулко взрывалось, вверх взметались огромные снопы искр, летели по воздуху доски, обломки вагонов, комья земли… Нетрудно было догадаться, что разбомбили эшелон с горючим.

Зоненберг-Тобольский скрылся в лесу. Эсэсовцев его личной охраны нигде не было видно. «Такой редкий случай!.. Они, наверно, – решил Игорь, – выпрыгнули из вагона в другую сторону». Над краем леса, снизившись, промчался пикирующий двухмоторный бомбардировщик, осыпая бегущих градом крупнокалиберных пуль. «Бостон», – машинально определил Миклашевский, прижимаясь к толстому стволу сосны. Послышались вопли раненых…

Игорь метнулся следом за предателем. Не уйдешь! Но Зоненберг-Тобольский словно провалился. Был и исчез. Нигде никаких следов. Под ногами пружинила многолетняя осыпавшаяся хвоя. Пахло прелью, сосновой смолой, хвоей. Лес чем-то напоминал наш, подмосковный. Высокие сосны, разлапистые мохнатые ели. Игорю было не до красот и не до сравнений. Он лишь машинально отметил эту похожесть и, углубляясь в чащу, спешно искал Зоненберга-Тобольского. Не мог же тот далеко уйти!

Миклашевский, как на кроссе, устремился в одну сторону. Пробежав с сотню метров, повернул назад. «Я, наверное, обогнал его, – подумал Игорь. – Какой из него бегун?» В чаще тихо и сумрачно. Одиноко стучал дятел, выбивая свою морзянку. Со стороны железной дороги глухо доносились человеческие голоса. Во рту пересохло, хотелось пить. Так же хотелось пить и стояла противная сухость во рту двенадцать лет назад, когда дядя Сева взял четырнадцатилетнего Игоря с собой на охоту. Игорь с непривычки отстал, тяжелое одноствольное ружье затрудняло движение, ремень натер плечо. Стояла чудная солнечная осень. Лес вокруг играл яркими красками. Игорю жалко было стрелять в таких чудесных уток, которые сели невдалеке на озере… Дядя Сева потом смеялся над ним. Игорь никак не мог есть этих самых уток, которых видел живыми, потом окровавленными, трепыхающимися в предсмертной агонии… Как давно это было! Даже не верится, что было в действительности.