Дорошу было немного неудобно: сам сидел на фуре и курил, в то время как остальные разведчики плелись позади. Они сделали сегодня километров на семь больше, чем он, да еще в мокрой одежде. Но показалось бы подозрительным, если бы немецкий офицер уступил место солдату. Знал, что ребята правильно понимают его, но все же, когда фура, проехав километра три, достигла перелеска, облегченно вздохнул и поблагодарил ефрейтора.

— Нам туда, — кивнул на поле, за которым виднелось несколько домов, и, переждав немного, повернул в противоположную сторону, к лесу.

Они передали свое третье донесение около шести утра, когда уже совсем рассвело.

Ребята падали от усталости, да и Дорош, которому удалось немножко передохнуть, чувствовал, как ноги наливаются свинцом. Сперва думали отыскать какой–нибудь поросший кустарником овраг и отдохнуть там, но набрели на копенку сена и полуразвалившийся шалаш рядом с ней: видно, лесник накосил в прошлом году, но что–то случилось — так и не вывез.

Разведчики набросали сена в шалаш, и Дорош приказал всем спать, а сам первым остался на страже.

Попеременно сменяясь, они проспали до трех часов дня. Пообедали консервами и двинулись дальше на запад.

Разведчики теперь не спешили так, как ночью: шли осторожно, останавливаясь перед полянами и прислушиваясь. Когда достигли опушки, посоветовались и решили идти вдоль леса, взбегавшего здесь на пригорок и пересекавшего неширокой полосой засеянные поля.

Их решение оказалось правильным — перед ними поле по крайней мере на полкилометра (дальше его застилал туман), сами оставались невидимыми.

Пройдя километра три, разведчики заметили вдруг, как закружилось впереди воронье, застрекотали сороки. Скатились на дно буерака и притаились в густых кустах.

Воронье не успокаивалось. Потом послышались тяжелые шаги, и сверху прошли, раздвигая кусты и ломая сапогами хворост, трое солдат со шмайсерами.

— Может, вернемся, Ганс? — предложил один из солдат.

— Фельдфебель приказал прочесать этот лес на четыре километра, а мы прошли не больше двух, — возразил второй солдат.

Патруль пошел дальше, и Котлубай первым нарушил молчание:

— Значит, в двух километрах отсюда стоит их часть…

— Конечно, — согласился Цимбалюк, — и если проводят рекогносцировку, так перестали драпать.

— Видите, а вон там и расположилась их часть, — показал рукой на поле, чуть правее опушки, Сугубчик.

— Соколиный глаз! — восхищенно воскликнул Дубинский. — Только скажите, мой юный друг, как ваш взгляд проник так далеко? Видимость полкилометра, а солдаты прошли два…

— Я не утверждаю, — покраснел Сугубчик, — только смотрите — там прошла машина, вон ее еще видно, поехала туда… Если мыслить сугубо логично, то там…

— Правильно, — подтвердил Дорош.

— Когда поступишь в университет, — посоветовал Пашка, — расскажи об этом случае преподавателю логики — получишь пятерку.

— Хватит болтать! — сделал замечание лейтенант. Оглядел своих подчиненных. — Ефрейтор, — оглянулся на Дубинского, — приведите себя в порядок.

Дубинский вытянулся, но, застегивая мундир и поправляя ремень, не отказал себе в удовольствии побурчать под нос.

Лейтенант приказал:

— Продолжаем продвигаться под деревьями, потом проселком, где проехала машина. Документы у нас в порядке. Напоминаю: я — офицер связи сорок седьмой дивизии, вы сопровождаете меня. И — не болтать!

Проселок, на который они вскоре вышли, мог многое подсказать опытному разведчику. Цимбалюк начал читать следы.

— Прошла колонна противотанковых пушек, — ткнул пальцем в глубокую колею, проложенную тяжелыми колесами в мягкой песчаной почве, — на механической тяге… Видите следы гусениц? Ну и грузовые машины — боезапас, кухня…

Дорош спустился по крутому откосу и дал знак товарищам быть осторожными. Картина, открывшаяся перед лейтенантом, поразила его: склон холма был изрыт свежими ходами сообщения, замаскированные стволы пушек смотрели на восток.

Лейтенант быстро подсчитал; да, Цимбалюк не ошибся: дивизион стомиллиметровых пушек…

Чуть не скатился по склону и показал товарищам на тропинку, ответвлявшуюся от дороги и вившуюся среди полей. Когда за их спинами исчез в тумане бугор, на котором стояла батарея, достал карту и пометил ее расположение.

Сугубчик заглянул через его плечо и спросил:

— Думаете, начало укрепрайона?

Лейтенант не ответил, зато Дубинский не упустил случая, чтобы не поддеть:

— И вы знаете, что такое укрепрайон? Я думал, такая терминология не доступна детям по шестнадцати.

— Это вы, Дубинский, еще много чего не знаете! — обиделся Сугубчик. — Вот вы закончили два курса института, а скажите, будьте добры, что такое интеграл? Ага, молчите? Так и думал, что не знаете, а я мог ответить на этот вопрос задолго до шестнадцати.

— Вундеркинд! — попробовал огрызнуться Дубинский, но почувствовал, что его карта бита, и промолчал.

— Укрепрайон или нет, а с того бугра будет простреливаться вся эта местность… — заметил Цимбалюк.

— Вот нам и надлежит установить: почему тут толкутся фрицы? — Дорош спрятал карту: — Двинулись…

Снова впереди шел Дорош, постегивая прутиком бурьян, росший по сторонам тропинки, — элегантный, стройный обер–лейтенант, несколько беззаботный и в то же время спесивый.

Тропинка пырнула в овражек и выскочила среди тополей на большом лугу. За ними пролегала мощеная дорога, и по ней навстречу разведчикам двигалась колонна тяжелых грузовиков.

Машины шли одна за другой, полные солдат. Шли уверенно, и выхлопные газы дрожали над шоссе.

«Как на параде», — подумал Дорош, и ему захотелось швырнуть в колонну противотанковую гранату, а потом прошить разбегающиеся вражеские фигуры длинной–длинной очередью…

Вздохнул — иногда случалось, что он возвращался к своим, не выпустив ни одной пули из парабеллума. И это считалось высшим классом: действительно, чего стоит разведчик, если поднимет шум, настреляется — ну, положит с полдесятка гитлеровцев, — но ведь не в этом же их цель…

И правильно! Их задача — вот она, эта колонна, двигающаяся по шоссе. Противотанковый полк перебрасывается на северо–восток — совсем свежая и укомплектованная часть, — видно, резервный полк, и можно сделать вывод…

Хотя нет, рановато еще делать выводы, надо собирать факты, как можно больше фактов, все видеть и все запоминать…

Разведчики вышли на дорогу и остановились, высматривая попутную машину. Стояли и считали автомобили и пушки, проходившие мимо них. Точнее, считал один Сугубчик — он обладал феноменальной памятью, — и на него они могли положиться.

Наконец через бугор перевалила колонна пустых грузовиков, и Дорош определил, что на северный склон они шли гружеными. Остановил передний, предъявил офицерские документы, пожаловался, что их машина вышла из строя — с нею, мол, остался шофер, — а им срочно надо добраться до Ралехова, небольшого городка, лежавшего на шоссе в десяти километрах отсюда.

Офицер не возражал — грузовики все равно направлялись через Ралехов, — и разведчики попрыгали в кузов.

Перед Ралеховым на дороге стоял эсэсовский патруль — шла придирчивая проверка документов. Дорош, не вылезая из кузова, протянул обершарфюреру свои документы.

Эсэсовец внимательно рассмотрел их, спросил:

— Солдаты с вами?

— Да.

— Прошу пройти со мной.

— Но мы же торопимся.

— Прошу не спорить. Солдатам вылезти из кузова и ждать тут.

Дорош понял — сопротивляться бесполезно. Но что надо этому эсэсовцу? Ведь их документы в порядке… Спрыгнул из кузова. Обершарфюрер привел его к покрытой брезентом грузовой машине, на ступеньке которой сидел офицер в блестящем плаще. Передал ему документы Дороша.

— У обер–лейтенанта нет пропуска, — доложил эсэсовец.

«Вот оно что, — облегченно вздохнул Дорош. — Но как же я могу иметь пропуск?»

— Конечно нет, — сказал он уверенно. — Я — офицер связи генерал–лейтенанта Вейста и еду в штаб генерал–полковника Блейхера.