Дмитро не осуждал их — что могли поделать, когда Гроза по ночам шастает по хуторам. Тут их передавят, как цыплят, а в селе — оборона…
Отец Андрий сел чаевничать на веранде — Ганя зажгла и поставила на стол керосиновую лампу. Только тогда Дмитро выбрался из своей засады.
— Приятного аппетита, святой отец, — сказал он прямо из темноты.
И его милость от неожиданности даже подскочил на стуле. Перекрестился и встревоженно спросил:
— Кто там?
Парень подошел к веранде так, чтобы не попадать в круг света от лампы, назвался:
— Дмитро Заставный, отче.
— А–а… Митя… — облегченно вздохнул его милость. — Что же ты не заходишь?
— Не хочется, чтобы увидели, отче…
— Твоя правда, твоя правда… — засуетился отец Андрий. — Постой там пока… Ганя, Ганя! — хлопнул в ладони. — Что–то холодно мне стало, перенеси чайник в комнату.
Через несколько минут Дмитро сидел в комнате и с аппетитом ел колбасу и разные закуски, которыми славился стол его милости. Утолив первый голод, сообщил:
— Из города я, отче…
— Слышал, слышал, что ты там обретаешься…
— Так если слышали, прикажите работнику найти куренного. Господа, которые поехали в город, уладили свои дела и просили немедленно сообщить, где и когда встретит их куренной. Желательно где–нибудь поблизости от Злочного.
— Ох… ох… — закряхтел отец Андрий. — Чувствую, придется мне трясти свои старые кости в город…
— Не такие уж они и старые, — нахально возразил Дмитро, — да и бричка у вас, отче, дай боже…
— А тебе какое дело? — рассердился священник. — Лопай молча… Очень умными все стали!
Дмитру не хотелось ввязываться в спор, клонило ко сну, даже клюнул носом.
— Переспишь на сеновале, — заметил отец Андрий, — иди уж…
Заставный вышел во двор, немного постоял, но на сеновал не пошел. Небо было такое звездное, а воздух такой теплый, что становилось тоскливо от одной только мысли о крыше над головой. Дмитро вспомнил: метрах в двухстах от дома видел на поляне большую копну — не колеблясь, направился туда.
Свежее сено пахло медом, лекарственными травами — крепкий аромат кружил голову, и Дмитро долго не мог заснуть. Лежал уставившись в звездное небо, и ему почему–то хотелось плакать. На душе стало больно, на глазах выступили слезы и мешали смотреть на звезды. Дмитро вытер их рукой, размазал по щекам. Звезды напомнили ему, какой он маленький и беспомощный, так себе — жалкая козявка под вековыми шумящими соснами. И каждый может раздавить, никто и не заметит. Как раздавили тех… мать и дочку… Кажется, ее звали Галей. Вспомнил ее полные ужаса глаза. Боже мой, как она не хотела умирать! А Хмелевец поднял руку — и все. Дмитро скрипнул зубами, повернулся на бок и заплакал обычными мальчишескими слезами, всхлипывая и трясясь всем телом.
Слезы несколько успокоили его. Закопался в мягкое душистое сено и заснул, как ребенок: сладко, без снов, причмокивая губами.
Под утро его разбудили голоса. Открыл глаза и, по лесной привычке, не шевельнулся, чтобы не обнаружить себя. Сразу узнал голос отца Андрия. Он рассказывал:
— Говорит, что господа, с которыми он ездил, уладили свои дела и должны вернуться. Хотят доехать до Злочного поездом или машиной, и чтобы где–то там вы их ждали…
— До Злочного, говоришь… — Это голос куренного Грозы. — Лесами можем добраться до самого Злочного. Хорошо, так и будет. Неподалеку от шоссе есть село Путятичи, от него на север километрах в двух — дом лесника. Пусть приезжают в Путятичи и от восьмидесятого километра идут лесом прямо на север. Выйдут к дому в лесу, спросят лесника Сенькова. Он и проводит к нам. — Гроза вздохнул, зашелестел сеном, садясь. — Устал я что–то, не высыпаюсь…
— Да и когда выспишься? Охотятся на тебя, как на волка, — поддакнул кто–то тонким голосом.
«Сотник Отважный», — определил Дмитро. Надо было бы сразу признаться, что слышит их разговор — куренной никому не прощал таких вещей, — но удобный момент уже прошел, и парень притаился, чтоб не выдать себя.
— До Злочного лесами двое суток, — рассуждал Гроза. — Надо собраться, значит, двинемся послезавтра на рассвете. Тут такие леса, что знающий человек может и днем идти. Будем там через два дня, ночью, и подождем еще два. Пусть рассчитают…
— Когда вы поедете, отче? — спросил Отважный.
— Завтра во второй половине дня. Чтобы успеть в Злочном на ночной поезд.
— Где же наш парень? — поинтересовался куренной.
— Спит на сеновале.
— Скажешь, пусть идет в Овчарову Леваду. Там у нас склад, оттуда и двинемся. Днем побудет у тебя — пусть отсыпается, а вечером — прямо в Леваду. — Помолчали. — Значит, брат, мы с тобой уже не увидимся… — вздохнул куренной.
— Бог разлучает, бог и сводит… — неопределенно ответил отец Андрий.
— Возьми вот… — Куренной закряхтел, видимо, тащил что–то из кармана. — Деньги тут, нам они уже ни к чему, а тебе пригодятся.
— Спасибо! — растрогался его милость. — Спаси тебя бог…
— Поцелуемся на прощание!
Поцеловались, и отец Андрий сразу заспешил.
— Заутреня у меня сегодня, — начал оправдываться, — да и по хозяйству надо…
— Иди уж, иди, — отпустил куренной, — и не забудь все растолковать там…
— Слава Иисусу, еще память не отшибло!
Отец Андрий ушел, Гроза и Отважный остались. У Дмитра затекла нога, но он боялся пошевельнуться.
— Куда мы сейчас? — спросил Отважный.
— Переспим в тайнике, а вечером на хутор к Бабляку. Он кабана заколол… В десять пусть ребята соберутся. Выпьем понемножку, потому что в дороге — ни–ни! Сам пристрелю, если увижу пьяного!
— Не привыкли ребята…
— Ничего, два–три дня потерпят. Двинемся к границе — полегчает. Леса в Карпатах — ого–го, не то что наш отряд — дивизия затеряется!
— Хотел я у тебя спросить… — вкрадчиво начал Отважный.
— Ну?
— Что это за чемодан, если не секрет?
— Документы какие–то, очень нужны самому Бандере…
— Вот я, ей–богу, и думаю, — осторожно, как бы рассуждая вслух, продолжал Отважный, — прорвемся мы через границу, кровью зальем дорогу, а там что? Кто добыл чемодан? Те двое… Им и почет…
— К чему это ты?
Отважный покашлял:
— Так… Ни к чему… Но несправедливо…
Гроза тихо засмеялся:
— Думаешь, я твоих мыслей не знаю? А может, я раньше тебя подумал? Говори уж, не таись…
— Тех двоих… — Отважный даже задохнулся, — в расход! Сами пробьемся с чемоданом через Бескиды. Отряд завяжет бой с пограничниками, а мы… Я там такие тропинки знаю…
— Голова! — с уважением сказал Гроза. — Но, — он, должно быть, схватил Отважного за грудки, потому что тот испуганно охнул, — я тебя насквозь вижу! Попробуешь обдурить — придушу, как котенка!
— Я никогда не думал…
— И не думай!
— Бог свидетель.
— Хватит, — смягчился куренной, — теперь слушай внимательно. Всякое бывает, может, нам не удастся прорваться в Путятичи. Соображаешь?.. В таком случае надо предупредить тех… Я с ними договорился…
У Дмитра совсем онемела нога, чуть–чуть шевельнулся, вытягиваясь. У Отважного был собачий слух, сразу насторожился:
— Слышишь?
— Что?
— Шуршит…
— Мышь, — спокойно ответил Гроза, но прислушался. — Мышь, — повторил уверенно. — Ну что ж, идем… — Встал, покашлял. — Пока темно, доберемся до тайника.
— Как договорился со Сливинским? — спросил Отважный.
— Следует сделать так… — Гроза снова закашлялся, и, когда приступ кашля прошел, они отошли настолько, что Дмитро ничего не услышал.
Дмитро потянулся, выглянул из своей ямки. Еще темно, и ничего не видно — ушли… Теперь стог казался ему западней. Дмитро съехал на землю и пошел на хутор. Перелез через забор и тихо, чтобы не услышал пес, шмыгнул на сеновал — утром отец Андрий встретит его тут. Лег на рядно и задумался.
Он не любил Отважного, зная его жестокость и подлость. Догадывался: Каленчук в любой момент может предать товарища. Но куренной Гроза — вот тебе и «борец за свободу»! Значит, все его слова и обещания — ложь, чистейшая ложь, рассчитанная как на туповатого Грицка Стецкива, так и на него — украинского интеллигента, как любил называть его Гроза, хвалясь, что все слои населения поднялись на борьбу с большевиками. Гроза согласен пожертвовать всем отрядом, чтобы перейти с Отважным границу. Спасает свою шкуру — низкая душа, трус и предатель… Дмитро обзывал куренного последними словами — обида душила его.