Шкилиндей с самого момента своей перебежки к эсерам слыл на «хорошем счету» у кулачья. На этом и построен был весь план раскрытия кулацкой организации подпольным комитетом.

Шкилиндей должен был иметь доступ к врагам и выследить их. Никакого участия в боевых действиях повстанцев поэтому он не принимал. Благодаря своей способности пить и не хмелеть Шкилиндей бывал завсегдатаем всех пьяных кулацких сборищ, был один на пиру не пьян и тут-то и открывал их тайны.

До сегодняшнего дня он не был заподозрен кулачьем, в этом он убедился после нынешней разведки. Утром он был приглашен Кровопуском на генеральный совет перед кулацким восстанием.

Час пробил. Шкилиндей должен был теперь пойти, чтоб «донести» Кровопуску, что войска ушли на Чернигов и Городня открыта для нападения. Но теперь он собразил, что одно его появление у Кровопуска может послужить сигналом к мятежу, а между тем Городня не предупреждена. И Шкилиндей пожалел, что послали они Сапитона пешим ходом. Он не успеет предупредить Городню, и когда он придет, быть может, будет слишком поздно. А Шкилиндей хотел отвечать не только головой, но и делом. Никто еще не знал, что Сапитончик ослушался и помчался в Городню на коне.

— Слушай, Нестор, мы пойдем вдвоем с Мелентием, давай нам «шош», а ты седлай коня да скачи в Городню. Мы еще часок подождем, пока доскачешь.

В эту минуту на улице показался всадник. Мелентий окликнул его:

— Пароль!

Всадник сделал знак саблей и, подъехав, сказал пароль. Это был ординарец Дениса, посланный от Голубичей на Городню с сообщением о поимке Браницкого. Он вез пакет Петру, Нестор написал Петру несколько слов, и ординарец ускакал.

Теперь оставалось только взять Кровопуска. Решили так. Шкилиндей входит в хату и начинает разговор. Затем выводит Кровопуска во двор «для особого секрета». Мелентий стреляет в ноги Кровопуска. Шкилиндей наваливается на него, и когда на крыльце появятся сыновья, Нестор стреляет их из «шоша». На тревогу сбегутся другие партизаны.

Зашли к Ляху, разбудили его и велели обойти партизанские дворы и собрать всех, кто заночевал дома, да привести ко двору Кровопуска. Зайти к Ляху придумал Мелентий: захотелось ему вдруг проститься с возлюбленной. Как будто чувствовал он, что ждет его.

КРОВОПУСК

Все пятеро Кровопусков сидели за столом и хлебали борщ, когда в избу вошел Шкилиндей. Мелентий, войдя вслед за Шкилиндеем во двор, притаился у свиного хлева. Туз остался за плетнем, приладив «шош» прямо против крыльца. Ему было видно через окно все, что происходило в хате. Вот Шкилиндей сел за стол.

Вдруг все бывшие в хате всполошились, собираются выходить.

— Мелентий, — цыкнул Туз, — гляди, не промажь, бей не торопясь!

Чуть только старый Кровопуск показался на крыльце, Мелентий навел на него наган и выстрелил. Старик упал с высокого крыльца, и сверху на него навалился Шкилиндей, крича:

— Нестор, бей псов!

Но, как назло, «шош» на секунду заело. И это решило исход всего дела. Один из сыновей Кровопуска, выбежавший вслед за стариком из хаты, взмахнул топором и разрубил голову Шкилиндею пополам. Мелентий, не выдержав, бросился из своей засады. Но тот же топор опустился и на его голову, и только после этого заработал наконец пулемет Нестора, и четверо сыновей свалились, придавив своего отца.

Вдруг за своей спиной Нестор услышал топот конницы.

Это шли карьером партизаны, сопровождавшие пленных поляков и Браницкого на Городню.

Эх, подоспей они на минуту раньше!..

Сапитон прискакал к Петру Кочубею на несколько минут раньше ординарца, привезшего пакет от Дениса о пленении Браницкого и сообщение Туза.

В Городне оставалась одна караульная рота человек в двести да конная милиция — пятьдесят всадников. Денис писал, что Браницкого и пленных поляков сопровождает взвод всадников, которые пригонят до двухсот коней. Еще в распоряжении ЧК было около пятидесяти человек.

Петр разбудил Черноуса и военкома. В течение двадцати минут весь гарнизон был поднят на ноги, и конная разведка выехала во всех направлениях.

К часу ночи было получено первое донесение разведки: со стороны Хриповки движутся вооруженные кулацкие отряды.

Петро поручил Черноусу и военкому посадить на коней, идущих от Дениса, оставшуюся в городе караульную роту, а сам с одним полуэскадроном выехал навстречу бандам, все еще не веря в возможность их столь наглого выступления.

Выехав за город, отряд попал под обстрел.

Петро был ранен в ногу, но заметил ранение, только спешась, — нога ныла и не давала ему идти. Ранение было незначительное, но болезненное: пуля раздробила большой палец ноги.

Ни одно кулацкое село, не имея ожидаемого из Ту-пичева сигнала, не успело еще выступить, кроме Хриповки и Макишина. Макишинцы, пропустив богунцев с Кащеевым и дав им ложные сведения об отступлении петлюровцев в Седневе, немедленно выступили на Городню, рассчитывая на то, что доверчивые богунцы будут разгромлены, попав ночью в седневскую ловушку.

Успокоенные ими, богунцы действительно отправились из Макишина не в строю, а на санях, которые гостеприимно были предоставлены им кулаками.

Рассчитывая на то, что богунцы из-под Седнева не уйдут, и зная, что Денис увел кавалерию на Днепр, где ему тоже не поздоровится от Коростовцев, имея, кроме того, преувеличенное представление о разгроме батька Боженко и таращанцев оккупантским «железным кулаком» под Камкой, враги думали всерьез, что, взяв Городню, они разом покончат с советской властью. Макишинцы уже в пути подняли Хриповку. Тупичев, полагали они, выступит сам собой и создаст заслон на случай возможного возвращения Дениса.

Командовал макишинцами предатель Кныр, бывший целое лето порученцем партизанского штаба и приближенным Петра Кочубея. Макишинцы были вооружены несколькими пулеметами.

КНЫР

Петро почувствовал вдруг тяжесть в ноге, как будто ему привязали к ней двухпудовую гирю, и, наклонившись, увидел, что снег под его ногами зачернел. И лишь вслед за этим он почувствовал боль.

Петро попробовал пересилить ее криком,

— Вперед! — и шагнул навстречу бежавшей к нему фигуре, но вдруг свалился.

Приподнявшись, он прицелился из карабина и выстрелил. Пуля сорвала с подбегавшего к нему человека шапку. Тот продолжал бежать, не стреляя, потом упал, навалившись на Петра всей тяжестью своего тела, — и вдруг узнал Кочубея.

Петро тоже узнал в упавшем на него Кныра, своего летнего товарища, весельчака партизана из Макишина, с которым он привел столько ночей, прячась в лесу под стогами и по гумнам от гетманского преследования во время летнего подполья.

— Петро!

— Кныр!

Кочубей, вывернувшись из-под Кныра, достал маузер.

— Так вот ты как, негодяй! Бросай оружие! — закричал Петро не своим голосом.

— Я же не знал, что это ты! Видать, это я тебя ранил. Давай перевяжу, а потом стреляй, твое на это право.

Что-то в интонации этого знакомого голоса было такое искреннее, что, несмотря на нелепость предложения и, может быть, именно потому, Петро опустил револьвер и сказал:

— Ладно, давай оружие! Перевязывать не надо. Пойдем со мной, помоги встать.

Кныр отдал Петру свой «шош» и быстро снял с себя пояс с бомбой и револьвером. Сбросив шинель, гимнастерку и разорвав на бинты рубаху, он принялся стягивать с Петра сапог. Сапог не снимался. Петро застонал от боли. Кныр вспорол сапог кинжалом и перевязал Петру ногу.

Пока Кныр возился с перевязкой, оба они молчали. Кныр стоял без рубахи, а мороз был больше двадцати. От его голого тела шел пар.

— Одевайся! — сказал ему Петро.

— Не к чему, Петро Васильевич. Стреляй, — так легшей!

Петро вгляделся я лицо Кныра и понял, что тот ждет заслуженной пули.

Между тем стрельба вокруг почти затихла, на дороге показались всадники. Кныр свистнул, и всадники повернули к ним.

— Петро ранен в ногу, сани давай! — крикнул Кныр.