По тому, как он переговаривался с ними, она поняла, что это его близкие друзья.

Было так рано, что солнце еще не начало пригревать, по долине веял легкий ветерок, и Хионе казалось, будто они пьют шампанское.

Бесспорно, все вокруг были в самом лучшем настроении, и, шагая так, чтобы не отставать от лошадей, они распевали песни, как не сомневалась Хиона, старинные, народные, знакомые им с младенчества.

Вскоре к ним начали присоединяться люди с полей, из деревушек, с речных берегов.

По мере приближения к столице число их все возрастало, и вскоре уже казалось, что толпы сторонников Миклоша заняли все пространство от горизонта и до горизонта.

И только ясно различив впереди шпили и крыши столицы, Хиона ощутила страх.

Она решила, что король Фердинанд, наверное, успел собрать свои войска, и если он намерен сражаться, на стенах столицы и крышах уже установлены пушки и лежат меткие стрелки, чтобы обрушить на Миклоша и его сторонников свинцовый град.

Совсем перепугавшись, она вложила руку в его пальцы, ощутила их спокойное ласковое пожатие и поняла, что он ничего не боится и уверен в надежности своего плана.

Пытаться заговорить с ним было бы бесполезно — вокруг гремели славонские песни и приветственные возгласы, словно лишь так шумно могли они выразить свое счастье.

Массивные городские ворота были уже совсем близко, и Хиона испуганно вглядывалась в них, ожидая увидеть солдат с винтовками на изготовку. А сколько их еще могло быть скрыто стенами?

Она видела в отдалении каких-то людей, но не могла разобрать, солдаты это или нет.

Затем, когда они были почти уже у самых ворот, лошади остановились, и она с тревогой посмотрела на Миклоша, стараясь понять, что происходит.

Он помог ей встать, и тут из ворот на черном жеребце появился капитан Дариус. Он осадил коня у ландо, отдал честь Миклошу и сказал:

— Добро пожаловать! Других слов нет.

Принц перевел дух, а капитан Дариус продолжал:

— Король Фердинанд с большинством своих приспешников уже бежал из столицы.

— Но куда?

— Для начала в Сербию, — ответил капитан Дариус, — но думаю, поезд довезет их до самой Вены, и нам можно забыть о них.

Миклош, казалось, на миг окаменел, словно не мог поверить, что это правда.

Но Хиона, внезапно освободившись от гнета страха — и не только страха за Миклоша, но и за себя, — услышав, что король бежал, невольно вскрикнула от радости.

И прильнула к принцу.

— Мы победили… мы победили! Ах, Миклош… мы… победили! Он… бежал, и нам больше… нечего опасаться.

Он обнял ее, посмотрел в ее сияющие глаза, услышал взволнованные бессвязные слова, наклонил голову, и его губы слились с ее губами в поцелуе.

На секунду ей показалось, что она грезит.

Но тут же поняла, как ждала этого поцелуя, как жаждала его, хотя и не подозревала ни о чем подобном.

Он обнял ее еще крепче, и ей показалось, что широкий солнечный луч, а может быть, и удар молнии, пронизал все ее существо.

Затем он чуть отодвинулся, и она заметила, что повсюду вокруг смотрящие на них люди радостно вопят, размахивают шляпами, носовыми платками, фуражками в неистовом восторге от того, что узнали.

Известие, привезенное капитаном Дариусом, передавалось из уст в уста, и бурное ликование накатывалось на них со всех сторон, точно волны на песок.

Хиона, держась за Миклоша, все еще не могла ни о чем думать, кроме чуда его поцелуя.

Тут она услышала, как он спросил спокойным голосом, хотя, конечно, был вне себя от счастья:

— Что ты еще устроил, Озо?

— Архиепископ ждет вас в соборе, — ответил капитан Дариус, — а твои ликующие подданные собрались на площади.

Миклош улыбнулся.

— Спасибо, Озо, — сказал он. — Я знал, что могу положиться на тебя.

— Это счастливейший день в моей жизни! — воскликнул капитан Дариус.

Он отдал честь, повернул коня и поехал впереди них. Миклош усадил Хиону рядом с собой, и она, держась за его руку, говорила:

— Так это правда… король… правда… уехал?

— Да, — ответил Миклош, — и больше он нам досаждать не будет. А теперь, моя красавица жена, нас ждет коронация. А потом нам предстоит нелегкий труд — вернуть стране счастье, которое она знала, когда ею правил мой отец.

— Я уверена, ты сумеешь это сделать, — прошептала Хиона.

— Только с твоей помощью, — нежно ответил Миклош.

На мгновение их взгляды встретились, и Хионе почудилось, что он снова ее целует.

Она смущенно отвела глаза и только теперь заметила, сколько людей смотрят на них и кричат до хрипоты, и, когда они въехали в ворота, сказала себе, что должна помнить о своем долге перед ними, какие бы чувства к Миклошу ни туманили ей голову.

А ландо уже почти все тонуло в цветах.

И словно по мановению волшебной палочки каждый ребенок по обеим сторонам улицы протягивал к ней ручонку с цветком, а матери бросали в ландо букетики полевых цветов или усыпали ими мостовую.

К тому времени, когда они подъехали к собору по ту сторону площади рядом со зданием парламента, Хиона начала опасаться, что утонет в цветах вместе с Миклошем.

На ступенях собора стоял капитан Дариус, рядом с ними — группа священнослужителей в полном облачении, а позади толпились нарядные дамы и господа. Члены парламента и их супруги, решила Хиона, и, может быть, титулованные особы, которых не было среди представленных ей.

Одно не оставляло сомнений — все они были славонцами и все безмерно радовались Миклошу.

Мужчины кланялись ему, дамы приседали, и следом за священнослужителями они прошли по центральному проходу собора, битком набитому людьми.

На верхней ступени алтаря их ждал архиепископ в полном облачении прелата греческой православной церкви. Хиона догадалась, что до этого дня архиепископ жил в затворничестве.

Кругом пылали свечи, но Хиона не увидела семи серебряных светильников и догадалась, что при короле Фердинанде в соборе совершались лютеранские богослужения.

Но задавать вопросы было не время: Миклош подвел ее к архиепископу, и коронация началась.

Хиона страшно боялась, что наделает ошибок, но священник рядом с ней подсказывал, что она должна делать, и после того как Миклош был коронован, она опустилась перед ним на колени, и он возложил на нее корону.

Затем он поднял ее, и они повернулись к собравшимся, и загремели приветственные возгласы, такие радостные и такие искренние, что у Хионы на глаза навернулись слезы.

После молитв был пропет гимн Славонии, и все еще в коронах они с Миклошем прошли по центральному проходу к дверям, за которыми их появления ждали толпы, запрудившие площадь.

Если бы король Миклош захотел обратиться к народу, это оказалось бы невозможным — оглушительные крики не затихли, даже когда они вернулись в собор, чтобы оставить там короны перед тем, как отправиться во дворец.

Кто-то снял корону с головы Хионы и надел на нее тиару, в которой она приехала в собор, а Миклош надел шляпу с плюмажем, очень ему шедшую.

И в нем, подумала Хиона, появилось какое-то новое властное достоинство.

Перед собором их ждал другой экипаж — запряженная шестеркой белых коней открытая карета с форейторами, резная, раззолоченная. Такие Хионе приходилось видеть только в торжественных королевских выездах.

По улицам они ехали медленно, и все толпившиеся по сторонам могли смотреть на них без помех, тем более что вдоль тротуаров не стояли шеренги солдат.

Рядом с каретой бежали люди, выкрикивая приветствия, бросая в нее цветы, и их счастье было таким заразительным, что Хиона еле удерживалась, чтобы не закричать вместе с ними.

— Они любят тебя, Миклош, они любят тебя! — сказала она, когда на секунду наступило затишье.

— И они любят тебя! — ответил он. — Видишь, сколько детишек держат в руках по розе? Ты завоевала их сердца, когда взяла розу у малыша у дверей парламента, а потом взяла его на руки и отнесла к матери.

— Ты слышал об этом?

— От многих и многих, — ответил он. — Но первым мне рассказал Озо Дариус.