— Спасибо, — возвращая женщине кружку, сказал он. — Вода вкусная, горная. Такой у нас не напьешься.

— Где это у вас?

— Там, внизу, возле Дрогобыча.

— А что, вы впервые в наших горах?

— Да. Скажите, пожалуйста, где живут Беркуты?

— Юрко?! — почему-то испуганно переспросила женщина и оглянулась.

— Их в Тухольке, наверно, много? — смутился парень. — У него дочь, Марийкой зовут…

— Это пятая хата отсюда. Возле нее смереки растут, — скороговоркой ответила женщина и поспешила прочь.

В хате Беркутов было темно, однако дверь открыта. Василий вошел в сени, черкнул спичкой и постучал. Никто не ответил, и он открыл сам.

— Добрый вечер! — перешагнув порог, поздоровался парень.

— Кто там? — услышал он старческий голос.

— Зажгите свет, а то ничего не вижу. Я к вам.

— Сейчас.

Когда в хате блеснул желтый язычок маленькой керосиновой лампы, Василий увидел широкоплечего седого деда. Старик испытующе оглядел его и, грозно нахмурив густые брови, сурово спросил:

— Вы к кому?

— Это вы — Беркут?

— Да.

— Я — Василий Мазур. Приехал… к Марийке. Где она, скажите, пожалуйста?

— Василий?! — изумился старик. — Тот, о котором она столько рассказывала?

— Марийка говорила обо мне?

Старик не ответил. Неподвижно стоял посреди комнаты, пристально рассматривал гостя. А потом… Потом из блеклых старческих глаз по морщинистому худощавому лицу потекли слезы. Он смахнул их рукой и наконец заговорил:

— Так вот ты какой! Садись. Чего стоишь? Устал, наверно? Как ты добирался к нам в Карпаты? Ведь поезда еще не ходят…

— Попутными машинами. С самого утра выехал.

— Кто тебе указал, где я живу?

— Какая-то женщина из крайней хаты.

— Настунька… — старик опять сник, отсутствующим взглядом смотрел куда-то мимо Василия. А потом тихо и грустно объяснил: — Мужа ее бандеровцы повесили. Пятеро ребятишек остались без отца…

— Давно? — Этот вопрос вырвался у Василия невольно, по профессиональной привычке, и парень сразу же понял его неуместность: ведь сейчас это не так уж важно.

Но собеседник ответил:

— Ох сыночек, много горя причинили они нам и при фашистах, да и теперь еще убивают невинных людей. Но чтобы никто не увидел, что у старого Беркута есть дорогой гость, я окна занавешу и дверь на засов закрою, — и он вышел в сени.

— Где же Марийка, вуйку? Почему вы ничего не расскажете о ней? — спросил Василий, когда хозяин вернулся.

Старик тяжело сел на скамью, немного помолчал, а потом обхватил руками седую голову, опустил ее низко и горько заплакал.

— Нету, сыночек, моей Марички. Убили ее душегубы…

— Как?! — вскочил со скамьи парень и бросился к старику.

— Успокойся, сядь… Ничем уж ей не поможешь… Все пропало. Слышишь? Все! — Беркут положил тяжелую мозолистую руку на плечо Василия. — Сегодня как раз четыре месяца, как Марийка лежит в сырой земле, — как-то скорбно-торжественно произнес бедный отец. Потом сел на скамью рядом с тем, кого любила его дочь, кто должен был принести радость в их хату. Рассказывал: — Долго издевались палачи над моей дочерью. Страшные муки и насилия перенесла она. Отрезали ей уши, выкололи глаза… Потом убили…

Они долго сидели молча, угнетенные горем.

— Где ее могила? — встал с места Василий.

— Завтра покажу. Сегодня не пойдем — ночь.

Василий согласился.

— Они со Светланой, которая здесь учительницей была, как раз 21 июня 1941 года поехали в Киев — там Светланины родители жили. Светлана — это подружка ее, Марийка ведь работала пионервожатой в нашей школе. Хотя ты же это сам знаешь… Так вот, до Киева они не доехали. На следующий день, 22-го, поезд, в котором они ехали, разбомбили гитлеровцы. Светлана пешком пошла в Киев, а Марийка, обходя гитлеровцев, тоже пешком вернулась домой. Не раз она рассказывала мне о тебе…

Старый Беркут говорил, а в воображении Василия вставал милый образ любимой девушки. В их последнюю встречу она подарила ему нежный цветок ромашки, который он бережет до сих пор. А Марички уже нет… Нет?! Как может ее не быть?!

— Ты слушаешь меня, Василько?

— Слушаю, слушаю…

— Пару дней, пока отдохнула с дороги, было еще ничего. А потом места себе не находила. Хотела поехать к тебе, да я не позволил. Может, и плохо сделал. Но я боялся, чтобы по дороге ее не поймали да на каторгу в Германию не отправили. «Потерпи, доченька, — говорил ей. — Если он твой суженый, то встретишься с ним, куда бы судьба вас ни забросила».

Повеселела она немного, когда к нам в Карпаты дошла весть о победах Красной Армии под Москвой и Сталинградом. А вскоре ей удалось наладить связь с подпольщиками Народной гвардии имени Ивана Франко. Ей поручили распространять листовки в наших горных селах. В то время как раз в Карпатах появились партизаны Ковпака. Ох, и нагнали они страху и на фашистов, и на бандеровцев! Однажды я собирал в лесу грибы и встретился с ковпаковскими разведчиками. Поговорили. После этого на связь с советскими партизанами я посылал свою Маричку. Видно, какая-то неосторожность сгубила ее. Когда летом 1944 года Красная Армия подходила ко Львову, ночью разбудил меня сосед. Он просился в хату. Я не знал, что он враг, и пустил его. А за ним в хату ворвалось с десяток бандитов. Оглушили меня чем-то тяжелым по голове, и я до утра лежал без сознания. Вот здесь, в этой хате, палачи насмерть замучили мое родное дитя…

Когда я пришел в себя, было уже утро. Я увидел свою доченьку в луже крови… На следующий день я похоронил ее. И с тех пор хожу на могилу, оплакиваю Маричку и свою одинокую старость… Корю себя за то, что не уберег дочь, сам открыл дверь перед смертью…

…Утром-рано, когда село еще спало, а над Верховиной еле брезжил рассвет, старый Беркут повел Василия на сельское кладбище.

— Вот здесь лежит моя дочь, — погладил он ладонью холмик еле поросшей травою земли. — Весной посажу здесь куст красной калины…

— Маричка, Маричка… — как бы в забытьи шептали уста. Боль сжала Василию грудь, он не мог оторвать взгляда от этого небольшого холмика.

Заглянув ему в лицо, Беркут понял состояние парня: горе его было еще слишком свежо, оно слишком тяжело придавило молодую душу. Надо как-то отвлечь его.

— Ты сегодня возвращаешься в Дрогобыч?

— Да, вуйку.

— Когда еще заглянешь ко мне?

— Не знаю, — задумчиво произнес Василий. — А фотокарточка Маричкина есть?

— Нет. Все забрали бандеровские изверги, ни одной вещички ее не оставили.

— Маричка навсегда останется в моем сердце. А приеду я, когда не останется ни одного бандита на нашей прикарпатской земле. Сколько смогу, буду уничтожать этих зверей, — поклялся Василий над могилой любимой.

— Не забывай, сынок, одинокого Беркута. — Старик поцеловал парня.

— Никогда, отец.

— А теперь иди. Я останусь. С дочерью поговорю. Расскажу ей, что ты приезжал. Легче на сердце станет. — И склонил седую голову над могилой. Стоял недвижно, будто изваяние.

Василий бережно взял с дорогой могилы горстку земли, завернул в платочек и положил в нагрудный карман, поближе к сердцу.

Беркут долго смотрел вслед Василию, пока тот не исчез за крутым поворотом.

— Не привелось тебе, Юрку, благословить их в своей хате, воспитывать внуков… — шептал он, а потом положил голову на могилу.

А смереки шумели, шумели…

Чекисты как раз сидели в засаде, когда мимо них прошел человек с винтовкой и с мешком на плече.

— Стой! — приказал Василий и мгновенно направил в лицо неизвестного луч фонарика.

Бандит замер на месте, из рук выпала немецкая винтовка.

— Посмотрите, что у него в мешке, — сказал командир.

— Хлеб, — ответил боец, осматривавший мешок. — Еще теплый, наверно, только что из печки.

— Кто ты? Фамилия!

Молчание.

— Я его знаю, — присмотрелся к бандиту Василий. — Это Дмитро Огар. Я не ошибся, пан Дмитро? — Василий подошел к нему вплотную. — Где банда?

— Там, — еле выдушил из себя бандеровец.