- Ах, дайте вспомнить! – Я поставил рюмку и тотчас снова взял ее в руки, словно опасаясь лишиться нужной подсказки для памяти. - Нет, это не мать, а именно сестра Ева…От матери таких подарков не дождешься: она у меня скупа и прижимиста. Угощать столь изысканным ликером никого не стала бы – выпила бы сама все до последней капли. Поэтому ручаюсь, что это моя дорогая сестрица… но только она не принесла, а прислала мне вскоре после своего исчезновения.

- Исчезновения, вы сказали? – Цезарь Иванович строго следил за тем, чтобы теперь я был точен в словах и больше не допускал досадных ошибок.

- Считайте, что это моя оговорка. Ну, не исчезновения, а… - я снова прибегнул к паузе, не сумев подыскать нужного слова, -  она ведь даже не попрощалась тогда, эта беглянка. Нет ее и все. Как вы говорите, фьюить. Что мы должны были думать! И вот посылка, правда без обратного адреса. И мой-то адрес нацарапан так, что не разберешь. Какие-то каракули, к тому же размытые от дождя. Такое впечатление, что это выведено когтем пантеры или ягуара. А ведь у сестры прекрасный каллиграфический почерк.

- Странно, - только и мог ответить Цезарь Иванович, избегая смотреть в мою сторону под влиянием то ли недоверия ко мне, то ли затаенной обиды.

- Что вам кажется странным?

- Сначала вы якобы забыли, а потом вдруг вспомнили. Это похоже на какой-то розыгрыш. Вы меня явно морочите, только зачем? Посылка из Гоа! Разве о таком забывают!  Сознайтесь, что вы просто не хотели мне говорить!

- Сознаюсь, - вдруг легко согласился я, словно  радуясь тому, что мне не надо больше ничего утаивать и скрывать. – Действительно не хотел. Теперь же у меня как у пьяного развязался язык. Только ради бога не обижайтесь.

- Ну, какие здесь обиды! – Цезарь Иванович натянуто улыбнулся, прежде чем нахмуриться. - Почему же вы не хотели? Почему?

- Да уж так… считайте, что это моя прихоть.

- Нет, я настаиваю. Я вас умоляю. Все, что связано с вашей сестрой… - Он неловко повернулся на стуле и чуть было не обрушил весь мой Вавилон.

Я помог ему справиться с оползающими развалинами.

- Ну, хорошо, хорошо. Бутылка предназначалась для вас. Вернее, в записке было высказано пожелание, чтобы мы при случае выпили ее вместе. Собственно, мы так и поступили. Разве нет?

- Вот оно что! Вместе! Что же вам в этом не понравилось? То, что мне оказано такое внимание?

- Просто не люблю я этих откровений, слезных исповедей под рюмку. Вернее, не любил, пока не попробовал этого удивительного ликера.

- А теперь, значит, полюбили…

- Во всяком случае, смирился.

- Нет, вы ревнивец, ревнивец. Я давно это заметил. Заметил с тех пор, как стал бывать у вас на Феофановых прудах. Но все равно я вас обожаю. Обожаю потому, что вы ее брат … - возвестил Цезарь Иванович, задерживая на мне пристальный взгляд гораздо дольше, чем требовалось для того, чтобы донести до меня смысл этих слов.

- Подождите, подождите… - Я тоже не отводил глаз, пытаясь что-то прочесть в его взгляде. – Кажется, я догадываюсь. Сестра вам вскружила голову!

Цезарь Иванович вздохнул и опустил глаза.

- Это можно выразить иначе. Я, как безумный араб, как бедуин…

- Нельзя ли без риторики?

- Пожалуйста, если вам угодно. Я давно и безнадежно влюблен в вашу сестру Еву. Из-за этого я похищаю на почте ее письма, адресованные вам. Лишь только почтмейстер отлучится или задремлет… Между прочим, с тех пор как в доме появились эти письма, у нас удвоились урожаи яблок, крыжовника и малины. Ведрами собираем. Чудеса! – Он помолчал и добавил: - Если бы не ликер, я бы, наверное, в этом никогда не признался. Унес бы эту тайну с собой в могилу.

Но я уже не слушал, что он там бормочет, захваченный его главным признанием.

- Письма! – воскликнул я с дрожью в голосе. - А я-то теряюсь в догадках, почему сестра мне не пишет!

- Не беспокойтесь, я все верну в целости и сохранности. Письма у меня с собой: я намеренно их захватил. Ровно двенадцать – все они тут. – Он похлопал себя по карману. -Должен вам сообщить, что самих писем я не вскрываю. Для меня достаточно лишь адреса, написанного ее рукой. Правда, одно письмо я распечатал. Не удержался и распечатал. Хотите прочту?

- Сделайте милость.

Цезарь Иванович достал из кармана изрядно помятый конверт и стал читать:

- «Между замшелыми плитами мелькают юркие ящерки с раздувающимся зобом, на двойные перила низкой решетчатой ограды, опоясывающей террасу по окружности, садятся райские птицы, роняя изумрудного цвета перья и оставляя легкие пушинки. И прозрачная сень из экзотических, благоухающих, дивных растений, поддерживаемых деревянной решеткой, не позволяет слишком припекать солнцу. И не беда, что – если присмотреться, – райские птицы окажутся обыкновенными горлинками и голубями, воркующими от любовной истомы (но среди них есть и соловьи – хоть и серые, невзрачные, но скоро они запоют!), а растения – плющом или диким виноградом. Все равно они - необыкновенные, и мне среди них несказанно хорошо, тем более что на меня смотрят заснеженные великаны - небывалой голубизны горы, увитые понизу молочно-алым туманом и поросшие пятнистым, тигриной окраски бамбуком».

- Поросшие бамбуком горы. Откуда там в Гоа? Впрочем, почему бы и нет. А дальше?

- Извольте. Дальше она пишет о пантерах: «А если взять схваченную по окуляру золотым ободком подзорную трубу с фиолетовым мерцанием выпуклых стекол, то можно заметить, как среди бамбука прячутся пантеры, ягуары и леопарды. Хотя, собственно, они и не прячутся (это уж я так, по привычке), а свободно разгуливают, царственно выгибая спины, поскольку на них здесь не охотятся и сами они никого не преследуют, не выпускают острые когти, не рычат и не показывают с угрожающим рыком оскаленные клыки. Лишь тихонько мурлычут, как все кошки, и старательно вылизывают себя, прихорашиваясь и наводя столь неотразимую красоту». И тут еще на полях вписано. – Цезарь Иванович сощурился, разбирая мелкий, бисерный почерк: - «Кладут головы на колени отшельникам, сидящим перед своей хижиной на сухом бревне, и смотрят им в глаза с любовью и мудрым всепониманием, возможным лишь между зверем и человеком»

- Не эта ли пантера писала мой адрес под диктовку сестры? – спросил я, особым оттенком голоса предлагая воспринимать как шутку столь невероятное предположение. - И что же там еще?

Цезарь Иванович не отозвался: он смотрел на меня со страхом, словно я, сам того не подозревая, только что открыл ему ужасную тайну.

- Пантера – под диктовку? Вы не оговорились?

- Да пошутил я, пошутил. Что еще она пишет?

Он с трудом успокоился и продолжил:

- Еще о бабочках: «А какие огромные, волшебно прекрасные бабочки порхают надо мной, показывая златотканый, парчовый узор своих крыльев! Одна из них опустилась на ложку в стакане и, перебирая лапками, шевеля усиками, вожделенно устремилась к ломтику лимона, надеясь удовлетворить любопытство и живейший светский интерес к нему, усиленный тем, что на лимоне сохранились столь лакомые для сладкоежки крупинки сахара».

- Поистине там в Гоа какой-то чудесный, небывалый, сказочный мир. Разумеется, если она не преувеличивает, а такая склонность у моей сестрички есть. Недаром в детстве ее все звали врушкой, а отец ласково называл выдумщицей. Впрочем, он и сам мечтал побывать в Гоа, и на  его картах это место было обведено особым голубым кружком. Голубой – поскольку этот цвет для отца был самым главным в метеорологии, небесным или даже сакральным.

- Да, я помню эти карты, развешанные у него на стенах. О, я благоговел, преклонялся перед вашим отцом! Я терял дар речи, когда он ко мне обращался! Я не знал, куда спрятаться, услышав его шаги! – воскликнул Цезарь Иванович так, будто мои слова добавили что-то необыкновенно дорогое и важное к его воспоминаниям о Феофановых прудах и том далеком прошлом, которое уже никогда не вернуть.

Глава восьмая, повествующая о бабушке, о Владимире Оболенском и о том, как мы приглашали гостей и справляли День метеоролога