- В самом деле? - сдавленно фыркнул Карл. Он никогда не хохотал, не гоготал. Он сдавленно фыркал. - И где же ты намерена жить?
- Найду где. Гринвич-Виллидж мне вполне по средствам.
Карл еще раз фыркнул. Эвелин гоняла вилкой по тарелке горошины.
- Мне удалось кое-что накопить, кроме того… у меня есть доверенность на управление имуществом.
Паника постепенно охватывала Лейк. Почему они оба молчат?
- Ты не имеешь права на доверенность до достижения зрелого возраста, то есть двадцати одного года. Прошу меня поправить, если я ошибаюсь. Насколько мне известно, тебе недавно исполнилось всего двадцать? По моим расчетам должен пройти целый год до получения денег по доверенности, - Карл наколол вилкой кусочек отбивной. - Ты, само собой, не рассчитываешь на мою финансовую помощь? Нет, это исключено, это недопустимо для такой независимой девушки с характером.
- Отлично, папа, - сказала Лейк, положив салфетку на стол. - Я выкручусь. Я отправляюсь наверх укладывать вещи. Не стоит беспокоиться обо мне, я сама доберусь до вокзала. Я могу дойти до него и пешком. Благодарю вас.
- Ты совершаешь ошибку, - заметил Карл, глядя в тарелку. Его поведение вообще исключало присутствие за столом Эвелин. Она, казалось, была ему за это благодарна.
- И мне и тебе известно, что твой дом - здесь.
- Вам ничего обо мне неизвестно, - огрызнулась Лейк. Ее бесила его доставляющая ему такое удовольствие самоуверенность.
- Но кто же знает собственную дочь лучше, чем ее отец?
- Я уезжаю. Уезжаю навсегда, - она решительно, твердой походкой поднялась по лестнице. Он отправился следом и остановился у нее за спиной так близко, что она забеспокоилась, как бы он не уловил запах того парня, с которым она провела вечер. Лейк решила не уступать.
- Хорошо, - бесцветным тоном сказал он. - Если ты настроилась на отъезд, то, полагаю, я не в силах тебе противостоять. Твоя комната остается за тобой, если надумаешь вернуться.
С невозмутимым видом он сошел вниз и присоединился за столом к жене, продолжая прерванный на несколько минут обед.
Лейк отправилась в кабинет отца, намереваясь разнести там все на куски. Но потом одумалась. К чему это приведет? Туда тихо придет слуга и спокойно уберет осколки. Она ничем не могла ему досадить.
Письменный стол был большой, из красного дерева, и, вероятно, весил не меньше тонны. Пространство для ног было таким громадным, что сама Лейк, когда была девочкой, любила там прятаться. Но Карл не разрешал ей входить в кабинет, в комнату, где хранились все его тайны. Ну вот, теперь она здесь. Нравится Карлу или не нравится, но отец обязан помочь дочери в начале ее карьеры. Она вытащила из его настольного "родолекса" листок и торопливо записала имя и номер телефона - " Ричард Дано, 872, Зап. 47-я улица; 555-7982 ".
В холле послышались грузные шаги.
- Что ты здесь делаешь? - сердито спросил Истмэн. - Ты ведь знаешь, что я запрещаю входить сюда.
- Могу заверить тебя, - улыбнулась она ему, - что этого больше не повторится.
С этими словами она отправилась в свою комнату, чтобы собрать вещи.
Истмэн тяжело опустился в кресло и обнял крышку стола как владелец, любящий принадлежащую ему вещь. Он ласково вытащил один из ящиков, пошарил рукой по дну и нащупал перевязанный ленточкой конверт. В нем хранились копии чеков, письма, квитанции, его личные бумаги, дневник. Он задвинул ящик. Его немного трясло. Боже, она была на грани раскрытия всех его тайн, хранившихся в массивном письменном столе.
Она скоро уедет, и, хотя ее отъезд обещал ему большую безопасность, все же, если говорить честно, он этого не совсем хотел. Он улыбнулся, оскалив волчьи зубы. Неважно, где она будет, как далеко уедет, она все равно будет принадлежать ему. Об этом знала и она, и он, хотя она притворялась, что этого не ведает.
Кто знает дочь лучше собственного отца?
Январь 1972 года
Карен Блум ехала в Нью-Йорк, чтобы расстаться с девственностью. Ее мать считала, что Карен отправляется в Нью-Йоркский университет, чтобы с трепетом изучать театральное искусство, но восемнадцатилетняя Карен решила, что 1972 год должен стать годом, в который какой-нибудь счастливый парень наконец сорвет ее лакомую вишенку. С этой целью Карен, во-первых, подала документы только в отдаленные от родного города Чикаго колледжи, во-вторых, сосредоточила все свое внимание на привлечении наилучших кандидатов, призванных решить судьбу вишенки Карен Блум, и, в-третьих, много времени отдавала молитве.
В голове у нее давно сложился образ того юноши, которому предстояло это сделать, он ни в коей мере не должен быть похож на еврея (мать Карен всегда говорила об этом, как о "соблазне иностранца". В переводе это означало, что все еврейские девушки испытывали особо горячее влечение к юношам, внешность которых не была похожа на лица молодых людей их племени). Он обязательно должен иметь широкие плечи, которые она будет жарко обнимать, когда они займутся этим. И у него, конечно, должен быть небольшой веселенький членик. Он, несомненно, будет по уши влюблен в нее. Существовало лишь одно препятствие. Карен не знала, как "это делается". Она, само собой разумеется, знала, что наконечник А входит в щель Б, но она не знала, как это делается на практике. Что она должна делать во время грешного акта? Разговаривать? Постанывать? Может, петь? Должна ли она лежать с открытыми глазами? Или лучше их закрыть? Должна ли она прикоснуться к нему? Захочет ли она этого?
Было бы неплохо иметь старшую сестру, к которой можно было бы обратиться за советом. Нельзя сказать, что ее мать была кладезем сексуальной информации. Однажды, когда у Карен началась первая менструация, она сказала девочке: "Если ты поцелуешь мальчика, то можешь от этого забеременеть". Карен была ужасно расстроена этим сообщением и долго переживала по этому поводу, покуда сама не проверила эту сенсационную новость.
Карен думала только о мужчинах. Мужчинах. О сотнях и сотнях крупных, сильных мужчин с мускулистыми руками и мистической, выпирающей из штанов выпуклостью. Тысячах мужчин, которые все толпились в Нью-Йорке с единственной целью - трахнуть Карен Блум.
Либо пан, либо пропал.
2
Она испытала какое-то странное, почти сюрреалистическое чувство, разглядывая эти маленькие изображения Лейк Истмэн, которые глядели на нее с широкой улыбкой на устах с глянцевой бумаги. Наконец она сделала свой выбор, остановив его на двух позах из предложенной ленты (две фотографии 8x10, за которые следовало уплатить фотографу пятьдесят долларов), а затем отсчитала еще несколько баксов для еще одного отпечатка.
Фотограф поставил на стол грязную тяжелую кружку для кофе. На ней она увидела надпись: "Гений" .
В его живописной прихожей, то бишь разваливающейся мастерской в Ист-Виллидж, ждала другая актриса, жаждущая, вероятно, поскорее ознакомиться с его альбомом. Он заставил ее ждать довольно долго.
- Вам нравятся фотографий? - спросил он, снова поднеся кружку к губам и вылизывая языком ее край. При этом он не сводил с нее глаз.
- Да, они превосходны.
Он, вероятно, был несколько обижен ее довольно прохладным ответом и был недоволен, что она не стала расхваливать его работу до небес. Лейк могла, конечно, определить, что они были несколько лучше тех, которые она привезла с собой, но они все еще стояли на расстоянии световых лет от тех фотографий и соблазнительных поз, которые она видела у других актеров. Может, она не была фотогенична. Она улыбнулась фотографу, который продолжал угрюмо посасывать из кружки кофе.
- Благодарю вас.
Уплатив по счету, она увидела, что у нее в кошельке осталось всего 1.87 цента плюс два жетона на метро. Да, пора искать работу. Настоящую работу, а не суетиться, бегать по вызовам, где ей приходилось изображать из себя какую-то дуру. Настоящую работу, чтобы она смогла заплатить за уроки актерского мастерства и пения и за все прочее, что было так необходимо начинающей актрисе для выживания.