Элизабет тоже не спала. Она сидела одна в Большом зале замка, и руки ее были заняты вышиванием, хотя вряд ли она что-нибудь видела. Появление незнакомца всколыхнуло слишком много чувств, долгое время подавляемых, которые теперь подступали к ее сознанию. Она сознавала, что никогда не могла любить Томаса, который в данный момент боролся за свою жизнь наверху в спальне; она была одержима в своем поклонении отцу, а ее отношение к собственному сыну было смесью ненависти и любви. Любовь — оттого, что она произвела на свет мальчика, который, возможно, станет похожим на своего деда, ненависть — потому, что мальчик был эгоистичный позер и в нем не было тех качеств, которые были ей так дороги.

Взошла заря, бледно осветив стены замка, и герцогиня предстала перед тем, чего боялась больше всего. Поднеся к лицу зеркало, она с громадным неудовольствием увидела признаки того, что ненавидела больше всего на свете — старение. Под глазами стали заметны мешки, а когда она улыбалась, прорезались морщинки, хотя смеялась она очень редко. Выражение разочарования отложило свой отпечаток на форму ее губ, кожа потеряла свой жизнерадостный цвет, особенно бледной выглядела она при жестком утреннем свете. Элизабет глубоко вздохнула, как бы подводя этим вздохом итог своей жизни и надеждам.

Затем она устало поднялась по каменной винтовой лестнице и вошла в сводчатую комнату мужа, где по-прежнему в камине полыхал огонь, несмотря на легкий туман, расстилавшийся над землями Норфолка и обещающий еще один день обжигающей жары. На постели она увидела своего мужа, завернутого в несколько одеял, но дышащего нормально и только слегка потного, а его голову продолжал поддерживать крепко спящий доктор Захарий.

Элизабет остановилась в дверях и внимательно посмотрела на них. Никакого сомнения не могло быть. Эти два лица — сейчас такие близкие одно от другого — были неоспоримым доказательством. Но кто же, спрашивается, была его мать, и сразу же к этой женщине родилась зависть. К ней, завоевавшей любовь Томаса, когда тот был молод и силен, и родившей такого яркого и жизнелюбивого ребенка, тогда как ее собственной долей стала жизнь с мужем, который, скорей всего, никогда не любил ее; не по годам своевольный сын и необоснованно честолюбивая дочь. И что же в конце всего этого? Какой бессмысленной кажется и так очень короткая жизнь. Элизабет повернулась и ушла в свою комнату, чтобы там оплакать бесполезность и пустоту своей жизни.

Крепко спавший Захарий услышал приход герцогини, резко дернулся и проснулся. В тишине комнаты он слышал ровное дыхание отца, а дотронувшись до его лба, почувствовал, что он едва влажен — это означало, что кризис миновал. Прижав ухо к груди герцога, он прослушал его легкие и не услышал зловещего звука накопившейся жидкости. Итак, предсказание исполнилось: герцог Норфолк будет жить, дабы сыграть предназначенную ему роль в судьбе Англии.

Не поднимая шума, Захарий собрался уезжать, и утренний туман все еще лежал на земле, когда он последний раз бросил взгляд на замок Кеннингхолл — башни, ярко освещенные все еще невидимым солнцем, дымок от очага в спальне герцога неподвижно висел в воздухе. Все предвещало славный день.

— Говорят, что леди Анна находится на грани жизни и смерти, ее отец уже пережил кризис, и Георг Болейн, когда я уезжал от него, явно поправлялся.

Генри Ниветт, покинув временный королевский двор в поместье Гудзон, остановился в поместье Саттон. Близкий друг Фрэнсиса, он использовал эпидемию в качестве предлога, чтобы не ехать в Норфолк к своей семье, которую он находил излишне чопорной и степенной и ограничивающей его свободу.

— Тогда будем надеяться, что эта грань будет становиться все уже и уже, — сказала Анна Вестон.

Никто не ответил ей и воцарилась неловкая тишина. Хотя в этой стране во всех домах, принадлежали ли они знати или простым людям, подобные пожелания высказывались всеми, кто слышал, что Анна Болейн близка к смерти. Правда была очевидна всем. Король может говорить о неспокойной совести, о том, что он консультировался о законности своего брака, но уже никого нельзя было обмануть. Он хотел жениться на темноволосой дочери Томаса Болейна и избавиться от Екатерины, как от изношенной одежды.

— А она и на самом деле изношена, — говорили тс, кто был молод и жесток и шел за светом восходящей звезды дома Болейнов.

— Но это не оправдание, — отвечали приверженцы Екатерины. — Ее Светлость была хорошей королевой для нас и много страдала. Это безнравственно поступить с ней сейчас таким образом. Пусть он возьмет распутницу себе в любовницы, как уже поступил с ее сестрой.

А те, кто сохранял молчание и поддерживал мир своим большинством, начиная от кардинала Уолси, в глубине души надеялись, что несчастная девица не выживет и это положит конец страшному лихорадочному желанию, державшему короля в таком напряжении. Несомненно, подобная любовная агония не может принести ему счастья.

Фрэнсис сказал:

— Мама, я молюсь, чтобы Анна выжила. Она мой хороший друг, и мне она нравится. Я знаю, Генри, тебе она нравится тоже.

Он повернулся к Ниветту, который совсем не хотел быть втянутым в семейные споры и пробормотал:

— Я… э-э… еще не составил своего мнения об этой даме.

Фрэнсис фыркнул, и именно в этот момент вошел сэр Ричард.

— Выживет ли госпожа Болейн или умрет, это не наша забота. А ты, Фрэнсис, не должен разговаривать с матерью в таком тоне.

— Но я же только сказал, что мне нравится Анна. Что в этом плохого?

Логика этой фразы совсем не убедила Ричарда. Он ответил еще громче:

— Последи за своим поведением, Фрэнсис, ты уже не сможешь быть таким важным, если тебя придется выпороть.

— Боже мой! — воскликнул Фрэнсис, — мне уже семнадцать лет, я три года провел при дворе. Позвольте мне, пожалуйста, иметь право думать, что я обладаю хоть каким-то умом.

Генри Ниветт не отрываясь смотрел в чашу с вином. Анна Вестон попыталась положить конец спору.

— Пожалуйста, Ричард, Фрэнсис. У нас гость. Давайте поговорим о чем-нибудь приятном.

Но Фрэнсис был в чрезвычайно упрямом настроении и, казалось, был настроен плыть против течения.

— Ты это сама начала, мама, если мне позволено напомнить, — ответил он.

— Нет, не позволено, — воскликнул сэр Ричард, и его рука протянулась через стол и ударила Фрэнсиса по уху. Не произнося ни слова, сын вскочил и выбежал из Большого зала. Генри Ниветт подумал: «Боже, я приехал сюда, чтобы сбежать от таких же сцен в своем доме. И здесь они ведут себя как коты в саду».

Вслух он сказал:

— Э… Извините меня, леди Вестон, сэр Ричард. Мне бы хотелось немного погулять перед закатом. У меня слегка разболелась голова, только, ради Бога, не волнуйтесь…

Леди Вестон начала извиняться за поведение Фрэнсиса.

— Ничего страшного, — ответил Ниветт, делая положение еще более неловким. — Мой отец еще строже, чем сэр Ричард. Иногда он ведет себя как настоящий хулиган.

И вдруг он покраснел, сделал попытку допить вино одним глотком, поперхнулся, и вино полилось у него из носа. Он едва ли мог вспомнить случай, когда был бы более смущен.

— Идите, Генри, — сказала Анна, стараясь помочь ему в его мучениях. — Найдите Фрэнсиса и успокойте его.

Со вздохом облегчения Ниветт выбрался из зала под ворчливое бормотание Ричарда.

— Ну и дурень! Ничего удивительного, что парень вырос никчемным мотом. Он ничем не интересуется кроме спорта и азартных игр. Он думает только о себе, эгоист несчастный. Нужна война — она сделает его мужчиной.

— Как я рада, что сейчас мир, Ричард. Я совсем не желаю видеть Фрэнсиса убитым. Думай, когда говоришь.

Широко открытые глаза холодно взглянули на нее.

— Я думаю, жена. И именно поэтому я советую тебе не делать достоянием публики твою нелюбовь к Анне Болейн. Много лет назад мы были свидетелями первых признаков королевских ухаживаний, и ты знаешь, до чего это дошло.

— Она спит с ним?

Ричард покачал головой.