Глупая девчонка, которая была у него в служанках, убежала из дома, едва только увидела, что у него начинается потница, и, конечно же, решила не возвращаться. Итак, он был вынужден все делать сам, что оказалось очень нелегким делом в его ослабленном состоянии. Однако пожилая женщина из «Святого Агнца», прослышав, что «колдун» заболел потницей, как-то робко постучала в дверь — скорей всего, чтобы убедиться, жив он или умер — и одарила его беззубой улыбкой искренней радости, когда он предстал перед ней в дверном проеме, бледный и измученный, но явно поправляющийся.
В тот же день старушка прислала ему пирог с крольчатиной и по блюду горячей плотвы и свиных ножек, сыр и вино. И, хотя он не смог съесть большую часть этого, на следующее утро он почувствовал, что аппетит вернулся к нему, и позавтракал селедкой и элем. В середине дня он поел устриц, говяжье ребро и бараньи ножки, вечером поужинал каплуном. На следующий день он оплатил ее счет и еще дал хорошие деньги, чтобы она сделала уборку в его доме, пока он будет в отъезде. Упаковывая в дорожную суму травы и медикаменты, которые могли ему понадобиться для отца, с чувством, близким к тому, что ощущает вышедший на волю узник, он слушал цоканье копыт своего коня, которого вывели из ближайшей конюшни и теперь запрягли.
И в дорогу! Прочь из зловонного Лондона — в направлении Челмсфорда, чтобы достичь его до наступления ночи. Ему нужно было проезжать по сорок миль в день, чтобы оказаться рядом с герцогом к моменту, когда потница настигнет его, и это при отвратительных дорогах, изрезанных глубокими колеями повозок. Остановки он делал только для того, чтобы залпом выпить кружку эля в полдень или нарвать на поляне свежих цветов и листьев, необходимых ему для снадобья. Отдых себе и коню он давал в придорожном постоялом дворе только после захода солнца, когда темнело, и он больше не мог видеть дорогу.
Отрезок дороги, построенный римлянами за Челмсфордом, дал ему возможность прибавить в скорости, но последние двадцать миль от Тетфорда до Кеннингхолла были покрыты ссохшимися под жарким солнцем комьями грязи. Конь осторожно выбирал, куда ступать, а сердце Захария сжималось от трепета, так как уже видны были башни замка и он знал, что ему предстоит пройти мимо второй жены отца, Элизабет Стаффорд, дочери старого врага Уолси, чьей кончине на плахе Ричард Вестон обязан Саттоном. Следовало считаться не только с Элизабет, но и с двенадцатилетним сыном герцога — единственным братом Захария.
К большому удивлению Захария, именно сам мальчик подошел к Надвратной башне, чтобы увидеть, кто тот нахал, что требует пропустить его к отцу так срочно, отказываясь уезжать и утверждая, что он прислан двором. Однако, как только предсказатель вошел в комнату, двенадцатилетний граф Суррей внезапно умолк, ибо под гривой черных, как вороново крыло, волос, он углядел черты Говарда, которые были присущи и ему самому: широкий нос, заостренный подбородок, глубоко посаженные глаза. Суррей уже не сомневался, что перед ним побочный член их семьи и, очень вероятно, сын его отца. Следом возникла еще одна мысль, что ведь этот мужчина лет на десять старше сто, а значит, незнакомец должен был бы стать графом Суррей, если бы не был внебрачным сыном. Все эти мысли сделали мальчика, не по летам развитого, еще более агрессивным, чем когда он собирался встретить незнакомца.
— Итак? — спросил он.
— Я приехал повидаться с герцогом Норфолком, — ответил Захарий. И подумал: «Если есть на свете гадкий ребенок, нуждающийся в порке, то он сейчас передо мной. Неудивительно, что герцог предпочитает спать с прачкой».
Его отец признался ему в последний раз, когда им удалось остаться наедине, что находит утешение в жарких объятиях прачки.
— Хотя она просто для плотского удовольствия, Захарий, но Элизабет такая холодная. Единственная женщина, которую я любил всем сердцем, была твоя мать.
Захарий вернулся к действительности.
— Мой отец болен потницей, и его нельзя беспокоить. Кто вы? — спросил Суррей.
— Доктор Захарий, лекарь Его Светлости. Он послал меня оказать помощь герцогу.
Гадкий подросток потерял речь: такого ответа он совсем не ожидал.
— У вас есть письмо от Его Светлости? — наконец нашелся он.
Захарий поднялся во весь свой гигантский рост и взглянул сверху вниз на своего братца.
— Королевские лекари не подвергаются ничьим сомнениям — особенно маленьких мальчиков. А теперь, милорд, разрешите мне пройти — немедленно! Не хотите же вы, чтобы я вернулся в Лондон и сказал Его Светлости, что герцог Норфолк умер, потому что его сын не позволил мне войти?!
Лицо Захария потемнело, его глаза засверкали — этому трюку он обучился, имея дело с дворцовыми циниками, которые пытались высмеивать его талант. Он низко склонился, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами Суррея.
— Неужели здесь пахнет заговором? — спросил он подозрительно. — Может быть, вы хотите, чтобы ваш отец не выздоровел? Может быть, у вас непомерно большие амбиции для вашего возраста? Может быть, мне следует сообщить Его Светлости, что жизнь главного герцога Англии, находясь в руках его собственного сына, в опасности? Гнусный негодяй! Прочь с дороги!
И он закричал: «Держитесь, господин герцог! Помощь близка». И, размахнувшись своей сумой, хорошенько стукнул ею Суррея по ребрам, выскочил из Надвратной башни, перебежал через опущенный мост и ворвался в замок.
Тут он взревел на испуганного слугу:
— Доктор Захарий — старший лекарь Его Величества. Приехал лечить герцога. Проводи меня к нему немедленно, если тебе дорога жизнь.
И уже через несколько мгновений он был в спальне отца, где, к своему ужасу, увидел, что все окна распахнуты настежь, а герцог, непокрытый, лежит в своей постели, сильно потея.
— Немедленно закрыть окна и разжечь огонь! — велел он трясущемуся слуге, но прежде, чем человек успел сдвинуться с места, раздался холодно-властный голос от дверей.
— Кто вы такой и что здесь делаете?
Герцогиня Норфолкская смотрела на него ледяным взором. Захарий склонился перед ней в поклоне.
— Я — доктор Захарий, ваша честь. Лекарь Его Величества.
— Да? Что-то я о вас не слышала.
— Я назначен недавно, мадам. Возможно, после вашего последнего приезда ко двору.
Герцогиня редко ездила в Лондон, и этой лжи было вполне достаточно, но она по-прежнему смотрела на него подозрительно. В ее уме мелькнула мысль, что этот человек, возможно, был незаконным отпрыском рода, потому что семейные черты в лице Захария становились все более заметными с возрастом.
С кровати доносилось дыхание герцога, похожее на отвратительный скрежет, и, думая о последствиях, Захарий бросился к нему.
— Мадам, — взмолился он, — вы должны позволить мне вылечить его. Я понимаю, что вам нелегко доверить жизнь вашего супруга незнакомцу, но обещаю вам, что, если я не смогу спасти его, вы будете вправе отправить меня в Лондон, закованным в кандалы. Ради Бога, мадам, я не отравитель!
С нижнего этажа замка слышался голос графа Суррея, звавшего мать. К счастью, слова были неразличимы.
— Ваше решение, мадам? — настаивал Захарий.
— Делайте что хотите, — ответила она раздраженно. — Но, если он умрет, вы ответите перед Его Светлостью.
Захарий церемонно опустился на колено перед ней, прижав свои губы к ее руке. Совершенно не отдавая себе отчета в том, что делает, Элизабет протянула вторую руку и дотронулась до его головы. Если бы только она могла испытывать такую же любовь к человеку, умирающему на постели; если бы только боль, вызванная ужасной казнью ее отца, не съела, как ржавчина, ее душу; если бы только вся ее жизнь не была обречена быть сплошным «если б только», по мере того как она переходила от обидчивого среднего возраста к озлобленной старости.
Итак, мигом был разожжен огонь в очаге, который, в сочетании с жарой на улице и закрытыми окнами, превратил комнату в настоящее пекло. Герцог был завернут во множество одеял, и, как только они пропитывались потом, их сразу же меняли на сухие. Всю ночь доктор Захарий, оставшийся в одной рубашке и носках, поддерживал голову герцога и вливал ему в рот какую-то странную сладко пахнущую жидкость, которую он собственноручно приготовил на кухне замка.