Я оборачиваюсь и смотрю на Мишеля, глубоко погруженного в свои мысли. Даже за это короткое путешествие его кожа успела покрыться золотистым загаром. Он всегда загорает легко и ровно. Соленый ветер треплет его кудрявые волосы. Какое мужественное, какое красивое лицо.

В проливе между двумя островами — скопление судов. На палубах стройных, изящных яхт загорают такие же стройные женщины с телами, блестящими от масла. Гораздо менее стройные мужчины провожают глазами наш паром. В руках у них зажаты бокалы, в которых плещется виски со льдом. Я бросаю взгляд на часы. Половина одиннадцатого. Теперь мы проплываем мимо «шикарного» ресторана, который кажется заброшенным. Может, лето кончилось и они закрылись?

Переход до второго острова занимает всего несколько минут. Мы осторожно огибаем ряд зловещих острых скал и благополучно прибываем в крошечную гавань. Мишель берет меня за руку и ведет на берег. И в первую же секунду нас буквально накрывает пропитанная сосновым ароматом тишина. Это место излучает гармонию и покой. Я глубоко вдыхаю изумительный воздух и озираюсь. Вокруг нет ничего, кроме сосен, берега и Средиземного моря, похожего на сшитое из голубых и бирюзовых лоскутков одеяло. Соленые волны ласково набегают на песчаный пляж и не спеша откатываются обратно. Такое впечатление, что мы оказались на необитаемом острове. Трудно поверить, что отсюда всего пятнадцать минут до нашего дома и этот эвкалиптовый и сосновый рай хорошо видно с нашей террасы. Высоко над верхушками деревьев я вижу статую Девы Марии. Ее руки широко раскинуты, словно она благословляет эту землю и море.

— Пошли. Сначала заглянем в Леренское аббатство, купим у монахов лавандовое масло, потом обойдем остров кругом, дождемся парома и поедем на Сент-Маргариту на ланч.

Мы направляемся в глубь острова, минут пять идем по тропинке среди виноградников и останавливаемся у церкви. За старинной каменной аркой начинается дорожка, ведущая в сад и магазинчик. Вдоль нее в нескольких местах поставлены каменные скамьи, наверное, для того, чтобы посидеть, подумать и помолиться. Мне хочется задержаться здесь, впитать в себя эту красоту, надышаться ароматом эвкалиптов и сосен, но Мишель торопит меня.

Пока идем к аббатству, он коротко знакомит меня с его историей. Два маленьких Леренских острова были когда-то важнейшими религиозными центрами юга Франции. На одном из них в пятом веке поселился отшельником святой Гонорат. Скоро остров стал местом паломничества, здесь были построены церковь и школа, где готовили священников и богословов. Святой Гонорат, ставший впоследствии епископом Арля, умер в 429 году нашей эры, но жизнь монастыря продолжается до наших дней с одним лишь коротким перерывом в конце восемнадцатого — начале девятнадцатого века, когда государство конфисковало остров, выставило его на аукцион и он был куплен актрисой из «Комеди Франсэз».

Мне приятно, что остров когда-то принадлежал актрисе. По словам Мишеля, мадемуазель Альзиари де Рокфор была большим другом живописца Фрагонара. Мне хотелось бы узнать о ней больше. Была ли она так же очаровательна и изысканна, как ее имя?

В 1869 году остров по какой-то неизвестной причине вернули цистерцианцам, и с тех пор они трудятся здесь, возделывают землю и содержат в порядке старый монастырь. Члены ордена дают обет молчания, а при входе в аббатство висит объявление, в котором посетителей просят разговаривать только шепотом, не слишком оголяться и уважать обычаи местных обитателей. Тем не менее спустя минуту мы встречаем группу пузатых американских туристов, одетых в одни лишь шорты, непрерывно щелкающих камерами и громко перекликающихся. Я возмущена. Неужели они не заметили табличку? Или просто решили, что к ним она не имеет никакого отношения? Правда, я тут же вспоминаю, что объявление написано по-французски. Они могли его просто не понять.

Через чугунные ворота, увитые буйно цветущей бугенвиллеей, мы входим на территорию аббатства, и первым делом я вижу камень с выбитой на ней старинной надписью: оказывается, сам святой Патрик учился здесь под руководством святого Гонората, до того как отправился на север, в Ирландию. Я ирландская католичка, и эта информация не оставляет меня равнодушной.

В магазинчике хозяйничают две пожилые дамы, одна из них продает нам лавандовое масло и килограмм розмаринового меда. Слышатся негромкие звуки религиозных песнопений, и, оказывается, диск с ними можно приобрести здесь же. Тут в магазин вваливается толпа американцев. Они покупают знаменитый местный ликер. Один немедленно вытаскивает бутылку из специального мешочка, отворачивает крышечку и пьет прямо из горлышка.

— Ух ты! Не слабо! — восхищается он и передает бутылку товарищам.

Дамы взирают на американцев с изумлением, а мы спешим выйти из полумрака на яркий, солнечный полдень.

На дальней, наветренной оконечности острова виднеются развалины древней монастырской крепости. Изрытый ветрами камень, одиночество, безмолвие. Обветренные стены обители со временем приобрели какой-то нежно-персиковый, волшебный оттенок. Здесь, на высоте, из-за постоянно дующих ветров не растет даже трава, и только россыпь незнакомых мне мелких красных цветов пробивается через щели в камнях. Снизу доносится непрерывный свирепый грохот разбивающихся о скалы волн. На ржавом железном стуле одиноко сидит светловолосая девушка и читает книжку, страницы которой то и дело норовит вырвать из ее пальцев ветер. Мы платим ей по пятнадцать франков за право осмотреть развалины.

Пока поднимаемся по крутым каменным ступеням, я из чисто женского любопытства пытаюсь рассмотреть, что творится внизу, в жилых помещениях аббатства. К сожалению, ни одного монаха не видно. Впрочем, смешно было бы ожидать, что они станут выглядывать из окон, как любопытные кумушки. Меня удивляет толстый слой пыли на этих самых окнах, и только потом я понимаю, что это не грязь, а противомоскитные сетки, точно такие же, как защищали когда-то окна нашей виллы. Все так тихо и неподвижно, что монастырь кажется заброшенным. Я пытаюсь представить себе, как в тишине своих келий коленопреклоненные монахи разговаривают с Богом. Какая же самоотверженная духовная работа непрерывно совершается за этими стенами! Это тайна навсегда закрытая от меня. Мне не дано даже представить себе, какое мужество и жертвенность требуются, чтобы навсегда захлопнуть за собой двери в мир. Орден цистерцианцев был основан в одиннадцатом веке для того, чтобы вернуть первоначальную строгость и чистоту служению Богу. Его девиз, завещанный святым Бенедиктином: «Ora et labora», «Молись и трудись». На первый взгляд — ничего трудного.

Я с интересом изучаю крепость. Да, жизнь на острове сильно изменилась с тех пор, когда ее бастионы служили защитой от извечных врагов — свирепых сарацин. Внутри, если слово «внутри» применимо к помещению, у которого вместо потолка синее небо, смотреть особенно не на что: там только стены, сложенные в одиннадцатом и двенадцатом веках, да несколько расчищенных реставраторами участков. В salle du chapitre[82] — темной, сырой комнате — свалены старые деревянные стулья и висит один-единственный образ — Богоматерь с младенцем. Здесь сохранилось несколько прекрасных каменных колонн, арок и мраморные ступени, но все-таки главное украшение крепости — это потрясающий вид из бойниц и окон. К сожалению, все они закрыты толстыми стеклами в уродливых металлических рамах. Как же реставраторы такое позволили? Неужели это сделано для того, чтобы уставшие от вечного безмолвия монахи или потерпевшие любовную неудачу туристы не могли броситься вниз, на торчащие из воды острые скалы?

Из salle du chapitre мы переходим в соседнее просторное помещение. Посредине какое-то углубление, которое я сначала принимаю за крестильную купель, но потом, заглянув внутрь, понимаю, что это колодец. Внизу, очень глубоко, поблескивает черная гладь. Она совершенно неподвижна, а значит, вода поступает сюда не из моря. На поверхности плавает десяток банок из-под кока-колы да скользят какие-то насекомые. Я оглядываюсь, но Мишеля нигде не видно.