— Разве что в твоих мечтах, ковбой, — фыркнула Дора, чувствуя, что ее терпению приходит конец. — Я пыталась втолковать тебе это, но у меня такое чувство, что говорю с каменной стеной. Что мне еще надо сказать, чтобы до тебя дошло? Я уже столько раз твердила тебе, что Фред Норман меня не интересует, но ты как будто не слышал ни слова из того, что я говорила. Ты послал мне цветы — и не пробуй даже отрицать, — быстро добавила она, прежде чем он успел открыть рот, чтобы запротестовать. — Я прекрасно знаю, что они от тебя. Ты у нас единственный человек, который не принимает слово «нет» за ответ.

Фред не считал себя тупоголовым. Или мазохистом. Если что-то не срабатывало, он знал, когда надо с этим рвать. Фред понимал, что давно должен был убраться подальше от Доры Стивенс и сделать так, чтобы их дорожки больше никогда не пересекались. Но, дьявол его побери, он должен кое-что доказать этой леди. И потом, она не единственная здесь, кто потерял терпение.

Фред обнял ее и притянул к себе, прежде чем успел сообразить, что это такое он, черт подери, делает. Норман увидел, как у Доры расширились глаза, услышал, как она ахнула, и в следующее мгновение его губы прильнули к ее рту.

При первом прикосновении к этим мягким, чувственным губам он уже понял, что сделал большую ошибку. Сейчас, когда Фред впервые почувствовал их вкус, сердце у него молотом забилось о ребра, и он догадался, что навлек на себя кучу неприятностей. На своем веку ему довелось перецеловать множество женщин, и ему это очень нравилось. Но только теперь Фред осознал, что ни черта не знает о поцелуях.

Удар молнии. По-другому описать такое нельзя. Держать ее в своих руках, целовать ее — как оказаться пораженным молнией, сверкнувшей с ясного, безоблачного неба. Но невозможное случилось и чуть не убило его наповал.

Тут-то ему и надо было бы оттолкнуть ее и бежать куда подальше, пока между ними не окажется, по меньшей мере два часовых пояса. Но ее рот, податливый и опьяняющий, был сладок, как вселенский грех. Можно избежать грехопадения, можно научиться не пьянеть. Но соедини эти два соблазна в один и добавь к нему нежнейшую уязвимость, которая вызывает желание взять на руки эту хрупкую молодую женщину и оградить от всех бед, — и человек пропал. Со стоном, в котором слышалось ее имя, Фред плотнее прижал девушку к себе, почувствовав каждый дюйм ее тела от груди до колен.

Дора стояла абсолютно неподвижно и пыталась уверить себя, что она не из тех женщин, которые могут специально вызвать — или поощрить — мужскую страсть. Прошло уже почти девять лет с тех пор, как мужчина в последний раз целовал ее, и она ничуть не жалела бы, если бы это время растянулось на десятилетия. Ей это абсолютно не нужно… и он ей не нужен. Все, что надо сейчас делать, не отвечать ему взаимностью, и Норман наконец поймет и отпустит ее, Это же так просто! Если бы только Дора не чувствовала громкие удары его сердца, бьющегося в такт с ее собственным. А потом язык Фреда скользнул в темные, таинственные глубины ее рта, и она явственно ощутила вкус и силу его желания, его страсти.

Оглушенная, Дора хотела возмутиться использованием нечестного приема. Но, что может женщина противопоставить мужчине, который открыто показывает ей, что она с ним творит? Дора не могла собраться с силами, чтобы оттолкнуть его. Наоборот, с ослабевшими коленями, она обвила руками его шею, и вся ее ледяная, непоколебимая холодность, которую не удалось преодолеть еще ни одному мужчине, испарилась, как дым. Не в силах остановить себя, Дора прильнула к Фреду, не понимая, почему она раньше не хотела сделать этого.

Когда он, наконец дал ей возможность вздохнуть, Дора была уверена, что он потрясен точно так же, как и она. Но к нему уже вернулся этот знакомый огонек в глазах, его самоуверенная ленивая улыбка.

— По-прежнему не хочешь иметь со мной ничего общего, дорогая? — протянул Норман, поддразнивая, и поднял руку, чтобы погладить ее щеку, залитую алым румянцем. — Ну давай, посмотри мне в глаза и скажи, что я тебе не интересен. Ну, что же ты?

Если бы она знала, что сможет выйти сухой из воды после убийства, он бы уже лежал на земле мертвым. Но поскольку подобное вряд ли могло произойти, Дора поступила так, как поступила бы на ее месте любая уважающая себя женщина. Она посмотрела ему прямо в глаза и солгала:

— Я повторяю тебе еще раз — ты мне не интересен. Хочешь, чтобы я написала это на листке бумаги и заверила нотариально, или тебе достаточно моего слова?

Норман молча смотрел на девушку, не зная, то ли схватить ее за плечи и трясти, пока у нее не заклацают зубы, то ли заключить в крепкие объятия и рассмеяться. Но Фред понимал, что и то и другое было бы ошибкой. Если он сейчас дотронется до нее, то очень не скоро отпустит.

Пробормотав под нос ругательство, ковбой повернулся на каблуках и пошел прочь, а молодая женщина осталась стоять, глядя ему вслед.

Глава третья

Четвертая участница скачек обогнула третью и последнюю бочку, низко пригнулась к шее лошади и помчалась к финишному столбу, так что два хвостика на ее голове вовсю мотало ветром. По толпе зрителей прокатился гул одобрения, почти заглушив раздавшийся из динамиков голос распорядителя, поздравлявшего наездницу с рекордным временем.

Стоя позади паддока и дожидаясь своей очереди выступать, Дора, наверное, даже и не заметила бы результата, который ей предстояло побить, если бы внимание на него не обратила Бетси. Погруженная в тревожные мысли, она посмотрела на дочь, которой пришлось дважды повторить эти цифры, прежде чем они дошли до ее сознания. Нахмурившись, Дора спросила:

— Ты уверена?

— Ну, конечно же, — ответила Бетси, сбитая с толку. — Они же только что это объявили. Мам, с тобой все в порядке? Ты ведешь себя как-то странно.

Дора почувствовала, как к ее щекам приливает краска, но ничего не могла поделать с собой. Если она вела себя странно, то только потому, что был некий ковбой, которого никак не удавалось выбросить из головы, и это ее ужасно бесило. Черт бы побрал Фреда Нормана! Ей хотелось убить его!

— Со мной все в порядке, дорогая, — поспешила она успокоить дочку, выдавив на лице улыбку, что оказалось не так-то легко. — Я просто задумалась о чем-то другом. — Вроде того поцелуя, воспоминания о котором не давали ей спать вот уже две ночи подряд. — Почему бы тебе не пойти на трибуны и не поболеть за меня оттуда? Если я собираюсь побить предыдущий результат, мне понадобится вся поддержка, которую можно получить.

Дора ожидала, что Бетси подпрыгнет от радости, получив разрешение посидеть на трибунах, но та даже не тронулась с места, Ее голубые глаза стали совсем темными от беспокойства, и она испытующе посмотрела на мать.

— Может быть, мне лучше остаться с тобой? Я могу тебе понадобиться.

Дора улыбнулась ее словам. Кто же здесь мать, кто дочь? Она обняла Бетси и, легонько подтолкнув, отправила на трибуны.

— Иди, приставучка. Обещаю, что не пропущу своего заезда, так что тебе совсем не обязательно крутиться тут, когда, я знаю, тебе не терпится покрасоваться среди зрителей. Брысь!

Она пошла, но не удержалась от последнего напутствия матери.

— Не забудь сначала выгулять Ласточку. Ты же знаешь, какой норовистой она становится, если не успевает привыкнуть к толпе и всему этому шуму.

— Да, мама, — поддразнила ее Дора. — Как скажешь.

Бетси шаловливо сморщила нос и вприпрыжку побежала к лестнице, ведущей на трибуны. Нежно улыбаясь, Дора смотрела ей вслед, пока дочь не скрылась из виду. Пора готовиться к соревнованию. Надо выбросить все посторонние мысли из головы. Но это не так-то легко, вздохнув подумала Дора.

Остановив Ласточку около входа на арену, она занималась последними приготовлениями, потуже затягивая подпругу, как вдруг, случайно подняв глаза, в каких-нибудь тридцати футах увидела Нормана, внимательно наблюдавшего за ней. Вздрогнув, Дора резко втянула в себя воздух, в то время как сердце у нее в груди забилось неровными толчками. Она всячески избегала его последние два дня, вплоть до того, что постаралась держаться подальше от паддока во время проведения скачек на неоседланных лошадях. Чтобы случайно не встретиться с ним, чтобы не вспоминать…