Наконец, 1 октября 1959 года Алексеев прибыл на Кубу. В аэропорту его встречал Карлос Рафаэль Родригес, редактор коммунистической газеты «Ла нотсиас де ой». Родригес был важной фигурой в революции. Символ сотрудничества между Движением 26 июля и коммунистами, летом 1958 года он ушел в горы и стал советником Фиделя Кастро
Алексеев, однако, был осторожен с Карлосом Рафаэлем Родригесом и руководством НСП Он чувствовал, что Родригес преувеличивает свое значение в кубинской революции. Карлос Рафаэль Родригес не уставал превозносить свою роль в разработке концепции радикальных экономических реформ. Карлос Рафаэль Родригес не считал Кастро коммунистом Брат Фиделя Рауль и Че были «полностью на стороне левых». Что же касается Фиделя, то он, по мнению Карлоса Рафаэля Родригеса, был сам по себе, хотя душой был с коммунистами. Так думал и Алексеев Но правда ли, что с весны у Рауля якобы появились мысли о насильственном устранении брата{11}. Никаких доказательств, только натянутые отношения Когда Карлос Рафаэль Родригес предложил Алексееву представить его коммунистическим лидерам, Алексеев уклонился от этого Он работал со многими некоммунистами, а просоветски настроенными людьми и знал, что они могут быть полезны СССР. Еще находясь в Москве, Алексеев был удивлен антиамериканским характером кубинской революции. Именно это более всего импонировало Москве. В первый период советско-кубинских отношений коммунистический аспект кастровской революции стоял на втором плане{12}.
Алексеев много гулял по Гаване Он был уверен, что никто не знает о его пребывании на острове, и надеялся надолго сохранить это в тайне. Подобно герою американского актера Вуди Аллену Зелига, он одновременно появлялся в разных местах.
У Кастро была привычка произносить массу публичных речей. Алексеев практически не пропускал ни одного из выступлений Фиделя. Сидя в кафе, он просматривал все газеты, которые мог достать. Все они были резко антисоветскими, причем антисоветизм сочетался с ненавистью к американскому империализму. «Я не мог понять, — вспоминал он позже, — что это за революция, куда она идет». Алексеев мог прояснить ситуацию, только встретившись с Фиделем Кастро, а не с Карлосом Рафаэлем Родригесом или Блас Рока из НСП. И хотя Рауль Кастро уже работал с советскими эмиссарами, Алексеев не чувствовал необходимости встречи с ним. Заручившись поддержкой революционеров, он решил выйти на Фиделя Кастро через Че Гевара — истинного революционера, которого Москва считала таким же популярным на Кубе, как и Фиделя. С помощью кубинского радиожурналиста, который в составе делегации посетил Москву летом 1958 года, Алексеев вышел на Че. Их встреча состоялась 12 октября ночью.
Че объяснил Алексееву, что социализм — единственный путь обретения суверенитета. «Нет другого пути к независимости, кроме построения социалистического общества и дружбы с лагерем социализма». Однако, подчеркнул Че, Куба может защитить себя. Он признал, что это его личное мнение. В революционном руководстве некоторые друзья СССР, например Рауль, придерживаются иного мнения.
Встреча началась неудачно. Для подарка астматику Че, заядлому курильщику, Алексеев купил блок сигарет, при этом он не обратил внимания на торговую марку — Техас. «Он взглянул на сигареты… задрожал и посмотрел мне в глаза. „Вы знаете, что такое Техас? Это — бывшая республика Америки, которую захватили североамериканцы“. После минутной неловкости встреча пошла гладко. Одним словом, — говорил позже Алексеев, — это был разговор единомышленников». Теперь он знал, «что есть что». То же почувствовал и Че. Беседа продолжалась до пяти часов утра. Че Гевара организовал встречу Алексеева с Фиделем Кастро. 16 октября в два часа ночи в номере Алексеева раздался звонок в дверь. Мужской голос спросил: «Сеньор Алексеев? Вы просили о встрече с комманданте Фиделем Кастро? Он примет Вас. Готовы ли Вы поехать к нему немедленно?» Алексеев вспоминает: «Я надел темный костюм, серый галстук; одним словом, как на прием к премьер-министру».
Алексеев понял свою ошибку, когда два бородача в кожанках зашли за ним, чтобы сопровождать к своему лидеру. Алексеев захватил с собой подарки из России — икру, водку и альбом русской музыки.
Сопровождающие доставили Алексеева в правительственное здание — единственный дом в Гаване, где в этот поздний час окна были освещены. Здесь находилась штаб-квартира Национального института аграрной реформы (INRA), рассматриваемого кубинскими коммунистами как символическое сердце и бастион грядущей социалистической революции{13}. Алексеев сел в лифт. На восемнадцатом этаже его встретили два бородатых хорошо вооруженных человека. Одним из них был Фидель Кастро, другой — его помощник, исполнительный директор INRA, Антонио Нуньес Хименес. «Если бы Карл Маркс встал из могилы, он бы порадовался тому, что я вооружен, — сказал Фидель, не тратя время на объяснения причин разногласий между ним и чиновниками из НСП в 50-х годах. — Единственный путь революции — это вооруженная борьба». Кастро определил кубинскую революцию как восстание бедняков, которые хотят построить общество, свободное от эксплуатации человека человеком{14}.
В дальнейшем Кастро был конкретен. Лукаво взглянув на принесенные Алексеевым подарки, вызвал секретаря: «Принесите бисквиты!» Они открыли бутылку, чокнулись. Глядя на костюм Алексеева, поддразнил его:
«Александре, сколько лет Вашей революции?» Когда Алексеев назвал дату, Кастро заметил: «Значит, через 42 года мы тоже превратимся в буржуев». С этого момента Алексеев уже не носил галстуки на Кубе{15}.
Они попробовали икру. «Какая вкусная… Хименес, знаете, мы должны восстановить торговые отношения с Советским Союзом». Единственный советский продукт, который не понравился Кастро, это папиросы «Герцеговина Флор», которые, объяснил Алексеев, были любимыми папиросами Сталина. Кастро с отвращением сделал несколько затяжек: «Слишком много картона и мало табака». Игнорируя объяснения Алексеева, что удлиненный кончик папиросы предохраняет бороду от огня, Кастро ткнул в лицо Алексееву кубинскую сигару: «Вот что курил Черчилль». Научившись работать без галстука, Алексеев так и не привык к сигарам{16}. Тем временем разговор перешел на серьезные темы. Обсуждая вопросы советско-кубинских дипломатических отношений, разорванных Батистой тремя годами ранее, Кастро сказал, что общественное мнение еще не готово к обмену послами. «Вы знаете, что говорил Ленин, — вставил Кастро, неточно процитировав одного из глубоко почитаемых Алексеевым людей, — чтобы провести идею в жизнь, ее необходимо бросить в массы». Скорее подобно циничному типу с Мэдисон-авеню, чем Ленину, Кастро продолжал: «Вы предлагаете лозунг массам, и он овладевает ими. Например, мы бросим лозунг: „Дружба с Советским Союзом“ и, когда общество почувствует необходимость этого, мы восстановим отношения»{17}.
Кастро очень хотел, чтобы советская культурно-техническая выставка, которая экспонировалась в других странах мира, также была представлена и на Кубе. В июле-августе она проходила в Нью-Йорке, а в момент беседы заканчивалась в Мехико. Эта выставка была гордостью Кремля, и поэтому один из членов Президиума ЦК, Анастас Микоян, поехал на ее открытие в Мексику. «Почему бы Вам не поехать в Мексику, — предложил Кастро, — и организовать приезд Микояна в Гавану на открытие выставки». Алексеев безуспешно пытался объяснить, что выставка должна переехать на Цейлон (теперь Шри-Ланка) и что нелегко изменить график. Кастро оставался непреклонным. «Вы революционер или нет?» В дальнейшем этот вопрос как бы воплощал напряженность отношений между советским и кубинским руководством; однако в тот момент это была лишь «шпилька», которая должна побудить уравновешенного Алексеева стать более изобретательным и гибким, чем позволяла его выучка.
Алексеев спокойно отнесся к обсуждению вопроса о предоставлении помощи Кубе в случае просьбы со стороны Кастро. В качестве примера Алексеев привел отношения с Артуро Фрондизи, когда тот был лидером оппозиции в Аргентине. «Если я стану президентом и Вы пообещаете мне помощь, — говорил он во время долгих бесед с Алексеевым, — мы сможем многое изменить». Когда в 1958 году Фрондизи переехал в президентский дворец, Алексеев обеспечил 100-миллионный кредит аргентинскому лидеру. Кастро вежливо отклонил сравнения с Фрондизи или Насером. «Нет, это слишком сложно. Зачем Вам такая обуза. Для Насера это имело смысл. Прежде всего, американский империализм был далеко, а Вы рядом. А мы? Мы так далеко, что помощь вряд ли осуществима. Никакого оружия. Мы ничего не просим»{18}.