Элинор долго и глубоко раздумывала об истории, которую она слышала от мистрис Леннэрд. Вот где заключался источник всех подозрений Джильберта Монктона. Он был обманут самым жестоким, самым неожиданным образом прелестным, ребяческим созданием, в невинность которого он верил безусловно, он был проведен и одурачен светло-русым ангелом, чистосердечные лазурные глаза которого сияли на него, как ему казалось, светом истины. Он был обманут ужасно, но пе умышленно, до того времени, как Маргарета Рэвеншоу бросила своего жениха, она имела намерение оставаться ему верной. К несчастью, Джильберт Монктон этого не знал. Человеку, гак жестоко обманутому, трудно было поверить, чтоб изменница все время не имела намерения поступить с ним так вероломно. Между Маргаретой и нотариусом объяснения пе было, и он совсем не знал, как она убежала. Он знал только, что она бросила его, не предупредив ни одним словом об этом смертельном ударе, не написав ему на прощанье ни одной строчки, которая облегчила бы ему его горе. Легомыслен-ная, пустая женщина не была способна измерить глубину любви сильного мужчины. Маргарета Рэвеншоу знала, что в ее натуре было весьма мало божественного и никогда не надеялась внушить сильную привязанность высокой и благородной душе. Она была способна понять любовь Фредерика Леннэрда, которая обнаруживалась смутными протестами и выражалась длинными, школьными письмами, в которых сомнительная ореография молодого человека стиралась ее слезами. Но Маргарета не могла понять силы чувств, не обнаруживавшихся образом стереотипов. К несчастью, для гармонии мироздания, благоразумные мужчины неблагоразумно влюбляются. Лучшие и благоразумнейшие мужчины легко поддаются наружным очарованиям, которые они принимают за внешние признаки внутренней грации, и Джильберт Монктон любил эту легкомысленную, капризную девушку, как будто она была самой благородной и великой женщиной на свете. Поэтому удар, поразивший его, был очень тяжел и самым гибельным его последствием было превращение доверчивой натуры в подозрительную.

Он рассуждал, как многие мужчины рассуждают при подобных обстоятельствах. Его обманула женщина, следовательно, все женщины способны обманывать.

Элинор казалось очень странно жить с предметом первой любви Джильберта Монктона. Будто мертвец встал из могилы, потому что Элинор смотрела на эту старую историю, на которую намекали гэзльудские сплетники, как на историю, принадлежавшую к такому давнишнему прошлому, что ей казалось, будто героиня романа, непременно должна была умереть!

А она жила себе превесело, не тревожась ничем, кроме смутного опасения об увеличивающейся полноте, вызываемой французскими обедами. Она представляла самый поразительный контраст с тем образом, который представлялся воображению Элинор, как предмет первой любви Джильберта. Мистрис Монктон почувствовала ревность при мысли, что муж ее когда-то нежно любил эту женщину. Ее муж! Имела ли она еще право называть его этим именем? Не разорвал ли он супружеские узы между ними по своей собственной воле? Не оскорбил ли он честь и правдивость Элинор своими низкими и неосновательными подозрениями? Да, он сделал все это, однако Элинор еще любила его! Она узнала силу своей любви только теперь, когда была в разлуке с мужем и не надеялась никогда увидеть его лица, смотрящего на нее с добротой. Она знала теперь, что план ее мщения против Ланцелота Дэррелля не удался и это оставило большую пустоту в ее душе. Теперь она в первый раз подумала о своем муже и узнала, что она любит его.

— Ричард был прав, — думала она беспрестанно, — цель моей жизни была жестока и неженственна. Я не имела права выходить за Джильберта Монктона в то время, как моя душа была полна сердитых мыслей. Ричард был прав. Бедному отцу моему не будет спокойнее в могиле, если я заставлю Ланцелота Дэррелля поплатиться за свое злое дело.

Элинор не сейчас отказалась от своего плана мщения, но мало-помалу весьма медленно душа ее примирилась с мыслью, что ей не удалась ее месть и что ей теперь ничего больше не осталось, как постараться оправдаться в глазах любимого ею мужа.

Она любила его и гнев, заставивший ее убежать из Толльдэльского Приората, добровольно отказавшись от всяких прав на его имя и покровительство, начал теперь проходить. История мистрис Леннэрд набросила новый оттенок на прошлое, и Элинор прощала поведение своего мужа. Он имел привычку спокойно переносить все горести. Кто мог сказать, какую тоску чувствовал он при мысли о фальшивости его молодой жены?

— Он не преследовал Маргарету Рэвеншоу, — думала Элинор, — и он не делает попыток, чтобы отыскать меня. А между тем он, может быть, любит меня так истинно, как любил ее. Наверное, если Господь не услыхал моей молитвы о мщении, то Он даст мне возможность оправдаться.

Она могла только слепо надеяться на какую-нибудь возможность оправдаться, а эта возможность могла никогда пе наступить. Элинор была очень несчастна, когда думала об этом, и только постоянная суматоха, в которой майор Леннэрд и его жена держала всех своих домашних, спасала ее от жестокого страдания.

Все это время она совсем не знала, что в начале второго столбца «Тхшез» появлялось объявление каждый день около месяца, объявление, о котором пустые люди составляли всевозможные предложения.

Майор Леннэрд каждый день читал «Times» в кофейной Галиньяни, но так как он был не весьма проницательным наблюдателем, он не обратил внимания на повторение этого объявления, да и не упоминал о нем дома.

Элинор скрывала свое горе в самом веселом городе на свете, между тем, как Джильберт Монктон рыскал то туда, то сюда, тоскуя по своей потерянной жене.

Я думаю, что сострадательные ангелы плачут иногда о бесполезных муках, о напрасной тоске, которые безумные смертные налагают сами на себя.

Глава LV. ВИКТОР БУРДОН ПЕРЕХОДИТ К НЕПРИЯТЕЛЮ

Мистер, мистрис Леннэрд и Элинор Монктон оставались около двух месяцев в Дворцовой гостинице. Апрель сменился маем и атмосфера в городе бульваров совсем не походила на холодный воздух английской весны.

В один из таких теплых майских дней майор Леннэрд непременно захотел отвезти свою жену и ее компаньонку обедать в ресторан недалеко от Биржи, где пасторальный эпикуреец мог обедать в саду, увитом зелеными фестонами и при музыкальном журчании фонтана. Элинор нечасто сопровождала майора Леннэрда и его жену в их прогулках, которые обыкновенно заканчивались обедом, но на этот раз майор Леннэрд настоял на том, чтобы Элинор поехала вместе с ними.

— Это последний обед, которым я угощу Мег в Париже, — сказал он, — потому что мы должны ехать в Брюссель в субботу, и я хочу, чтобы обед был отменно хорош.

Элинор покорилась, потому что ее новые друзья были очень добры к ней, и она не имела никакой причины сопротивляться их желаниям. Для нес было гораздо лучше находиться с ними в каком-нибудь веселом месте, как бы ни пуста и ни притворна была эта веселость, чем оставаться одной в великолепной гостиной Дворцовой гостиницы и размышлять о своих неприятностях и думать о той ужасной ночи, в которую она ждала отца на Архиепископской улице.

Ресторан близ Биржи был наполнен посетителями в этот солнечный майский день, и оставался только один пустой столик, когда майор со своим обществом вошел в зеленую беседку, где журчание фонтана не слышалось среди звона ножей и вилок. Было семь часов, обедающие ели очень скоро, а говорили еще скорее.

Возле той беседки, в которую майор Леннэрд привел своих дам, находилась другая, такая же, где обедало несколько французов. Элинор сидела спиной к этим людям, которые почти закончили обед и, судя по разговору их, кажется, порядочно выпили. Мужчина, очевидно угощавший других, сидел уткнув ноги в кучу пустых бутылок и звон рюмок, хлопанье пробок заглушало разговор.

Элинор не слушала этого разговора и не отличала ни одного голоса, ни одного слова от другого среди шума толпы, пировавшей в саду. Ей довольно было труда, чтобы слушать мистрис Леннэрд, которая болтала весь обед, примешивая к толкам о кушаньях критические замечания о нарядах дам, сидевших в других беседках.