— Стало быть, вы провели ночь в камере? — спросил Тибо голосом, которым обычно говорят с пожилыми глуховатыми тетушками.

— Та, хаспатин мэр! — Голосовые связки старого пьянчуги были обожжены регулярной рвотой.

— Думаю, это лучше, чем спать на кладбище, а?

— Та, хаспатин мэр! Што и ховорить!

— Завтрак тебе дали приличный?

— Та, хаспатин мэр! Только я ехо не шъел. Не ошень хателошь.

— Представляю. Ну хорошо. Слушайте. Вот какое решение я принял. Проведенное в камере время засчитывается вам за наказание, а сейчас можете быть свободны. Но не попадайте сюда больше, иначе вас ждут суровые последствия. Понятно?

— Та, хаспатин мэр!

— Всё, можете идти.

Старик встал со скамьи подсудимых и поковылял прочь. Толпа у дверей расступилась, отшатнулась от него и от зловония его толстого твидового пальто, пропитанного грязью годами не мытого тела. Со своего возвышения у противоположной стены Тибо читал на их лицах те самые чувства, которые сам испытывал к ним. Как бы низко они ни пали, они могли презирать кого-то, кто был еще ниже. А есть ли кто-нибудь, кто презирает его самого, Тибо Кровича?

— Следующий! — прокричал секретарь. — Питр Стоки!

К скамье подсудимых развязной походкой прошел низенький человек. Было в нем что-то пренебрежительно-высокомерное — сразу видно, стреляный воробей. Заносчивый и грубый тип. Стоки уселся на скамью подсудимых и стал посматривать по сторонам с вызовом во взгляде, время от времени шмыгая носом и почесывая кривоватым пальцем переносицу.

Тибо наклонился вперед.

— Господин Стоки, вы обвиняетесь в избиении своей жены. Признаете ли вы себя виновным?

В этот момент со своего места поднялся Емко Гильом, самый толстый адвокат во всем Доте. Тибо показалось, что он услышал, как заскрипели его колени. Обширное чрево Гильома колыхалось, словно громадное желе, рубашка между пуговицами расходилась, и Тибо поймал себя на том, что пытается разглядеть адвокатский пупок — словно фермер из глубинки, приехавший на ярмарку и подглядывающий за представлением сквозь дырку в шатре.

— Я представляю интересы господина Стоки, — сказал Гильом. В голосе его слышались странные хрипы и присвисты, словно в органную трубу залили топленый жир. — Господин Стоки не признает себя виновным.

Секретарь вызвал первого свидетеля — констебля, крепко сбитого человека средних лет с респектабельными бакенбардами. Тот рассказал, что его вызвали в дом Стоки соседи, которые услышали крики и звук ломаемой мебели; упомянул о синяке под глазом госпожи Стоки и пересказал историю, которую поведала ему сама госпожа Стоки, а он слово в слово записал в записную книжку.

— Был ли господин Стоки в этот момент трезв?

— Нет, ваша честь, господин Стоки не был трезв в тот момент.

— Стало быть, господин Стоки был пьян?

— О да, господин Стоки был, несомненно, пьян.

Стоки на скамье подсудимых особенно громко шмыгнул носом и злобно воззрился на констебля, дергая плечами, словно боксер легчайшего веса перед боем. Однако на констебля это не произвело ни малейшего впечатления.

Тибо взмахнул ручкой, давая понять, что теперь может взять слово адвокат.

— Констебль, видели ли вы своими глазами, как мой подзащитный бил свою жену? — спросил Гильом.

— Боже мой, конечно, нет, господин адвокат! Судя по моему опыту, у которых вспыльчивый нрав и не получается сдержаться, то всегда получается, когда рядом констебль.

— Постарайтесь, пожалуйста, четко отвечать на заданные вам вопросы! — одернул его Тибо.

— Ничего страшного, ваша честь, вопросов у меня больше нет, — сказал Гильом и опустился на свое место — постепенно, словно приземляющийся воздушный шар. Когда он наконец уселся, кресло издало протестующий жалобный скрип.

— Остался только один свидетель, — сказал секретарь, — потерпевшая.

Тибо узнал ее. Он видел ее здесь каждую неделю. Если в суде было «все как обычно — пьяницы и избитые жены», то это как раз и была обычно избиваемая жена. Знакомая фигура — съежившаяся, блеклая, испуганная, зажатая до боли в костяшках. Одно и то же каждую неделю. Побои. Слезы. Крики. Одна и та же женщина. Снова и снова.

Добрый мэр Крович сдержал свой гнев и обратился к потерпевшей ровным и спокойным голосом:

— Должен предупредить вас, госпожа Стоки, что вы не обязаны свидетельствовать против своего мужа.

Стоки взметнул голову, пристально посмотрел на жену и яростно вытер нос. Знак был понят.

— Нет, — сказала жена Стоки, — я хочу дать показания.

И она подняла руку, дала клятву и начала рассказ.

Ее взгляд метался между Тибо и человеком на скамье подсудимых.

Нет, ее муж не был пьян. Нет, он провел вечер дома. Да, они поссорились, но виновата в этом была она сама. Ничего особенного, просто она совсем его запилила. Нет, он совершенно точно ее не бил.

Да, стул сломался, но это потому, что она неудачно на него упала. Она такая неуклюжая — вечно что-нибудь ломает. А Стоки — хороший человек и хороший муж.

Перед глазами Тибо стоял маленький мальчик с заплаканными глазами. Он поднимает кулачки, но огромная рука отца сметает его с дороги. Это было так давно… Надо попытаться вспомнить. Так давно… Он давно уже не маленький мальчик.

— Господин адвокат, есть ли у вас вопросы?

— Нет, никаких вопросов, ваша честь. Мне остается лишь предложить вам вынести решение по этому делу и оправдать моего подзащитного.

Прежде чем заговорить, Тибо положил ручку на записную книжку и потер переносицу.

— Господин Стоки, попрошу вас встать.

Коротышка с уверенным видом встал со скамьи.

— Господин Стоки, мой долг — взвесить все изложенные здесь показания, определить, кто говорит правду и всю ли правду — и на основании этого вынести приговор. Всей правды не говорит никто — какие бы обещания ни давал. Но я должен отделять зерна от плевел. Внимательно выслушав показания вашей жены, я пришел к выводу, что она одна из самых отъявленных лгуний, которых мне только случалось встречать на своем веку, и я нисколько не сомневаюсь, что вы виновны. Приговор суда: тридцать суток под стражей.

Не успел молоточек Тибо ударить по столу, как Емко Гильом уже ухватился за свой стол, пытаясь встать на ноги.

— Ваша честь, — просвистел он, — это самый вопиющий случай судебной ошибки, с каким я только сталкивался за годы своей практики! Мне ли напоминать вашей чести, что судья обязан выносить приговор на основании улик и показаний — и только улик и показаний, а что ему там показалось, не имеет ни малейшего значения!

Лицо Тибо приняло скучающее выражение.

— Это так. Но хозяин в этом суде я, и если вы хотите оспорить мое решение, всегда можно обратиться к вышестоящему судье. — Он повернулся к секретарю: — Кто сейчас рассматривает апелляции?

— Судья Густав, — ответил секретарь.

— Судья Густав, — повторил Тибо. — А разве он сейчас не в Умляуте?

— Да, ваша честь, — сказал клерк.

— По тому громкому делу об убийстве, не правда ли?

— Да, ваша честь.

— Но примерно через неделю он должен освободиться?

— Да, ваша честь.

— Стало быть, господин Гильом, дела обстоят следующим образом: судья Густав вернется в Дот примерно через неделю. Уверен, что мое решение он не одобрит и выпустит вашего клиента из-под стражи. Но до тех пор ему придется посидеть за решеткой. Констебль, уведите осужденного.

Гигантское чрево Гильома гневно заколыхалось, а лицо посинело от ярости.

— Вас за такие дела отстранят от должности судьи — пожизненно!

— Господин Гильом, я почти не сомневаюсь, что вы правы, — и, если так, у меня будет гораздо больше свободного времени, не правда ли? Но это случится не раньше, чем через неделю, а до тех пор этот гражданин, — Тибо гневно ткнул ручкой в сторону скамьи подсудимых, — будет надежно заперт в тюрьме! — В ушах у мэра стучала кровь, он еле сдерживался, чтобы не перейти на крик. Не сводя глаз с жирной физиономии Гильома, он проговорил: — Госпожа Стоки, вы слышали все, что было здесь сказано. Ваш муж на семь дней отправляется под арест. И если вы все еще будете дома, когда он вернется, — видит Бог, значит, вы заслужили все, что вас ждет. В заседании суда объявляется перерыв.