Отряды вышли в сторону Сьерры, но двигались очень медленно, так как были плохо обучены. Сотус оказался одним из худших, но Че не осмеливался выступить против него, несмотря на то, что имел прямой приказ Фиделя принять команду.

«В то время у меня все еще был комплекс иностранца, и я не хотел доводить дело до крайности, хотя отряд выглядел очень несуразно. После коротких переходов, которые отнимали много времени лишь из-за недостатка подготовки, мы прибыли в нужное место в Ла-Дерече, где должны были ждать Фиделя Кастро».

Фидель прибыл 24 марта, и партизанские силы объединились.

«Фидель сразу же стал ругать меня за то, что я не настоял на своих полномочиях и оставил власть в руках новичка Сотуса... Были также сформированы новые взводы, в которых объединили новичков с ветеранами, а из них создали три группы, которыми командовали Рауль Кастро, Хуан Альмейда и Хорхе Сотус. Авангард был поручен Камило Сьенфуэгосу, а Эфихенио Амейхейрасу — тыловое охранение. Я был назван медиком штабного подразделения, которым командовал Юниверсо Санчес... Мы обсуждали, что можем сделать в нынешнем положении и составе. Мне казалось, что мы должны напасть на первый же попавшийся пост, чтобы поскорее дать новым товарищам обстреляться. Но Фидель и остальная часть совета сочли, что лучше будет некоторое время потренировать их на марше, чтобы они могли привыкнуть к суровости жизни в джунглях и горах и к подъему по крутым склонам гор. Было решено после первых занятий по партизанской военной подготовке отправиться на восток и идти как можно дальше, пока не появится возможность удивить какую-нибудь группу жандармов».

Отряд из восьмидесяти человек провел конец марта и весь апрель в походах и обучении. Че присоединился к Креспо и Фахардо, решившим объединить свои съестные припасы. Он, правда, совершенно не одобрял их привычку носить запас провианта в рюкзаках, в то время как сам предпочитал съедать все сразу, а дальше идти голодным, нежели нести что-нибудь. «Мне вовсе не улыбается присоединяться к вам, потому что я ем много, пусть даже и не каждый день». Он всегда доказывал, что «лучше умереть с полным животом, чем с пустым». Но Кресло запомнил, что несмотря на эти высказывания, он делился всем; если бы у него был хотя бы «кусок леденца, он разбил бы его камнем на три части».

Опыт быстро оказывал свое действие на участников перехода. «Ветераны показывали новобранцам, как готовить пищу и наилучшим образом использовать провиант, как укладывать рюкзак и как пешком передвигаться по Сьерре».

Именно в это время повстанцы начали отращивать бороды и волосы; «возможно, первоначально это должно было помочь отличать ветеранов от новичков». Кресло, крестьянский парень, первым перестал подстригать волосы. Фидель стриг волосы, но отпускал бороду; Че последовал его примеру, хотя борода у него росла плохо. Повстанцы с густыми бородами начали превращаться в легенду Сьерры; в то время как правительство генерала Батисты отрицало самое их существование, они устанавливали все более тесные отношения с кампесинос. И «в это же самое время правительство даже возило нескольких журналистов на военном самолете, чтобы показать им с высоты нескольких тысяч футов, что в Сьерра-Маэстре никого нет. Это была бессмысленная акция, которая никого не убедила».

Чтобы прорвать завесу дезинформации, Движение 26 июля организовало еще одно интервью для американского журналиста. 23 апреля Аиде Сантамария и Селия Санчес поднялись в горы Сьерры вместе с представителем Си-би-эс Робертом Тэйбром и оператором. Главное интервью происходило на пике Туркино («восхождение на него было почти мистическим действом»), самом высоком и недоступном месте горной системы. Именно тогда была сделана фотография партизан, размахивающих винтовками и кричащих «вива Куба!», которая в течение многих лет служила символом кубинской революции.

Че был тогда в прекрасном настроении: он наконец-то добыл себе парусиновый гамак.

«Гамак — предмет вожделения каждого партизана; лишь я один еще не получил его из-за партизанского закона, гласившего, что парусина дается только тем, кто уже сделал гамаки из мешков. Это должно было служить для борьбы с ленью. Гамак из мешковины мог сделать каждый, и как только ты делал его, то обретал право получить парусиновый гамак, едва их доставляли в отряд. Из-за моей аллергии я не мог пользоваться мешковинным гамаком — дело было в пыли и ворсе — и должен был спать на земле. Поскольку у меня не было гамака из мешковины, то я не должен был получить и парусинового. Эти повседневные мелочи составляли часть дискомфорта партизанской жизни, к которому каждый должен был притерпеться. Но Фидель обратил внимание на мое положение и сделал для меня исключение, так что я смог получить гамак».

После спуска с пика Туркино астма Че снова обострилась. Ему было очень плохо. Он плелся в хвосте колонны, и у него забрали его автомат «томпсон». «Чтобы получить его обратно, понадобилось почти три дня, и они относятся к числу самых трудных дней, из тех, которые я провел в Сьерре: я был безоружен, а мы в любой момент могли столкнуться с жандармами».

Они продолжали укреплять отношения с кампесинос.

«В те дни я должен был выполнять свои обязанности медика повсюду, куда мы ни приходили. Это было довольно скучно, так как у нас было очень мало медикаментов, а набор заболеваний в Сьерре оказался очень однообразным. Признаки нищеты говорили сами за себя: преждевременно состарившиеся беззубые женщины, дети со вздутыми животами, зараженные паразитами, страдающие от рахита и общего дефицита витаминов.

Я помню маленькую девочку, наблюдавшую за консультациями, которые я давал местным женщинам, пришедшим в почти религиозном настроении, чтобы выяснить причину своих страданий. Когда подошла очередь ее матери, эта маленькая девочка, прислушивавшаяся ко всему, происходившему в хижине, где я вел прием, шепнула в ухо матери: «Мама, этот доктор рассказывает всем одну и ту же историю».

Партизаны и кампесинос сплавлялись в единое целое; никто не знал, на каком этапе долгого перехода это случилось, или же когда то, что провозглашалось, стало истиной: мы с кампесинос стали заодно. Что же касается меня, я знаю только одно: те медицинские консультации для сельских жителей Сьерры сделали решение, к которому мы только подходили, куда более прочным и продуманным. Многострадальные и терпеливые жители Сьерра-Маэстры и не подозревали, что выступили в роли кузнецов, выковавших нашу революционную идеологию».

Странствуя по дорогам и проселкам Сьерра-Маэстры, доктор Гевара заблудился. Он три дня скитался в чащобе, пока кампесинос не показали ему, где находится лагерь повстанцев. «Я был очень тронут теплым приемом, который мне оказали, когда я снова попал в отряд».

Теперь, в начале мая, партизаны курсировали по долинам и взгорьям восточной части Сьерра-Маэстры: они искали партию оружия, которая должна была прийти в Сантьяго. Сообщения об отправлении этого груза были противоречивыми, а он был очень важен, так как численность отряда сильно возросла благодаря молодым кампесинос. Один из бойцов авангарда, отправившийся на поиски контакта, был захвачен соддатами гарнизона Пио-дель-Агва и казнен.

Оружие имелось, зато источники информации повстанцев были очень ненадежными. Вместо новостей приходилось удовлетворяться слухами. Не попало ли оружие в руки армии? Пока партизаны пребывали в ожидании, к ним поднялся еще один американский журналист, Эндрю Сент-Джордж. С ним пришлось иметь дело Че, поскольку никто в отряде не говорил по-английски, а они могли кое-как общаться на французском языке. Как раз во время пребывания Сент-Джорджа американское телевидение передало интервью Тэйбра. «Это обрадовало и ободрило всех, кроме корреспондента. Бедное маленькое журналистское сердце Эндрю Сент-Джорджа оказалось разбито. На следующий день после трансляции он на своей яхте отплыл с побережья Бабуна в Сантьяго-де-Куба».

Передача интервью Тэйбра было не единственным из важных сообщений, дошедших до слуха повстанцев. Во время суда над пленными членами экспедиции «Гранмы» один из судей высказал несогласие с правительством, проголосовав против предложенного приговора. Решившись на это, судья Мануэль Уррутиа рисковал жизнью.