Сзади подошел Вертун-Болтун и положил руку мне на плечо.

— Привет, Линда! А я и не знал, что ты работаешь на этом фильме.

Она демонстративно надула губки, сильно оттопырив нижнюю.

— Я уже тебя видела и даже поздоровалась с тобой, Уайетт, но ты, наверное, был слишком занят болтовней с Дебби и остальными.

Он рассмеялся смехом Вертуна-Болтуна и его же знаменитым голосом ответил:

— Я тебя тоже видел, но сколько раз повторять: нельзя нам с тобой встречаться на людях.

— Линда, пожалуйста, повторите Уайетту то, что вы сейчас сказали мне. Она пожала плечами.

— Да просто все знают, что Фил вовсе не мертв. Это было одним большим дурацким розыгрышем.

Голос Вертуна мгновенно сменился голосом Уайетта, мягким, но напряженным.

— О чем это ты?

— После того, как это случилось, целая куча людей видела его в самых разных местах. Да будет тебе, Уайетт, что же тогда, по-твоему, означает стрельба на кладбище? Неужели ты и впрямь думаешь, будто это случайность? Говорю же тебе — все это подстроено.

— А где именно его видели?

— Кто-то видел, как он покупает хотдог у Томми, Уолт Плоткин видел его на Мелроуз в Лос-Анджелесе, короче говоря, я от многих людей слышала, что его видели в самых разных местах.

— И чем же он занимался?

— Просто слонялся. Пил, ел. Ничего особенного. Я взглянул на него.

— Похоже на заголовок в «Нешнл Инкуайрер»: «Филип Стрейхорн обнаружен живым в магазине на Мелроуз-авеню».

— Но ведь это объясняет твои кассеты, разве нет? Получается, что эти кассеты вовсе не от мертвеца.

— Господи, Уайетт, ну неужели ты веришь в подобную чушь? Ведь то же самое говорили практически о любой умершей знаменитости! Элвис[104] жив. И ДФК[105] жив. И Говард Хьюз[106].

— Вот значит как, чушь, да? Что ж, спасибо на добром слове! — Линда развернулась и пошла прочь.

Но мы не обратили на ее уход ни малейшего внимания, Уайетт начал загибать пальцы.

— В этом случае, Уэбер, все становится на место. Обретает ужасный мелодраматический смысл. Маленькая девочка, ангел-посланец, если угодно, появляется с предупреждением от Бога не снимать эти фильмы. А ведь нам известно, что он и так не хотел больше их делать. А еще нам известно, что он был на грани срыва, возможно даже болен. К тому же, здесь такое случается не впервые. Иногда ради пущей популярности, иногда потому, что у кого-то едет крыша.

— А как же Саша?

— А что Саша? Просто Фил каким-то образом узнал, что она больна, раньше ее самой.

— Ладно, давай далъше. Ее беременность? Об этом он тоже знал?

— Беременность у некоторых женщин можно определить по лицу. Это не новость.

— А как же тогда моя татуировка? Он взял у меня кофе и отхлебнул.

— Возможно, это твое чудо, Уэбер, а не его. Мы это с тобой еще вообще не обсуждали. Вспомни, ведь в Рондуа угодил ты, а не Фил.

6

Когда сны становятся явью, ты на шаг приближаешься к Богу. Но чем ты к Нему ближе, тем яснее ты Его видишь, и вполне может статься, что он совсем не такой, каким ты Его себе представлял. В Каллен Джеймс я влюбился именно так, как мечтал влюбиться всегда: с радостным энтузиазмом и преданностью подростка, с благодарностью ценящего нахлынувшее чувство умудренного опытом человека. Я возжелал ее в тот самый миг, когда увидел впервые. Она была женщиной, за которую стоило бороться, к которой стоило стремиться. Но я слишком поторопился со своими объяснениями, с желанием выложить ей все это. Ее улыбка свидетельствовала о том, что ей понятна причина моей поспешности. Моя мечта стала явью.

Мы с ней так ни разу и не переспали. Мне ни разу не довелось ощутить вкуса ее тонких губ. Он состояла в счастливом браке с человеком, против которого я ничего не имел, человеком способным, сильным и необходимым ей. Я всеми этими достоинствами не обладал, и именно в этом мой сон стал даже чересчур явью. Я наконец нашел то, что искал — бесценную монетку на улице, но обратная сторона этой монетки оказалась гладкой. Каллен нужен был друг, а не кто-то, с кем можно было бы делить жизнь.

Почему же с Дэнни Джеймсом, а не с Уэбером Грегстоном? По множеству причин, которые частично становятся ясны из ее книги «Кости Луны». Но что мне запомнилось ярче (и болезненнее) всего, так это один наш с ней разговор, в ходе которого я и задал ей именно этот вопрос. Почему он, а не я?

— Потому, Уэбер, что мы с тобой слишком сводим друг друга с ума. Я и так свожу себя с ума собственной нервозностью и странностями. Мы лишь раздуваем друг в друге пламя. Пока все в порядке— более того, прекрасно! — но ведь это только начало. В начале любви люди следят за тем, чтобы от них всегда приятно пахло, и стараются как можно лучше себя вести. Но что происходит потом, когда одному с первого взгляда становится ясно, что у другого дерьмовое настроение и ничего с этим не поделаешь? Или лучший способ отомстить — это трехдневное молчание? Именно так мы с тобой и поступали бы друг с другом. Мы бы слишком подолгу дулись и были нетерпимы друг к другу даже в тех случаях, когда в душе и не желали бы этого. Мы слишком похожи, Уэбер. Но больше всего свожу себя с ума я сама. И что будет, когда в одной постели окажутся либо две меня, либо два тебя? Ну разумеется, наша любовь будет великолепна, и наш разговор будет лучшим в мире, но ведь, кроме всего прочего, нам еще и отлично известны самые уязвимые места друг друга, как мастерам карате. Все самые опасные точки. Надави на одну, и человек через секунду умрет. Надави на другую, и ты попросту уничтожишь самолюбие партнера.

Дэнни дает мне мир. И мир этот вовсе не скучный. Мы уравновешиваем друг друга. Разве это не то, чем нам и следует заниматься — искать равновесие?

— Откуда ты все это знаешь, даже не попробовав?

— Я просто боюсь, что мне слишком понравится жить с тобой, и я чересчур поздно пойму, какой ужасной ошибкой была даже попытка.

— Звучит довольно трусливо.

— Чувствовать себя в безопасности и быть любимой вовсе не трусость. Пойми, Уэбер, мы бы, конечно, любили друг друга, но никогда не чувствовали бы себя в безопасности. Мы бы постоянно перебрасывали друг друга с трапеции на трапецию без страховочной сетки. Все это хорошо, пока ты молод, и тебе нечего терять, кроме сердца, но, становясь старше и начиная понимать, что твое сердце всего лишь часть целого, ты наконец отшатываешься и говоришь, что предпочитаешь иметь семью, а не питаться несбыточными мечтами о счастье. Лучше я буду лежать на земле и смотреть на звезды, чем пытаться долететь до них, зная, насколько мало у меня шансов туда добраться.

— Думаешь, у нас все же мог бы быть шанс?

— Конечно. Но очень маленький, и, к тому же, я больше не желаю играть в азартные игры. Сейчас у меня хороший муж, ребенок и никаких невзгод. Что же, по-твоему, я должна бросить все эти фишки на кон в надежде сорвать банк? Часто ли его срывают? Много ли людей отходит от стола богатыми?

Этого разговора в ее книге нет, но я помню его так отчетливо, потому что именно в эту ночь мне приснился мой первый сон о Рондуа.

Что такое Рондуа? Представьте себе мировосприятие и жизненный опыт шести— или семилетнего ребенка, попавшего в магазин игрушек. Туда, где полно плюшевых зверей, больших и всеохватывающих, как небоскребы, где хочется посмотреть и потрогать буквально все, пусть даже пугающее или отталкивающее. Вот это и есть Рондуа. Место, где к вам возвращаются все ваши мечты, знакомые существа и ситуации, которые вас помнят (да-да, в Рондуа ситуации тоже могут вас помнить), с тем, чтобы проведать вас, дать совет или просто удивить. Но это лишь часть. Там вы не только встречались со знакомыми вещами, но и с целым миром, где расхожей валютой являются новые чудеса и неожиданности и где нет места определенности.