Гизела была поражена. Она и не подозревала, что ее жених способен на такое, и не могла оторвать глаз от его умелых пальцев, перебирающих струны. Ни один менестрель не доставлял ей столько удовольствия. Она забыла про шитье и слушала, сложив руки на коленях и слегка приоткрыв губы. Хереуард зашевелился у ее ног, и она тихонько погладила щенка, чтобы не мешал.

Лорд Ален кончил петь, встал и отдал лютню Юону.

— Прошу дам извинить меня. Я еще не ел, а посему удаляюсь к себе. — И он с поклоном вышел.

Гизела в задумчивости молчала, и леди Роэз бросила на нее любопытный взгляд.

— Он замечательно играет и поет, не правда ли? Наверное, он обучился этому, когда служил пажом во Франции.

Гизела кивнула в ответ. Юон же, смеясь, сказал:

— Умению развлекать дам учат всех пажей, но мало кто так преуспел в этом, как милорд. К тому же он страстно любит музыку. А еще он любит истории трубадуров.

И юноша поспешил в хозяйские покои, а Гизела так и осталась сидеть в зале, пораженная только что услышанным.

На следующий день Олдит начала с Гизелой разговор о подвенечном платье.

— Мне подойдет любое, Олдит! Многие я надевала всего-то пару раз.

Недовольная Олдит подбоченилась.

— Госпожа, неужели вы хотите опозорить лорда Алена? Он — барон, важный человек в графстве, и народу на свадьбу собирается много.

Гизела поджала губы и вздохнула.

— Ты, конечно, права, — проворчала она. — Я должна изображать радость, идя на заклание к алтарю.

Олдит фыркнула, и Гизела не удержалась от смеха.

Они обнаружили в сундуке кусок белого шелка, из которого могло выйти красивое платье. Чтобы уберечься от холода в деревенской церкви, под него придется надеть теплую нижнюю рубашку. Олдит уселась за шитье, и вскоре чудесное платье было готово. Оно плотно прилегало к груди и бедрам, а подол и длинные широкие рукава были оторочены мехом куницы. К наряду прилагался пояс, сплетенный из белых и золотых лент, украшенный на концах кисточками и доходивший почти до подола. Олдит сплела Гизеле из полосок золотого и белого шелка головную ленту, которую полагалось надеть на распущенные волосы. А на шее у нее будет висеть материнский медальон, который лорд Ален отобрал у грабителя.

Гизела примерила подвенечный наряд, и Олдит осталась довольна.

— Нам надо найти вашу подбитую мехом коричневую бархатную накидку, а то в церкви холодно, да и в зале тоже.

Гизела согласилась, так как вовсе не хотела дрожать от холода. Ведь многочисленные зрители могут подумать, что она страшится брачной ночи.

В день бракосочетания Ален де Тревиль стоял перед простым алтарем Элистоунской церкви и ожидал свою невесту.

Он тоже нарядился — на нем была длинная туника из голубого восточного дамаста, прошитого серебряной нитью, а под ней нижняя, подлиннее, из тонкой небеленой шерсти. Ворот и рукава верхней туники были обшиты полосками серебряной материи, а вырез стягивал серебряный шнур с кисточками. Поверх всего барон надел богатый плащ из синей шерсти на подкладке из серебряной материи. Плащ застегивался на плече резной серебряной пряжкой, в середине которой красовался блестящий гладкий темно-голубой камень, подаренный Алену братом Одо. Как сообщил ему брат, камень назывался лазуритом. Когда Одо находился в крестовом походе, то приобрел для семьи украшения в Яффе[11]. Брат несказанно удивил Алена, прислав ему пряжку, а также дамаст и серебряную материю в подарок, когда узнал, что Ален стал лордом Элистоуна. В письме, составленном писцом — брат, не в пример Алену, не умел писать, — Одо выразил надежду, что материя и пряжка понадобятся Алену, когда тот подыщет себе невесту.

Подарки были положены в сундук в покоях Алена, но неделю назад он разыскал в Океме портного, взявшегося быстро сшить ему тунику и плащ. Сегодня утром во время бритья барон посмотрелся в железное поцарапанное зеркало и засомневался, не выглядит ли он дураком, разодевшись как павлин перед не желавшей его невестой.

Наконец в церковь вошла Гизела и приблизилась к алтарю. Сэра Уолтера привезли из Элистоуна в крытой повозке и усадили в кресло около алтаря.

Ален взглянул на Гизелу, и сердце у него дрогнуло и замерло. Никогда она не выглядела такой красивой, как в свадебном наряде, который был ей очень к лицу.

Под коричневой накидкой виднелось перехваченное поясом шелковое платье, обрисовывающее высокую упругую грудь. Свечи, горевшие у алтаря, бросали отблеск на распущенные густые золотистые волосы, ниспадавшие ниже талии.

Гизела спокойно прошла к алтарю. Держалась она естественно, но с достоинством, а взгляд голубых глаз был устремлен прямо на де Тревиля. Подойдя к отцу, она вложила ладонь в его руку.

Брачные обеты Гизела произнесла громко и отчетливо, правда, ее маленькая рука слегка дрожала, когда барон надевал ей обручальное кольцо. Отец Иоанн обвязал им кисти своей столой[12] и объявил их едиными во плоти. Де Тревиль коснулся губами холодных губ Гизелы и, взяв ее руку в свою, вывел из церкви на крыльцо, где собравшиеся крестьяне приветствовали новобрачных громкими криками.

А затем они восседали на верхнем конце стола и смотрели на веселящихся гостей: рыцарей и землевладельцев, прибывших из разных концов графства пожелать барону счастья. Раскрасневшийся сэр Уолтер, радуясь, что Гизела наконец стала женой барона, со всех сторон принимал поздравления — ведь его дочь покорила самого влиятельного лорда в графстве, который к тому же был близким другом короля.

Сэр Уолтер взглянул на Гизелу. Дочь была спокойна, но бледна. Сердце у него заныло, и он мысленно помолился о том, чтобы этот брак принес ей счастье.

Лорд Ален наклонился к жене.

— Вы почти ничего не едите и не пьете. Следует оказать честь повару — он старался. Вам плохо?

— Нет, я просто… — она печально вздохнула, — взволнована.

— У меня не хватает слов, чтобы выразить восхищение вашим свадебным нарядом. Вы на редкость красивы.

— За это надо благодарить Олдит. Она настояла на этом платье. В такой день я должна выглядеть достойно рядом с вами. Ведь это очень радостное событие.

— Но вам оно не кажется радостным? — тихо спросил лорд Ален.

Гизела покраснела, и у нее задрожали губы.

— Мне все странно и непривычно, но так, видно, бывает у всех новобрачных.

Тут стал выступать акробат из Окема, и она заулыбалась.

Наконец Гизела осталась наедине с Олдит в спальне барона. Теперь его покои на долгие годы супружеской жизни станут их общими. Гизела с тоской подумала об умершей матери. Будь она жива, наверняка обняла бы дочку и развеяла бы все страхи. Гизела распустила завязки на нижней рубашке, а Олдит с улыбкой протянула ей кубок с вином.

— Это вас согреет.

Девушка послушно осушила чашу и взобралась на брачную постель, благоухающую свежим бельем и травами, сулящими плодовитость. Огонь в очаге ярко горел, но она дрожала. Олдит натянула на госпожу меховое покрывало.

— Благослови вас Господь на брачном ложе. Желаю счастья и красивых здоровых детей, — как полагалось в таких случаях, проговорила нянька и хотела уйти, но Гизела ухватилась за ее руку.

— Ты была для меня матерью, а не кормилицей. Я люблю тебя, Олдит, и так рада, что ты сейчас со мной…

Серые глаза Олдит затуманились слезами. Она обняла девушку и, волнуясь, сказала:

— Ваша матушка гордилась бы вами. Помните, что сегодняшняя ночь для вас знаменательная: какой она станет, таким и обернется ваше замужество. — Олдит нежно поцеловала Гизелу в лоб и вышла из спальни.

Ален де Тревиль появился вскоре за Олдит. Хорошо, что он не задержался, подумала Гизела, и ей не пришлось долго лежать, страшась предстоящей ночи. Уверенным шагом он подошел к постели.

— Вам тепло?

— Да, — прошептала Гизела и отвернулась от его испытующего взгляда.