— Непременно прокачу, — улыбнулся Даше Кудеяров. — Можно даже сегодня.

— А поглядеть на автомобиль можно?

— Можете в него даже забраться, сударыня.

— Благодарю, — она сделала книксен и почти бегом удалилась.

— Ну? — посмотрел на гостя следователь. — Излагайте.

— Разумеется, — тот сел поудобнее, прокашлялся в кулак. — Я относительно госпожи Бессмертной.

— С ней что-то уже случилось?

— Я пришел посоветоваться, Егор Никитич. — Константин снова прокашлялся. — Мне известно, что вы особым образом относитесь к мадемуазель…

— Откуда вам это известно?

— Она сама как-то обмолвилась. Мы ведь были дружны с ней.

— Были!.. Потом вы оказались в полиции, и дружба, как я предполагаю, закончилась.

— Напротив. Именно в полиции я осознал всю сложность положения бывшей примы.

— Вас били?.. Рвали ногти на пальцах? — хмыкнул Гришин.

— Бог миловал. Но я побывал в пустых холодных четырех стенах, и этого было достаточно, чтобы представить возможную драму госпожи Бессмертной.

Егор Никитич снова налил себе водки, выпил, занюхал хлебом.

— Красиво говорите, но я почему-то вам не верю, граф… Почему?

Тот неловко пожал плечами.

— Поверьте, я пришел с самыми добрыми намерениями, Егор Никитич.

— И в чем они заключаются?

— Я хочу разыскать мадемуазель. Разыскать и спасти… Увезти из города, дать ей денег, разъяснить ей самой весь ужас обстоятельств. Это необходимо сделать, Егор Никитич!.. И вы обязаны мне помочь.

— Прежде всего, никому ни в чем я не обязан. А затем — с чего вы взяли, что мне известно местонахождение артистки?

— Мне так казалось.

— Креститесь, когда кажется, граф… — Гришин помолчал, взвешивая что-то, удивленно хмыкнул. — Хотя, черт его знает, может, в ваших словах и есть правда, — он поднял тяжелую голову, уставился мутными глазами на гостя. — Я сам для себя являюсь загадкой… Во мне живут два существа — алчное и сострадающее. Алчное вполне объяснимо: бедность и неопределенность семьи. Сострадание?.. Здесь полный мрак… По идее, я не имею права никому сострадать. Я — безжалостный карающий меч ничтожной власти. Да, власть ублюдочна, тем не менее я обязан ломать кости и рубить головы. И вдруг сострадание… Пытался помочь воровке и от ничтожности своей едва не застрелился. Теперь пытаюсь спасти дочь воровки. И не просто дочь — террористку и, по сути, убийцу! И вдруг сострадание. Сострадание, которое также может привести к печальному концу. Почему так, граф?

— Загадка русской души… Хотя почему только русской? К примеру, князь Икрамов, туземец по сути, вдруг также выразил свое сострадание к бывшей приме.

— Господин Икрамов?.. Начальник сыска, и — сострадание?

— Представьте. И даже просил передать мадемуазель о его искреннем беспокойстве.

— Простите, граф, но вы идиот… Или провокатор! И вообще вы мне глубоко неприятны.

— Если я так вас раздражаю, мне лучше уйти.

— Да? — пьяно удивился следователь. — Но вы, кажется, обещали прокатить мою дочь!

— Я помню.

— А еще что вы обещали?

— Кажется, все.

— Короткая же у вас память, граф… Вы обещали помочь госпоже Бессмертной.

— Если вы подскажете ее адрес.

Следователь подумал, качнул головой:

— Хорошо, подскажу. Но вы должны помнить следующее. Если вы прибыли сюда по злой воле, вам это аукнется. Даже не от меня — от Господа!.. Помните это, сударь.

Провожать Гришин гостя не стал. Кудеяров вышел от него, миновал коридор, увидел в одной из комнат молчаливых жену следователя и двух пареньков и лишь в прихожей неожиданно натолкнулся на Дашу.

— Я готов, мадемуазель.

— Вас возле автомобиля ждет госпожа, — произнесла та, глядя на графа большими печальными глазами.

— Госпожа?.. Какая госпожа?

— Видимо, та, с которой вы приехали.

— Я приехал один, — произнес озабоченный граф. — И что же, она ждет меня?

— Да, возле автомобиля.

— Странно. — Константин в некоторой растерянности потоптался, спросил: — Вы с ней беседовали?

— Она спросила, скоро ли вы освободитесь.

— Что же вы ответили?

— Ответила, скоро, так как папенька не совсем здоров.

— Надеюсь, вы не сообщили даме, что ваш папенька следователь?

— Она сама об этом знает.

— Действительно странно, — пробормотал граф и неожиданно предложил: — Может, все-таки составите мне компанию?

— Вы ее опасаетесь? — спросила девочка.

— Кого?.. Госпожу?.. Почему я должен ее опасаться? Я ее не знаю, — граф протянул руку. — Идемте?

— Идемте.

Они покинули квартиру, стали спускаться вниз, не заметив в глубоком стенном проеме второго этажа ту самую даму.

Это была Ирина.

Константин и Даша вышли из-под арки.

Поодаль стояла пролетка без клиента.

— Где же ваша госпожа? — озираясь, спросил Константин.

— Видимо, ушла.

— Может, вам показалось?

— Нет, сударь. Я ведь с ней беседовала.

Граф еще раз огляделся, все-таки предложил Даше:

— Я обещал вас прокатить.

— В следующий раз, — с виноватой улыбкой ответила та. — Мне пора домой. Папенька гневаются, если я где-либо задерживаюсь.

— Как прикажете, сударыня.

Кудеяров уселся за руль, завел двигатель, махнул девочке, посигналил и покатил прочь.

Даша проследила, пока он не скроется за углом, вздохнула и побрела в сторону своей арки.

Вошла в парадную, стала подниматься и неожиданно увидела ту самую даму.

Ирина шагнула навстречу девочке, негромко предупредила:

— Не надо меня бояться, мадемуазель.

— А я не боюсь.

— Мне нужна ваша помощь.

— Граф уехал, не дождавшись вас.

— Бог с ним. Зачем он приезжал к вашему отцу?

— Мне неизвестно.

— Не стоит лгать, мадемуазель.

— Даю вам слово чести, сударыня. Папенька не разрешают присутствовать при взрослых разговорах. Но скорее всего они беседовали о госпоже Бессмертной.

— С чего вы так решили?

— Я немножко подслушала. Папенька очень сострадает мадемуазель.

— Граф также?

— Не думаю. Граф любит только себя.

— Госпожа Бессмертная часто навещает вас?

— Никогда не навещала. Хотя я об этом мечтала бы.

Ирина помолчала в раздумье. И вздохнула.

— Благодарю вас. Полагаю, мы еще встретимся.

— А вы, сударыня, кто?

— Тень господина Кудеярова, — усмехнулась Ирина и неторопливо стала спускаться вниз.

…Ночью того же дня к дому, где находилась квартира Глазкова, подкатили сразу две пролетки, набитые полицейскими. Старший чин на бегу жестом велел всем выскакивать и первым бросился к парадной.

Стараясь не сильно стучать сапогами, полицейские поднялись на четвертый этаж, возле двери Глазкова скучковались, стараясь унять дыхание, старший потрогал дверь — она была не заперта.

Он осторожно перешагнул через порог, следом за ним стали заталкиваться в квартиру остальные.

Кто-то из них зажег свет, старший закричал истошно:

— Все остаются на местах!.. Не двигаться!

Квартира была пуста.

Когда часы на городской ратуше пробили полночь, капитан «Ярославля» прошагал по безлюдному Приморскому бульвару до Потемкинской лестницы, спускаться вниз не стал, решил ждать человека наверху.

Погода была довольно ветреная, в порту перекликались гудками пароходы, пробиваясь огнями сквозь листву. Прохожие почти не появлялись, а если где и возникали одинокие фигуры, то совсем ненадолго, скрываясь в слабо освещенных переулках.

Прошло не менее пятнадцати минут. Углов хотел было уже уходить, как до слуха донесся цокот копыт, и вскоре поодаль остановилась пролетка.

Из нее выбрался господин, направился к капитану.

Это был Фадеев.

— Простите за опоздание, — произнес, приложив ладонь к козырьку фирменной фуражки.

— Бывает, — ответил тот и протянул тугой сверток. — Здесь как было договорено.

— Верю на слово.

— Надеюсь, вы также сдержите слово.