Капитан Углов был бледен, собран, бесстрастен. Смотрел на своего старшего помощника с искренним участием. Не выдержал, спросил:

— За что ж вы его так?

— Что? — оторвался от бумаг Фадеев.

— За какие провинности так истязаете человека?

— За какие провинности? — судебный пристав отодвинул бумаги, встал из-за стола. — Совесть… Есть такое понятие. Вот совесть его и истязает.

— Я полагаю, что перед вами кристально честный человек!

— А вы?

— Что — я?

— Вы также кристально честный господин?

— Вы в этом сомневаетесь?

— Весьма серьезно. Иначе вы бы не находились в этой комнате.

— У вас есть основания для моего задержания?

— Весьма весомые… Сколько, говорите, лет вы знаете господина Ильичева?

— Более пятнадцати.

— Получается, не менее пятнадцати ходок на Сахалин?

— Примерно.

— Теперь подсчитаем… Если один каторжанин на пароходе — это, условно, сто рублей. А если трое — триста. За двадцать лет сколько вы умудрились заработать?

Капитан молчал.

— Сонька и ее подельники сколько вам принесли?

— Вы, господин, шьете к жилетке рукава! — огрызнулся Валерий Петрович. — У вас нет никаких доказательств.

— Доказательство перед вами, капитан, — вмешался Конюшев, показав на старпома. — Если хватит мудрости и мужества, выслушайте своего помощника.

Старпома вдруг стал душить кашель, он согнулся на табуретке чуть ли не пополам и все никак не мог успокоиться.

Наконец Ильичев разогнулся, поднял на капитана глаза.

— Не выдержал, Валерий Петрович, — произнес слабым голосом. — Били как раз по почкам, и не выдержал. Прости меня, Христа ради, — неожиданно он медленно сполз с табуретки, встал на колени. — Слаб я оказался, капитан. Не телом — душой. Предал… Зря ты мне во всем доверялся. Прости… — Он стал плакать.

Фадеев подошел к двери, позвал:

— Конвойный!

В комнату протиснулся коренастый надсмотрщик. Пристав распорядился:

— Распорядись отправить арестованного в госпиталь!

— Слушаюсь, ваше благородие!

Ильичева увели, Конюшев подошел к Углову.

— Кто и сколько заплатил за переброску Соньки с шоблой на материк?

Углов молчал.

— Поручик Гончаров?

Капитан по-прежнему не отвечал.

— Сколько он выложил?

— Не понимаю, о чем вы спрашиваете.

— Разъясню, — следователь бросил взгляд на Фадеева, тот согласно кивнул. — Ваш старпом не жилец. Отбиты все почки… А вас мы отпускаем.

— Как? — не понял Валерий Петрович.

— Отпускаем. Но с условием. Деньги, которые вы получили от Гончарова, вы передаете нам.

— Их у меня нет.

— Достанете. В противном случае мы достанем вас. Причем достанем основательно — без скидок и поблажек.

Капитан поднялся, горло его пересохло.

— Когда принести и сколько?

— Пять тысяч золотом.

— У меня нет таких денег.

— Пять тысяч.

— Завтра?

— Сегодня в полночь на Потемкинской лестнице… После этого вы сможете вернуться на свой прославленный пароход.

Некоронованный вор Одессы Шлёма Кучер сидел в своей шикарной хавире на диване, смотрел на столичного гостя с интересом и легким недоверием.

Кроме него, здесь находились Сёма Головатый и еще какой-то низкорослый крепкий мужичок.

— И вы, уважаемый, хотите мне навешать сопли на уши за то, — говорил Шлёма, — что вы найдете-таки Соньку Золотую Ручку в нашем городе?

— Я для этого приехал, — улыбнулся Улюкай.

— А зачем, скажите, она вам — эта больная и совсем уже никому, кроме полиции, не интересная дама?

— Она — Сонька Золотая Ручка.

— А я — Шлёма Кучер.

— Ей нужно помочь. Ей, ее дочке и мужу.

— Муж — это тот самый биндюжник, который шлендает по Дерибасовской и гадит косточками из-под вишен на все мостовые?

— Было бы неплохо его заарканить.

— Зачем? Вы хотите иметь себе беременную голову?

— Он наверняка что-то знает о Соне.

— Не делайте мне, уважаемый, смешного!.. Этот поц или совсем слабый на голову, или его накололи каким-нибудь морфием, чтоб он забыл не только за Соньку, но даже за свое родное имя.

— Остается надеяться, что Сонька или ее дочка сами как-то объявятся?

— Остается надеяться, что вы что-то поймете за Одессу и перестанете надувать щеки. Потому что або пшикните, або лопнете. А от этого всегда запах.

Улюкай рассмеялся:

— Ладно, понял… Какой совет, Шлёма?

— Совет один, уважаемый… Берешь этих моих головорезов, — кивнул на Сёму с низкорослым, — топаешь с ними на Дерибасовскую, наслаждаешься нашими бессовестными девочками, а заодно загребаешь одну лярву, которая каждый день пасет твоего поца. Вот она таки тебе что-то и расскажет про Соньку.

— Кто она?

— Кто она? — переспросил Шлёма и обратился к низкорослому: — Кто она, Эмик?

— Воровка, — ответил Эмик. — Гнила на Сахалине, ссучилась, синежопые после чего посадили ее на шишку.

— Вопросы какие-нибудь еще имеются? — посмотрел на Улюкая Шлёма.

— Вопросов не имеется, — улыбнулся тот и ударил по протянутой руке вора.

Константин Кудеяров подкатил на автомобиле к дому семнадцать на Пятой линии Васильевского острова, в котором жил следователь Гришин, быстро огляделся, увидел остановившуюся поодаль пролетку, никакого значения ей не придал, захлопнул дверцу и направился к входу под арку.

Поднялся на третий этаж по тусклой лестнице, увидел на коричневой двери семнадцатый номер, шумно выдохнул и нажал на кнопку звонка.

За дверью послышались шаги, недовольный женский голос спросил:

— Кто там?

— Мне нужен господин Гришин.

— По какому делу?

— По крайне важному. Если он дома, попросите выйти.

— А кто вы?

— Граф Кудеяров.

Дверь медленно и со скрипом открылась, на пороге стояла хмурая жена Егора Никитича.

— Он выпивши, и разговаривать с ним смысла нет.

За ее спиной возникли два сына Гришина, молчаливо уставились на гостя.

— Он спит?

— Бодрствует, но за бутылкой. А в таком виде он скверный. Особенно для приличных людей.

Рядом с матерью появилась Даша, печально посмотрела на графа.

— Позвольте все-таки мне зайти, — попросил Константин. — Дело и впрямь не терпит отлагательства.

Женщина отступила на шаг, кивнула Даше.

— Проводи господина.

Вдвоем они проследовали по длинному коридору в крайнюю комнату, девочка толкнула дверь.

— Папенька, к вам гость.

Егор Никитич сидел на кровати за столом, перед ним были выпитая до половины бутылка водки и кусок хлеба, очищенная луковица и соль.

Следователь тяжело повернулся, узнал гостя, махнул:

— Проходите, ваше благородие!

Кудеяров шагнул в комнату, пошарил глазами, куда бы присесть, и в результате пристроился также на кровати.

— Здравствуйте, Егор Никитич… Вы признали меня?

Тот не ответил, кивнул дочери:

— Неси стакан.

— Я не пью, — поспешно объяснил граф. — Не беспокойтесь.

— В таком случае зачем пришли?

— Есть разговор.

— Не получится. Будем беседовать, когда оклемаюсь.

Даша все-таки принесла второй стакан. Гришин отодвинул его, налил водку в свой, медленно, с отвращением выпил.

— Печально живете, — произнес Константин, обводя взглядом стены.

— Зато вы весело.

— Я не в том смысле. Бедновато.

Следователь удивленно повернулся к нему.

— Да?.. А вы, граф, полагали, что следователь должен жить богато?

— Ну, не то чтоб богато, но хотя бы сносно.

— Вы пришли дать мне денег?

— Папенька… — тут же вмешалась Даша.

Отец посмотрел на нее, сипло рассмеялся:

— Переживает за отца… Точнее, за его честь, — подтянул к себе, поцеловал в лоб. — Иди к матери, нужно — позову.

— Я видела в окно, что вы приехали на автомобиле, — неожиданно обратилась девочка к гостю. — Прокатите меня?.. Я никогда еще не каталась на машине.

— Дочь! — погрозил отец. — Береги честь!.. Все начинается с малого!