— У меня вечером спектакль.

— Успеем. Все успеем.

Рокотов махнул одному из извозчиков, тот мигом подкатил к ним, они забрались внутрь, и пролетка понеслась прочь.

Они успели сбежать вовремя. Почти в тот же момент, будто по сигналу, к «Горацию» с трех сторон ринулись повозки, наполненные жандармами, их немедленно поддержали конные казаки из переулка. Мужики в лапсердаках частью бросились врассыпную, частью нырнули предупреждать находящихся в ресторане, кто-то болезненно завопил, раздалось несколько выстрелов, и Табба, сидя в несущейся пролетке, видела, как жандармы уже тащили к повозкам некоторых задержанных, среди которых был и граф Кудеяров, глуша их прикладами и полосуя плетьми.

Колеса тарахтели по камням, Нева блестела свинцом, солнце висело над Петропавловкой туманно и тревожно. Когда карета выскочила на Николаевский мост, Табба огляделась, повернула голову к поэту.

— Зачем мы едем к вам?

Тот, по-прежнему не отпуская ее от себя, молчал.

— Марк, ответьте же! — повторила девушка.

— Я вам неприятен? — спросил глядя в никуда Рокотов.

— Напротив.

— Так в чем же дело?

Он повернул к ней голову, лицо его перечеркнула ироничная и дьявольски завораживающая улыбка.

— Вы видели плакаты, расклеенные по городу? — оскалился он. — Огненный дьявол сидит на метле, а далеко, в дымке, едва виден Спаситель… Знаете, к чему это?

— Нет.

— Мир рушится, наступает вселенская катастрофа. Поэтому надо любить, наслаждаться, писать стихи, читать их всякому быдлу, которое ни черта не понимает в поэзии, но все равно читать, рыдать, проклинать все на свете, поднимать тщетно руки к небу, прося у Господа пощады!.. Ненавижу власть, ненавижу страну, народ! Ненавижу и боюсь революцию, к которой призывают безумцы! Я боюсь, милая! Но спасение есть. Спасение только в одном — в любви!

Табба, зачарованно глядя на него, какое-то время молчала, затем прошептала:

— Я люблю вас.

Он взял ее за подбородок, приблизил девичье лицо к себе.

— Молчите… Любить надо молча!.. Молча… — Резко отодвинулся и стал смотреть на темную речную воду за мостом.

Табба вдруг вжалась в самый угол пролетки, боялась вздохнуть, пошевелиться, глохла от грохота колес по булыжникам.

Гостиница находилась совсем недалеко от Невского, ухоженная, помпезная, с надменными швейцарами при входе.

Поэт отпустил повозку, подхватил актрису под руку, быстро миновал высокую вертящуюся дверь.

Швейцары склонились перед импозантной парой, Рокотов направился к портье, сунул ему гостиничную визитку, получил ключ и повел девушку в глубь богатого вестибюля.

На какой-то миг поэт замешкался в поисках лестничного марша, затем быстро зашагал в сторону лифтовой площадки.

Сопровождающий лифтер поклоном поприветствовал гостей, поинтересовался:

— Какой этаж, господа?

Поэт мельком взглянул на ключ в ладони, бросил:

— Пятый.

Лифт на пятом этаже остановился, поэт бросил взгляд по сторонам, определяя, в какую сторону идти, взял девушку под руку и уверенно повел ее по длинному, выложенному ковровой дорожкой коридору.

Дверь открыл легко и привычно.

— Прошу.

Табба вошла в номер и с приятным удивлением спросила:

— Вы здесь живете?

Номер был не менее чем пятикомнатный, с хорошей мебелью, с тяжелыми шторами, с камином.

— Да, я здесь живу, — ответил Рокотов, снял пальто, бросил его в одно из кресел, повернулся к девушке. — Поэт иногда должен позволять себе некоторые роскошества. — Он крепко и решительно обнял Таббу и стал целовать ее.

Она полностью подчинилась ему, отвечала на поцелуи трепетно и страстно, трогала пальцами его лицо, задыхалась от тяжелых, хорошо пахнущих волос, ноги ее подкашивались.

— Я жажду любви!.. — бормотал он. — Скажите же что-нибудь, умоляю!.. Мне одиноко, мне страшно. Вы единственная, способная согреть, дать глоток счастья. Ну, любите же!

— Любимый… Любимый мой, — тихо стонала девушка. — Я схожу с ума… Не делайте этого сегодня… Умоляю… Не сегодня. Я и без того вас люблю.

Рокотов неожиданно остановился, удивленно и едва ли не испуганно посмотрел на актрису, отбросил волосы с лица, сел на кровать.

— Простите меня…

Посидел еще несколько секунд, затем поднялся и исчез в одной из комнат.

Табба, чувствуя дрожь в ногах, опустилась на стул, увидела свое отражение в одном из зеркал, поправила волосы.

Рокотов вскоре вышел в гостиную, рассеянный и чем-то озадаченный, взял с кресла пальто, вскользь бросил девушке:

— Буквально несколько минут, — и закрыл за собой дверь.

Актриса неуверенными шагами приблизилась к огромному, во всю стену, зеркалу, стала рассматривать свое лицо, красное, в пятнах. Чему-то усмехнулась, вернулась и села на стул.

Рокотов не возвращался.

Табба заглянула во все комнаты, осталась довольна увиденным, подошла к окну и стала бесцельно смотреть на подъезжающие и отбывающие экипажи.

Неожиданно в дверях послышался какой-то звук, Табба быстро направилась к своему стулу, и в это время в номер в сопровождении администратора вошел пан Тобольский.

Увидев в номере приподнявшуюся со стула актрису, он от неожиданности замер.

— А вас, сударь, оказывается, здесь ждет приятная дама, — усмехнулся администратор.

— Ступай, — бросил ему пан, положил шляпу на тумбочку, шагнул к нежданной гостье. — Какими судьбами?

Она, справившись с растерянностью, вполне достойно ответила:

— Меня пригласили.

— Кто?

— Почему я должна перед вами отчитываться?

— Но это мой номер, мадемуазель.

От такого сообщения Табба на миг растерялась.

— Ваш?..

— Да, из моего кармана вытащили гостиничную визитку. А вообще-то номер мой.

— Мне известно, что это ваш номер, — вдруг нашлась артистка. — Вы не ждали визита?

— Если честно, нет. Но мне более чем приятно видеть вас здесь. — Тобольский кивнул на стул. — Присаживайтесь… Велите что-нибудь принести?

— Нет, спасибо. Мне скоро в театр.

Табба опустилась на стул, мужчина сел напротив.

— Как вы попали в номер?

— Мне помог мой знакомый.

— Кто же?

— Вам важно знать, кто мне открыл номер или по какой причине я здесь? — Девушка отчаянно искала выход из ситуации.

Поляк снисходительно улыбнулся.

— Пожалуй, второе.

Табба вновь замялась.

— Вы помните свой визит в театр?

— Конечно.

— Вы интересовались некоей мадам Блювштейн.

— Да, я ищу ее.

— Ваш визит был в высшей степени бестактен.

— В чем же?

— Вы могли серьезно подорвать мою репутацию в театре.

— Если это так, прошу меня простить. — Тобольский приложил руку к груди.

Актриса посмотрела на пана в упор.

— Вам известно, что мадам Блювштейн воровка?

— Да, мы вместе были на Сахалине.

— Вы тоже вор? — подняла брови Табба.

— Нет. Там была другая история, — ушел от ответа мужчина. — Значит, вы приехали в отель предупредить, чтобы я больше не переступал порог театра?

— Именно так.

— Всего лишь?

— Вам этого недостаточно?

— Пожалуй, достаточно, — усмехнулся Тобольский. — Жаль только, что я вынудил вас коротать здесь время в одиночестве. — Он развел руками. — Но в этом моей вины нет.

— В этом нет и моей вины, — ответила девушка и поднялась. — Благодарю, что постарались понять меня.

— Да, я вас понял, — склонил голову пан. — Может, спустимся в ресторан?

— Нет, я и без того опаздываю.

— Дай бог, мы еще встретимся.

— Не думаю.

— Мир тесен, госпожа Бессмертная.

— Да, именно Бессмертная, а не Блювштейн! — подтвердила Табба и с гордо запрокинутой головой покинула номер.

Был поздний час, и церковь была пуста. Батюшка ждал Таббу.

Она пересекла большой, сверкающий позолотой и редкими огоньками свечей зал, подошла к священнику. Он молча протянул ей руку, она приложилась к ладони, смиренно опустила голову.