— Я убираюсь отсюда. Я не могу выдержать здесь. Ты слышишь меня? Ты заставила меня ненавидеть единственное место, в котором я всегда хотел жить. Ты заставила меня бежать из «Спринг Хейвен», из моего дома. Зачем? Зачем тебе нужно было это делать?

Филипп, спотыкаясь, вышел из спальни, захлопнув за собой дверь. Он скользил вниз по извивавшейся лестнице, почти повиснув на перилах, чтобы удержаться от падения и не скатиться к подножию.

Он остановился, холод сжал сердце. «Оно» снова было там. Повернувшись в сторону восточной гостиной, он подавил желание пронзительно закричать. «Оно» стояло в дверном проеме — пустота, черное привидение, что преследовало его. «Оно» манило его, делало знаки подойти, проникнуть в его вечное «ничто». Филипп почувствовал, как его тянет к призраку и с силой вцепился в перила лестницы, дрожа всем телом.

— Филипп, что случилось? — Мариль стояла наверху, ее усталые глаза заполняла тревога.

Привидение отступило, и Филипп повернулся лицом к жене.

— Ты! Ты принесла это сюда! — закричал он.

— Филипп...

Он выбежал из дома, обезумевший и гонимый страхом.

* * *

— Что ты собираешься делать, Мартин?

Мартин поднял глаза и увидел Алана, прислонившегося к перегородке стойла, его рыжевато-золотистые волосы небрежно спадали на лоб.

— Собираюсь на рыбалку, — ответил Мартин, поднимая удочку и выпрямляясь.

— На улице чертовски жарко.

Мартин пожал плечами.

— Не важно. Жарко везде, а мы с Генералом намерены порыбачить.

Мартин не был уверен, нравится ли ему Алан Монтгомери или нет. Это был странноватый на вид парень, лет двадцати шести, с зелеными глазами и большими ушами, торчавшими на голове. Казалось, что он постоянно улыбается, насвистывает или делает что-то еще.

Алан появился в «Спринг Хейвен» около пяти месяцев назад в поисках работы. Филипп сказал, что у него нет денег, чтобы кого-то нанимать, но разумно позволил провести ночь в амбаре. По какой-то причине Алан остался в имении, работая только за еду и жилье. Будучи крепким, он выполнял обязанности за троих, и постепенно его стали воспринимать как члена семьи.

Алан собирался еще что-то сказать, но в этот момент в амбар ворвался Филипп, совершенно не замечая их присутствия. Он бросил седло на спину лошади и исчез без единого слова.

Мартин старательно притворился, что странное поведение отца его не волнует. С видимой небрежностью он перекинул удочку через плечо и охрипшим голосом произнес:

— Пока, Алан. Пошли, Генерал.

* * *

Мариль опустилась на верхнюю ступеньку лестницы после бурного взрыва Филиппа. Она закрыла лицо руками, но глаза оставались сухими. Все слезы выплаканы давным-давно. Сейчас ее заполняла только усталость. Когда же в последний раз она чувствовала что-то еще, кроме вечной усталости?

— О, Филипп. Что происходит с тобою? Что происходит с нами? — прошептала она.

В тысячный раз она попыталась точно припомнить, когда впервые заметила перемену в Филиппе. Когда он взглянул на нее со страхом, ненавистью, а не с любовью в глазах? Возможно, это случилось, когда Брент прислал чек, незадолго до Рождества, и Филипп рыдал в ее объятиях. И снова это повторилось в январе, во время приступа лихорадки.

— Ну ладно, слишком много надо сделать, нельзя рассиживаться весь день, — ослабевшим голосом произнесла вслух Мариль.

Она схватилась за дубовые перила и встала на ноги. В платье, свободно висевшем на худых плечах, она спускалась по лестнице, как старуха. Сойдя, Мариль повернула на кухню, решив посмотреть, что готовит на ужин Сьюзен.

— О! Мистер Монтгомери, я не видела вас, — вскрикнула она, врезавшись в него у задней двери.

— Извините, мэм. С вами все в порядке?

В его голосе прозвучала искренняя забота; руки задержались на ее плечах чуть дольше, чем было необходимо для удержания равновесия. Она взглянула в его смешное лицо и почувствовала странное облегчение.

— Со мной все хорошо, спасибо, мистер Монтгомери.

На лице Алана появилась его обычная кривая улыбка.

— Вам не кажется, что пора называть меня просто Алан? Мне хочется быть для вас другом.

— Да, конечно, вы — друг... Алан. И я действительно ценю все, что вы сделали для нас.

Он кивнул и отступил в сторону, давая ей пройти. У Мариль, когда она протискивалась мимо него, возникло странноватое чувство, что все стало не совсем таким, как было несколько мгновений назад.

* * *

Филипп гнал лошадь через поле, подкованные копыта животного колотили по красновато-желтой земле, выбрасывая комья глины. Сейчас Филипп каждый день проводил вот так несколько часов. Он хотел обогнать привидение на скакуне. «Оно» не могло звать его из-за грохота копыт.

Июль почти кончился. С того дня, как он стремительно вырвался из дома, Филипп ночевал в своем офисе в городе. Каждый день он ненадолго заезжал повидать детей, обычно оставаясь с ними на ужин. Конец дня он проводил, подготавливая бесполезные правовые сводки — бесполезные, потому что он был Повстанцем, а у власти находились янки, — или на лошади. Эти скачки стали единственным звеном, связывающим его со здравым умом, и, в минуты просветления, он осознавал это.

Солнце садилось, яркий оранжевый шар ослепительно висел за вырисовывающимися на его фоне деревьями. Он пришпорил лошадь, и они взлетели над забором. Филипп чувствовал власть над животным и упивался ею. «Почему я боюсь ехать домой?» — мысленно спросил он себя.

— Я не боюсь! — произнес он сквозь сжатые зубы и повернул лошадь в направлении «Спринг Хейвен».

Солнце быстро исчезло, Филиппу пришлось перейти на шаг. На вечернем небе засветились миллионы звезд, и он ощутил странную свободу. Ничто не преследовало его. Наконец ему стало легко, и он снова был в состоянии ясно мыслить.

Бедная Мариль. Прошла целая вечность с тех пор, как он был с ней вежлив. Их единственная за день встреча проходила натянуто и неприятно, Филипп постоянно искал свой призрак, Мариль наблюдала за ним. Она стала совсем изможденной за последний год. Когда же он видел ее улыбку или слышал смех — смех, бывший таким заразительным, когда они были моложе? Сегодня ночью он возместит ей все. Он будет просить у нее прощения. Он обнимет ее, займется любовью, и все станет так, как было когда-то.

Филипп молча скакал по полям, с каждым шагом к дому чувствуя себя сильнее. Сейчас безумие и темный туман отступили, и он почувствовал принадлежность к чему-то хорошему. Филипп знал в совершенстве свои земли, так что даже темнота ночи не сбивала его. Скоро он подъехал к жилищам наемных рабочих. Большинство из них стояли пустыми; негры настояли, что будут жить где-то еще, там, где смогут знать, что они свободны. Только Чарли и дядюшка Дэн остались на своем месте, да в одну из хижин въехал Алан.

Хижины вырастали перед ним сплошной темной линией. Филипп осмотрел подпругу и повел лошадь между ними, с тоской в сердце вспоминая время, когда это место бурлило жизнью, женщины склонялись над люльками, негритята бегали и смеялись вокруг. Старики покачивались на верандах, в то время как мужчины трудились на бескрайних акрах хлопковых плантаций. В его памяти не осталось ни нищеты, ни недостатка, ни отсутствия свободы. Он видел прошлое сквозь розовые воспоминания своего детства.

Дверь его дома открылась перед ним, и Филипп замер на месте, не желая ни заходить, ни отвечать на какие-либо вопросы. Он спешил к Мариль — сказать ей, что разум его просветлел, страхи исчезли, что сейчас...

Он услышал ее приглушенный смех и поднял глаза. Золотистый свет из открытой двери окутывал двоих людей на покосившемся крыльце. Алан обнимал ее с видом собственника, проводя любящей рукой по ее распущенным волосам.

— Я люблю тебя, Мариль, — тихо произнесенные слова раздались, как гром в ночи.