Он снова набил трубку и, положив на решетку камина ноги в грубых сапогах, принялся курить с видимым наслаждением.

— Я потеряла всю свою красоту из-за работы, Жильберт, — заметила жена.

— Если она была! — проворчал гневно муж.

— У меня были такие же белокурые волосы и такие же ясные голубые глаза.

— Ну да! — язвительно сказал Арнольд. — Только у тебя волосы совершенно бесцветные, а глаза тусклые, будто ты сварила их, чтобы сделать красивее, да только предприятие не удалось. А если бы не это, ты была бы очень похожа на миледи, — добавил он, смеясь.

— Несчастная миледи! Мне ее очень жаль, — прошептала Рахиль.

— А! Очень мило! — сказал Жильберт Арнольд, вынув трубку изо рта и стукнув кулаком по столику. — Я не желаю слышать ни хныканья, ни вздохов, ни сожалений. У леди прекрасный дом, отличный экипаж, роскошные наряды, она спит на перине, ест и пьет вволю и может тратить деньги, сколько душе угодно. Ну так пусть довольствуется тем, что у нее есть!.. Она ни разу в жизни не пробовала кашу, которой угощают в остроге добрых людей… она не знает, каково это — лежать под забором зимой по шесть или семь часов, которые кажутся веками, чтобы подстрелить зайца, что продашь на следующее утро за какой-нибудь шиллинг… Она не боится, уйдя за шесть миль от дома, быть арестованной и обвиненной в тяжком преступлении, которого и не думала совершать. Пусть же не ропщет! Если сын ее утонул, то с судьбою не поспоришь! Другим тоже случалось переживать несчастья, не одну ее постигло подобное горе. Ей живется так сладко, что не мешает иногда проглотить каплю горечи.

В сторожку ворвался резкий ветер, и вслед за ним они услышали, как кто-то захлопал в ладоши.

— Что такое? — воскликнул Жильберт Арнольд, устремив свои хитрые желто-зеленоватые глаза, в которых вспыхнула тревога, на дверь, находившуюся у него за спиной.

На пороге стоял мужчина чрезвычайно высокого роста, закутанный в широкий плащ и кашне самых ярких цветов. Шляпу он надвинул на брови, а его кашне доходило до носа, так что был виден только этот выдающийся нос, похожий на птичий клюв. Жильберт Арнольд дрожал, как в лихорадке. Он судорожно стиснул руками спинку стула, она сломалась, и он отшвырнул ее от себя, грубо выругавшись.

— Что нужно?.. Кто вы? — спросил он, украдкой озираясь на лестницу, которая вела вверх, как будто хотел ускользнуть от незваного посетителя.

Незнакомец рассмеялся тем звонким и беззаботным смехом, который был хорошо знаком Арнольду. Он скинул шляпу, стряхнул с себя снег и плотно закрыл дверь. Потом он, сбросив плащ, присел спокойно к огню, провел рукою по блестящим светлым волосам и разгладил усы. Браконьер поклонился ему — неуклюже, но с оттенком почтительности.

— Майор… — начал он нерешительно.

— Вы совершенно правы: я Гранвиль Варней. Судя по впечатлению, которое произвело на вас мое появление, вы, мой достойный друг, вероятно, не часто видите посторонних?

Жильберт Арнольд побагровел и взглянул на часы, висевшие в углу.

— Ну… уже немного поздно, — прошептал он чуть слышно.

— Я не спорю, поздно: теперь, должно быть, половина двенадцатого, я выехал из Лондона курьерским поездом в девять часов. Нужно заметить, что я прибыл сюда с единственной целью поговорить с вами, Арнольд. Опоздал же именно потому, что станция далеко, а я вдобавок вздумал добраться до вас пешком, чтобы не возбуждать праздных толков… Но перейдем к делу. Вы, конечно, ожидали, что я явлюсь сюда?

Сторож потирал рукой подбородок, не решаясь ответить на вопрос.

— Вы думаете? — спросил он уклончиво.

— Ну да, вы хотели увидеться со мной! Я это твердо знаю!

Рахиль Арнольд, сильно заинтересованная беседой, смотрела поочередно то на мужа, то на майора Варнея.

— Ступай спать, Рахиль, — сказал Жильберт Арнольд. — Нечего нас подслушивать.

— Не будьте так грубы с вашей доброй женою! — заметил майор со снисходительной улыбкой. — Наш добрейший Арнольд хочет сказать, — вежливо обратился он к Рахили, — что нам необходимо потолковать по-дружески, а вам, ввиду позднего времени, не худо было бы отдохнуть… Он превосходный малый, но часто выражается чересчур резко… Итак, спокойной ночи, добрая миссис Арнольд.

Красивой рукой, украшенной перстнями, майор сделал движение, как будто хотел вытолкнуть Рахиль Арнольд из комнаты. Она пошла наверх и легла в постель, не раздеваясь.

Дверь на лестницу осталась открытой, майор Варней затворил ее и опять сел напротив Жильберта Арнольда.

— Набейте себе другую, — сказал он, показывая на разбитую трубку, выпавшую из рук взволнованного сторожа.

Арнольд вынул из шкафа еще одну трубку — такую же грубую, меж тем как майор закурил сигару. Он выкурил ее почти до половины, не говоря ни слова, потом посмотрел на сторожа, с жадностью глядевшего на него, и сказал почти нежно:

— Вы сильно испугались, когда я внезапно появился перед вами. Вы думали, что вас… накрыли сыщики?

Жильберт Арнольд смотрел на веселого цветущего майора, как на привидение.

— Ну что ж, заглянем в ваше прошлое! Вы здесь более семи лет, прежде вы находились в винчестерской тюрьме, а еще — в Севаноаке, в графстве Кент…

Вторая трубка выпала из рук бедного сторожа и разбилась вдребезги.

— Еще один пенн пропал без всякой пользы, — вскользь заметил майор. — Мой достойнейший друг, вы слишком впечатлительны!

— Я не был в Севаноаке, там никто даже не слышал моего имени, — пробормотал Жильберт, устремив взор на догоравшие сосновые поленья и избегая встретиться взглядом с проницательными голубыми глазами посетителя.

— Вы выразились верно: там действительно не было никакого Арнольда, мой превосходный друг, — сказал Гранвиль Варней, — но на свете ведь есть множество всевозможных имен. Нельзя ли нам на время оставить это и начать прямо с Джозефа Бирда?

Сторож упал на стул, словно сраженный пулей. Своей жесткой загорелой ладонью он вытер холодный пот, покрывший его угрюмый лоб.

— Вам ведь, я думаю, все равно, что я вспомнил о Джозефе Бирде? Мой друг, я не люблю причинять неприятности, но не могу продолжать беседу, не упомянув о Бирде.

Он вынул из кармана записную книжку, отыскал между брелоками микроскопический карандаш и произнес решительно:

— Так как я убежден, мой дорогой Арнольд, что вы чрезвычайно способный человек, то стану говорить с вами с полнейшей откровенностью. Если б я не имел оснований думать, что вы можете быть мне полезным, то не пришел бы к вам, если бы я считал вас жалким глупцом, я бы воспользовался вами без вашего ведома, но я вижу, что вы далеко не дурак, и потому уверен, что выиграю многое, посвятив вас в мою тайну… Жильберт Арнольд, с тех пор как я живу на свете, я не позволил себе ни одного проступка, идущего вразрез с законом!

Майор откинул голову и разразился тихим самодовольным смехом, как будто сказал меткую остроту.

— Да, — продолжал он снова, — я служу офицером в индийской армии и живу исключительно на свое майорское жалованье. Никто не подарил мне ни одного пенса, я не наделал долгов, я никогда не переступал закон, не искал шанса надеть арестантский костюм, но зато я знаю преступления других больше, чем сыскная полиция. Вы спросите, зачем я собираю такого рода сведения? А я отвечу вам, что делаю это из любви к искусству. Когда я нуждаюсь в чьей-то помощи, я не угрожаю этому человеку, не подкупаю его, а стараюсь побольше узнать о его жизни, вы стали мне нужны, и я, в силу того же благородного правила, немного покопался в вашем прошлом!

За стулом майора стояло ружье, и глаза Жильберта невольно устремились на грозное оружие. И, хотя этот взгляд был почти молниеносным, майор поймал его и, повернув свой стул, стал внимательно наблюдать за Жильбертом.

— Даже не думайте, мой превосходный друг, — сказал он благодушно. — Подождите немного, и вы сами увидите, что меня привел к вам наш общий интерес… Однако вернемся к Джозефу Бирду. Тому назад лет десять или одиннадцать вы были настоящим удальцом, но, к несчастью, вас хорошо знали в этих местах под именем Жиля-браконьера, вследствие чего вас вынудили силой уехать из Суссекса, дав предварительно познакомиться с ливисским острогом.