И надо же было какому-то из молодых лейтенантов, умнику, додуматься, что выглядит череп очень уж старым. Ну, за год, пусть и не в земле, а на поверхности, под дождями, под снегом, под солнцем не мог он так состариться. Прихватил этот лейтенантик череп, с разрешения начальства, само собой, и отвез даже не в губернию — в Самару. Там как раз во всю шли работы по радиоуглеродному анализу. Слышали про такой? Физики с историками объединились и по изотопам определяют возраст разных древностей. Ну, костей динозавров, скажем, или рыцарских доспехов. Прославляют отечественную науку, значит.
Вот только лейтенантик, как потом сказал, для "чистоты эксперимента", через своего дружка-одноклассника подсунул на анализ череп, не предупредив, чей он и откуда взялся. Мол, нашел и — всё, тынц. И получил через неделю официальное заключение из лаборатории, справку с подписями и печатями, что представленной лейтенантом таким-то находке такой-то, за инвентарным номером таким-то не меньше пяти и не больше семи тысяч лет… Оплошали маленько историки с физиками, не полезли смотреть на зубы запломбированные, вот и получили вместо скандала о фальсификации настоящие данные.
Но только после этого всё и заглохло. Привез лейтенант этот череп обратно в город, а тут же, через день считай, из самой Москвы нагрянули гости. Из контрольного отдела, ревизоры. Всего-то двое, мужчина и женщина. Походили по городу, послушали всякие наши байки, поговорили с народом. А потом — взяли со всех милицейских, да и вообще, кто в поисках профессора участвовал, подписки какие-то странные о неразглашении того, о чем и так все в городе знают. Изъяли череп профессора — и зачем он им-то? — и укатили обратно…"
— Слушай-ка, а ты-то откуда всё это знаешь? — с легким удивлением спросила Анька. — И про поиски, и про анализ радиоуглеродный… так в городе обо всем этом и рассказывали?
— Ну, уж нет, — чуть ехидно улыбнулась вместо Маши Александра. — В городе таких подробностей мало кто знает… Просто лейтенантик этот, ну, что инициативу проявил и в Самару ездил… он — отец машкин. Сейчас уже третий год в губернии служит, а вот Машку с мамкой здесь оставил пока, что б школу закончила. Он нам эту историю и рассказывал, когда мы в очередной раз за грибами собрались и решили втихаря в лагерь заглянуть, проверить по детской наивности разговоры все эти страшные…
— Напугал, значит, вас, — успокоилась слегка Анька, разъяснив для себя несложную, почти бытовую загадку осведомленности девчонок. — Отбил охоту по всяким потусторонним местам шастать, где люди на пять тысяч лет пропадают?
— Ну, напугать-то, конечно, напугал, — томно произнесла Маша, чувствуя, что сейчас убьет гостью наповал своими словами. — Но охоту не отбил, сходили мы все-таки в лагерь…
По комнате прошел сквозняк и будто дохнуло в теплую ночь поздней весны тяжелой сыростью глубокого колодца, со дна которого и днем видны звезды… забегали, заметались по потолку и стенам шероховатые причудливые тени… затрещало пламя свечей, да так громко и внятно, что даже готовая к любой неожиданности Анька вздрогнула и непроизвольно потянулась прижаться к сидящей рядышком, на подлокотнике кресла Александре…
4
В административном корпусе было тепло, в сравнении с бараком — так даже жарко, и еще очень вкусно пахло свежей сосной, будто бы совсем недавно тут закончились строительные работы и еще продолжали плакать светлой смолой совсем недавно превратившиеся в бревна стволы деревьев… Конвоируемый молоденьким солдатиком, несуразно лопоухим, но с неожиданно твердым, жестким взглядом, зека Чехонин только незаметно постреливал глазами по сторонам, не давая повода к окрику или удару прикладом промеж лопаток. А что ж, пока его здесь не признали окончательно, во всех сферах лагерной жизни, и такое вполне могло случиться, от грубости и рвения рядовых конвойных не застрахован ни один самый авторитетный сиделец.
Солдатик провел Чехонина мимо стола дежурного офицера, расположенного в глубоком эркере в нескольких шагах от входной двери, только коротко и важно проговорил: "К самому!" Чехонин заметил, как офицер слегка напрягся от упоминания начальства и молча кивнул. "Видно, побаиваются здесь "кума", раз "самим" кличут, надо будет ухо-то востро держать", — подумал Чехонин, направляясь по команде конвойного вверх по лестнице, на второй этаж. На лестнице зека и сообразил, откуда распространяется на весь корпус этот чудный смолянистый аромат: резные перила крутой, но невысокой лесенки были свежими, только-только из мастерской.
В узком, светлом коридорчике второго этажа очки Чехонина окончательно отпотели, и в кабинет заместителя начальника лагеря по режиму, "кума", он вошел совершенно зрячим и, казалось, готовым к любым неожиданностям.
За привычного вида казенным начальственным столом покрытым стареньким зеленым сукном сидел седой мужчина в поношенном, чистом кителе, с удивительно прямой спиной, будто аршин проглотил и быстрыми, обжигающими глазами. Зам по режиму чуть шевельнулся на вошедших, демонстрируя небольшие полевые погончики с майорскими звездами, махнул рукой на раскрывшего для доклада рот конвойного и тут же спрятал глаза в какую-то папку обыкновеннейшего, казенного вида, раскрытую перед ним на столе.
— Заключенный Чехонин по вашему приказанию доставлен, — все-таки пробубнил солдатик, исполняя букву Устава.
— Свободен, Васильев, — скомандовал майор, по-прежнему не отрывая взгляда от бумаг. — Иди, подождешь в караулке, позову потом.
Видимо, авторитет кума здесь и в самом деле был высок, раз не побоялся майор оставаться наедине с новеньким зеком. Конечно, почитав личное дело Чехонина, можно было не опасаться, что этот заключенный способен физически навредить куму. Да и вообще, такое если когда и случалось, то покрылось давно пылью времен. А вот общаться наедине с авторитетными, теми, кто стоял на верхушке воровской, все еще до конца не уничтоженной пирамиды, и сыскари и вертухаи избегали. И неписанное ни в каких инструкциях правило это соблюдалось строжайше.
— Садись, — ткнул пальцем в сторону простого, видимо, тут же, в лагере изготовленного табурета кум.
Чехонин осторожненько шагнул вперед и пристроился на краешек, отметив, что табурет к полу не прикручен, свободно стоит, как обыкновенная мебель. В этот момент ему жутко, до чесотки, захотелось распахнуть казенный ватник. В комнате, пожалуй, было еще теплее, чем в коридорах корпуса. Да что там теплее, было в кабинете кума по-настоящему жарко.
— Узнал я тебя, — поднял глаза майор. — Узнал. Никакой ты не зека Чехонин. Ты ведь рядовой Авдотьин, верно? Память-то у меня на лица всегда была хорошей…
"Про память — кокетничает, — подумал Чехонин. — Феноменальная — вот как такая память называется".
— Верно, гражданин начальник, — кивнул то ли Чехонин, то ли Авдотьин. — Я вас сейчас тоже признал. Сорок четвертый год, на румынском фронте, весной это было…
Чехонин, постепенно превращаясь в Авдотьина, чуток помолчал и добавил:
— Такие глаза, как у вас, разве когда забудешь…
Отдельный штурмовой батальон стоял во втором эшелоне, поодаль от линии фронта, уже второй месяц. Обыкновенно их присылали в нужное место перед самым-самым наступлением, хорошо, если давали три-четыре дня на "оглядеться", а потом уже бросали в бой. А тут — застряли. То ли накладка какая случилась в штабах, как же без накладок-то? то ли застопорилось что-то с готовностью наступления, но… Батальон отдыхал.
Нет-нет, без дела солдаты и сержанты не сидели, и офицерам хватало забот и хлопот и в такие дни, но вот когда в тебя не стреляют, вокруг не рвутся мины и снаряды, а вечера и относительной тишины ждешь, как царствия божья — это и есть отдых. Тем более, что и баня в деревеньке, где квартировал батальон, была. И с кормежкой тыловики не обижали, доставляли все в срок и по норме.
Как по заказу, погоды стояли все это время роскошнейшие. Южная, буйная весна сбросила слабенький в этих краях снежный покров, высушила землю, зазеленела свежей травкой, забелела распустившимися цветами черешни. Солдаты, те, кто постарше и из крестьян, душевно вздыхали, глядя на такое великолепие и вспоминая не только суровость и затяжную распутицу своих краев, но и оставленные далеко-далеко отсюда семьи, хозяйство, жен и детей… как-то они там без мужиков справляются? Но таких солдат в батальон было раз-два и обчелся, в основном на хозяйстве, да при минометном взводе. С первых же дней и по сию пору батальон предпочитали пополнять тем же контингентом, из которого он был сформирован изначально: повзрослевшими зеками с "малолетки". Как исполнялось пацану восемнадцать, ну, или за неделю две до официального, по бумагам, дня рождения, так и переводили их вместо взрослой зоны в такие вот штурмовые батальоны, кому-то значительно сокращая срок, кому-то — жизнь.