— И что тут оперативного? — попробовала, было, возмутиться девчушка, поначалу приняв слова комиссара за очередной родственный розыгрыш.

— Не перебивай старших, — чуть повысил голос Феликс, но серьезно сердиться на девчушку он не умел. — Помнишь, ты рассказывала как-то, что твоя школьная подруга нынче работает в гостинице Пальчевского барменшей?..

— Ну, какая она подруга, — все-таки возразила Эмилия, желая восстановить справедливость. — Так — полгода за одной партой сидели, только и всего, да и потом несколько раз виделись на встречах выпускников и университетских вечеринках… Макоева всегда была немножечко себе на уме…

— Пусть, пусть не подруга, — моментально согласился комиссар. — Пусть себе на уме, ты просто вспомни — её фотографии у тебя есть?

— Да сколько хочешь, — недоуменно пожала плечами девчушка. — А что такого Милка натворила, раз уж ты сам ею занялся, а, дядя?

— Можешь мне не верить, знаю я тебя, но твоя Милка ничего, ну, совсем-совсем ничего не натворила, — уже молитвенно прижимая ладони к груди, ответил Тарон. — Но тем не менее, мне очень нужны её фотографии — из школьных и послешкольных, но такие, чтобы можно было сравнить с сегодняшним днем.

— Думаешь, её подменили? — вспыхнули детективным огнем глаза Эмилии. — И из-за этого приехал столичный викинг?

— Девочка, не выдумывай, — вздохнул окончательно утомленный общением с родственницей комиссар. — Правило Окаммы я тебе уже устал вдалбливать, пора бы уж и понять его, ты же все-таки не настоящая блондинка, а рыжая. Просто принеси мне, сюда, в кабинет, пару-тройку фотографий этой Милки, желательно — крупный план, чтобы было, как следует, видно лицо. И желательно — не с ваших вечеринок, на которых вы вечно корчите такие рожи, что мать родная не опознает.

— Уже иду, — поджав губки в легкой, быстро проходящей обиде на близкого родственника, девчушка вышла из-за стола и демонстративно отправилась за ширму — переодеваться, но и оттуда все-таки успела высказаться: — Я не рыжая, это твоя Милка Макоева рыжая, да и то — недавно…

Понимая, что подгонять племянницу, а тем более — отвечать на её реплики, уже бесполезно, кроме фырканья и нарочитого затягивания времени полицейский вряд ли чего добился, да и не решат сейчас ничего десять-пятнадцать минут задержки, Феликс Тарон прошел в кабинет, предусмотрительно оставив открытой настежь дверь — ведь после ухода секретарши никого в просторной приемной не будет.

Усевшись поудобнее, комиссар принялся, было, обдумывать события последних нескольких часов: зачем же на самом деле прибыл в городок капитан ДБ — шишка на ровном месте немалая — и так ли уж нужны ему препараты академика Пильмана или за всем этим стоит более тонкая игра против крупповского лауреата, открыто тронуть которого не рискнула и сильнейшая в стране, да что там, скорее всего и во всем мире, секретная служба? На каком уровне руководства Департаментом, а то и Империей была дана санкция на проведение акции в городе? В чем будет заключаться реальная, а не оговоренная с капитаном Хольмом работа полицмейстера, как по старинке иной раз называл себя Феликс Тарон? И чем грозит комиссару провал или успех операции?..

Слишком, ох, слишком мало было информации для детального развернутого анализа, в основном — лишь голые слова контрразведчика, да еще — жесты, интонации, неуловимые паузы между репликами, позволяющие судить о достоверности сказанного. Впрочем, и без того куцые мысли полицейского путались, сбивались, ходили по кругу дружным хороводом, заслоняемые красивым, будто изящно выточенным из мягкого камня, но при этом живое и дышащее теплом, почти идеальное, если сравнивать с большинством виденных комиссаром людей, лицо гостиничной барменши Милки Макоевой.

Пожалуй, именно сейчас, в самом начале работы на Особый отдел, начальник городской полиции дорого бы дал, чтобы услышать примерно в это же время состоявшийся диалог в дешевой студенческой квартирке одного из доходных домов «новой», университетской части города. Здесь, на крохотной кухне с трудом разместились двое: невысокий, щупленький мальчишка в едва заметных на лице очках в тонкой оправе, одетый по-студенчески в плотные брюки из «чертовой кожи», заношенную клетчатую рубашку и домашние шлепанцы, охотно откликавшийся на редкое в этих краях имя Гейнц, а через стол от него расположился крупный, высокий мужчина с хорошо развитой мускулатурой, изрядно отросшими — аж до лопаток — густыми черными волосами, выглядевший, как минимум, лет на десять старше своего собеседника, звали его в разных компаниях и городах по-разному, здесь же, среди университетской братии, лохматый был известен, как Черри. Именно он и продолжил прерванный на несколько минут появлением соседа по комнате, явившегося за учебниками, разговор.

— Странный вы народец, химики-ботаники, — ворчливо излагал свою мысль Черри. — У вас под руками такая аппаратура, сами все знаете и умеете по своей химии, а элементарный морфин сделать для себя же — не хотите, приходится мне таскать, лишний раз подставляясь под «дебилов» и простую полицию.

— У нас с этим делом строго, — возражал Гейнц, старательно проверяя маркировку на ампулах, целую коробку которых его собеседник вновь выставил на стол после ухода соседа. — Мало того, что учет и отчетность, как в генеральном штабе при ловле шпионов, это не беда, умеючи всегда обойти это дело можно и кое-что из реактивов сэкономить, но при малейшем подозрении студенту выписывают пожизненный «волчий билет», а это уже приговор.

— Ох, не умиляй меня, очкарик, — всхлипнул вздохом Черри, вертя между пальцами не прикуренную папироску. — С твоим «волчьим билетом» возьмут на любой стройке кирпичи таскать, так что — с голоду не подохнешь ни разу…

— Кирпичи таскать после того, как попробуешь самостоятельно синтезировать белок, это примерно как сидеть на заборе после полетов на самолете, — серьезно сказал студент. — Ну, а еще даже на стройке за тобой будут приглядывать «дебильники» — с кем встречаешься, о чем говоришь, не варишь ли зелье…

— Ладно, не надо о грустном, — перебил его собеседник. — Говорят, на днях ваш академик приезжает? Будете опять «живую воду» из сказок для взрослых готовить?

— Ничего мы сами не делаем, сколько раз тебе говорить, — чуть раздраженно бросил Гейнц. — Только инсталлируем исходники, которые откуда-то берет академик, ну, и чуток оставляем себе… для девчонок или для тебя, вот, например.

— Да ладно, ладно, — успокоительно произнес Черри, не желающий конфоронтации с очень нужным сейчас, пусть и не самым приятным в общении человеком. — Просто интересно, откуда такой состав берется, чтобы вот так — раз, и человек уже совсем другой.

— И не за раз, и не за два, — ответил студент, заканчивая свои манипуляции с ампулами. — Значит, вот эти две не возьму, сам понимаешь — маркировка дрянь, где-то в подвале, небось, на коленке делали. Ну, и по нашему с тобой курсу — с меня пять доз препарата…

— Этого теперь мало, — начал, было, торговаться Черри, но…

…дверь приемной начальника городской полиции громко хлопнула, а следом за звуком в помещении появилась Эмилия, демонстративно бросила на свой стол тоненький коричневый конверт и ушла за ширму, чтобы через пяток минут появиться в боевом, рабочем обличии. Почему-то затаивший дыхание комиссар не стал поторапливать племянницу, терпеливо, как он умел при необходимости, выжидая, пока она сама не войдет в кабинет и не положит на стол начальника старые фотографии своей одноклассницы.

Выгонять упрямо застывшую около его плеча любопытную Эмилию полицейский не стал, девчушка не увидит ничего нового для себя, разве что — удивительное волнение комиссара, полицейскую собаку съевшего на своей работе. Стараясь держать конверт ровно и крепко, чтобы не так уж бросалось в глаза неожиданная нервная дрожь пальцев, Феликс резко высыпал на пустую столешницу разнообразные по размеру карточки и невольно замер.

— Вот это сразу после выпускного, мы тогда гуляли у реки, — деловито поясняла Эмилия, будто забыв о волнении дядюшки, а может быть, нарочито успокаивая его бытовыми деталями, отображенными на старых фотографиях. — А здесь через год, когда собирались первый раз к студентам… а вот потом, после этой вечеринки…