Раскрасневшийся от волнения хозяйчик яростно кивал на каждое слово, переведенное Пельменем, временами переходя чуть ли не на поясные поклоны.

— Ну, вот то-то же, хоть и не верю я тебе ни черта, — погрозил ему старший сержант. — А теперь, ребята, пойдемте-ка допьем оставшиеся двадцать капель и прогуляемся в какое-нибудь более веселое заведение…

Народу в баре прибавилось за те несколько минут, что солдаты и хозяин отсутствовали в зале. Один из столиков у входа заняли три девчонки в коротких юбках, еще две взгромоздились на табуреты у стойки и уже посасывали через трубочки из высоких стаканов какие-то коктейли.

С сожалением глядя на остатки водки в бутылке, Пан спросил Успенского:

— А что это девчонки по ночам здесь в барах делают? Неужто тоже проститутки?

— А кто ж еще по ночам работает? — хохотнул Успенский, наблюдая за тем, как из туалета двое мужичков в странных балахонах серого цвета вытаскивают наркомана и ведут его к служебному входу. — Только эти девочки повыше классом, чем уличные. И берут подороже, да еще могут заупрямиться и отказать, если уж совсем клиент не по вкусу…

— Вот даже как, — протянул Пан, до сих пор считавший, что проститутка никому отказать не имеет право, ну, или не должна, как правильнее?

— Ладно, нагуливай аппетит, снайпер, — сказал Успенский, — сейчас допьем и пойдем туда, где самые смелые мечты исполняются…

— К проституткам не хочу, это аморально, — неожиданно заявил Пельмень, которому водка ударила в голову.

— А ты и не пойдешь, — засмеялся Успенский, — будешь под дверью дежурить, ну, а не хочешь под дверью, то свечку подержишь… это вполне морально… и кошерно, наверное, а, Пельмень?

Обиженный Пельмень хотел было еще что-то возразить, но старший сержант быстро разлил остатки водки, без тостов и предупреждений проглотил свою дозу.

— Хватит рассуждать, засиделись мы тут, — сказал он, вставая и оправляя штурмкомб.

Так получилось, что Пан поднимался из-за стола последним и заметил, как прибиравшая грязные тарелки Джейн оборонила маленький листок бумаги прямо возле его уже пустого стакана. Пан, совершенно не соображая, зачем он это делает, подхватил стакан вместе с бумажкой, поглядел его на свет, изобразил на лице сожаление и встал, одновременно пряча листок в карман комбинезона. «На улице посмотрю», — решил он, догоняя идущих на выход товарищей.

*

Штыки матово светились в электрических огнях вывески бара, гипнотизировали и завораживали своей откровенной прямотой, сдержанным размером и хищной остротой жала. Штыки смотрели прямо в живот Пана, едва вышедшего следом за Успенским и Пельменем из дверей бара.

Впрочем, не только на Пана были направлены штыки четверых солдат в повседневной форме, чистой, недавно полученной со складов, но — старомодной, списанной из употребления задолго до окончания войны на Западе. Сейчас эту форму из стратегических запасов донашивали тыловики, комендантские роты, хозвзвода. И точно — у каждого из солдат на правом рукаве видно было красную повязку с белыми буквами КП, «комендантский патруль». Впрочем, в боевых частях, Пан это слышал, такую же форму использовали, как «подменку». Позади солдат, с пистолетом в руке, стоял старший лейтенант и недобро щурился на вышедших из бара Успенского, Пана и Пельменя. За спиной одного из патрульных Пан заметил небольшой рюкзачок-рацию.

— Старший лейтенант Овсянников. Комендантский патруль, — небрежно козырнул офицер.

— Старший сержант Успенский. Рядовые Панов и Пельман. Шестой штурмовой батальон, — вскинул руку к виску Успенский.

— Свои, — выдохнул старлей, вкладывая пистолет в кобуру и одновременно раздвигая плечом патрульных, чтобы подойти ближе к вышедшим из бара бойцам. — Отставить!

Штыки нехотя заколебались и ринулись вверх, лязгнули карабинчики ремней, и штурмгеверы заняли спокойное положение за плечами патрульных.

Старлей Овсянников протянул для пожатия руку сначала Успенскому, а за ним и остальным.

— Нам тут сообщили, что стрельба была, какие-то солдаты мотоциклиста местного убили, а потом сами в бар пошли, — сказал он, будто бы оправдывая свою бдительность. — Вот, пришлось проверить…

Он кивнул назад и в сторону, где маячил в полумраке тот самый полисмен, который пытался доставить в свое отделение открывших стрельбу бойцов.

— Долго ж вы добирались, — усмехнулся Успенский, — тому уж два часа, как Пан этого мотоциклиста снял…

— А куда торопиться? — пожал плечами старлей. — Тут, в городе, каждую ночь стреляют промеж себя. Оружие-то так на руках и осталось, едва ли две сотни пистолетов нам обыватели сдали, из законопослушных и перепуганных, а всякие бандиты да хулиганы так с пистолетами и таскаются, лупят друг дружку почем зря…

— Ну, так нам работы потом меньше будут, если они друг дружку, — подмигнул Успенский.

— А этого, значит, вы? — вернулся к началу Овсянников.

— Рядовой Панов, снайпер в моей роте, — указал Успенский. — Открыл огонь на поражение по вооруженному мотоциклисту, едущему нам навстречу…

— А этот гад нам про оружие ничего не сказал, товарищ старший лейтенант, — вмешался в разговор один из патрульных с лычками младшего сержанта. — Вроде, просто застрелили кого-то — и все.

— Он вам про перестрелку из всех стволов не рассказывал? — улыбнулся Успенский.

— А что? — встрепенулся Овсянников.

— Был один выстрел из «семена», вот что, — ответил Успенский. — Служивый этого мотоциклиста снял, мы посмотрели, ружьишко его я об асфальт разбил, и пошли дальше, в бар вот заглянули. Здесь единственный на всю улицу, где водка есть.

— А я на этой улице день через день по службе бываю, а не знал, — удивился старлей. — Вот ведь штурмовики! находчивые вы ребята.

— Так вам еще тут служить и служить, а мы — пополнение вот подбросят и — неизвестно где завтра будем, — засмеялся Успенский. — Приходится быть шустрым.

— Да я сам из бывших танкистов, после контузии в комендатуру попал, врачи говорят, нельзя пока обратно, а поближе к фронту тут ничего и нет, не на материк же возвращаться? — навел ясность старлей и тут же, будто невзначай, спросил: — Дежурный-то по части знает, где вы?

— Я сейчас на должности комвзвода, — ответил Успенский.

Это прозвучало как: «Те, кому положено — поймут», и старлей понял. Сержант на офицерской должности, это вам не первые годы на западном фронте, когда старшины ротами командовали. Значит, не просто заслужил, а, скорей всего, дожидается на этой должности звания, а офицер без ведома дежурного по части из расположения отлучаться не может уже просто потому, что он офицер.

Отвлекая от разговора двух офицеров, настоящего и, возможно, будущего, на спине патрульного противно зазуммерила рация, и тот ловко левой рукой подхватил откуда-то из рюкзачка неприметную внешне простую телефонную трубку. «Рядовой Асатов… Так точно… Зову…»

— Товарищ старший лейтенант, на связь, дежурный по городу! — позвал он своего командира.

— Хорошо вам отдохнуть, парни, — попрощался Овсянников.

В ответ теперь уже все бойцы, а не один Успенский, взяли под козырек. Впрочем, к Пельменю это не относилось, он и так во время разговора вел себя, как застуканный за онанизмом подросток, а когда старлей прощался, на лице переводчика возникла блаженная улыбка, и он не только честь отдать позабыл, но даже и выпрямиться, что бы хоть чуть-чуть напоминать солдата штурмового батальона.

«И чего это я перетрухнул, как первогодок, — с досадой подумал Пан, провожая взглядом отошедший в сторонку патруль. — Надо же, стрелял в мотоциклиста — не боялся, а тут, будто застыл, хоть и знал, что взводный на себя все возьмет, да и выкрутится из любой передряги. Недаром про него столько историй в батальоне рассказывают… А вот на тебе…»

— Постойте, ребята, — позвал Пан уже тронувшихся в дальнейший путь друзей. — Мне тут официанточка из бара, похоже, записку подбросила. Пельмень, прочитай, пока еще на свету стоим…

— Так-так, — потер руки Успенский, — а ты, Парамоша — азарт, как говорится, сразу девчонку чем-то подцепил…