– Э…

– Черт возьми, какой именно голубь? И принеси мне чернила и перо, да поживее!

– Э…

Генрих резко обернулся и схватил лакея за камзол.

– Если ты ничего не соображаешь, ротозей, то пусть придет кто-нибудь, кто в этом разбирается!

– С…сей же час, мой господин!

Генрих поднял ногу, чтобы пнуть лакея, но тот уже успел преодолеть добрую половину лестницы.

– И не забудь о чернилах! – крикнул он вдогонку.

В доме была одна-единственная клетка. Генрих снова задался вопросом о том, что делает Диана, дабы избежать путаницы с письмами. Поразмыслив, он с горечью подумал, что посвящен в ее махинации не больше, чем обычный лакей. Какое там слово стояло в самом начале их партнерства? Слуга? Его вскоре заменило слово «партнер», но он был и остается всего лишь мальчиком на побегушках, если хорошенько подумать.

– Вот только этот мальчик на побегушках трахал хозяйку… – прошептал Генрих и ухмыльнулся. Впрочем, облегчения эта мысль не принесла.

А что он делает здесь, с письмом, которого Диана ждала все это время? Может, он промурлыкал его содержание ей на ушко, когда она тащила его на крышу, срывая с него одежду? Нет – он торчит перед клеткой с голубями на вонючем чердаке и вынужден орать на прислугу, чтобы ему по меньшей мере дали возможность отправить ей сообщение. И хуже всего то, что сегодня вечером он снова пойдет в один из публичных домов неподалеку от городской стены и наделает долгов, чтобы удовлетворить свою похоть, которая делает его слишком беспомощным, когда его мысли заняты Дианой. К сожалению, он больше не сможет вернуться в заведение, посещаемое им в последнее время. Там предлагают самых красивых девушек, которых только можно найти в Праге, но он сам все испортил. По его просьбе хозяин борделя послал к нему двух девушек, блондинку и брюнетку. Генрих заставил блондинку выбелить себе лицо, а затем принудил девушек ласкать друг друга. Сам же смотрел на них, дрожа и постанывая от возбуждения. В какой-то момент он понял, что больше не в состоянии терпеть. Ослепленный неожиданным бешенством, Генрих набросился на одну из красоток, брюнетку, и принялся хлестать ее по щекам. Блондинка попыталась сбежать, но он не пускал ее и все время орал: «Ты именно этого хочешь, Диана? Прикажи, и я вырву ей сердце! Прикажи, и я стану пить ее кровь. Прикажи! Прикажи! Прикажи, и я сделаю все, что ты захочешь, только позволь снова обладать тобой!» Затем он рухнул на всхлипывающую темноволосую девушку, раздвинул ей ноги, вонзился в нее и сразу кончил. Когда же Генрих вгляделся в ее лицо с распухшими губами и кровоточащим носом, он понял, что она ни капли не похожа на Александру Хлесль… И тогда он, сжав кулаки, снова набросился на девушку. Он непременно забил бы проститутку до смерти, если бы его не оттащили от нее подальше. Блондинка все же успела сбегать на первый этаж и позвать на помощь, и Генрих, полуголый, очутился на улице. А вслед ему неслись угрозы, что если он еще хоть раз здесь появится, то с девушками ему больше не спать. Он кое-как добрался до дому, рухнул на кровать и, всхлипывая и крича от ярости, удовлетворил себя сам – в напрасной попытке представлять на месте избитой в кровь красотке Александру Хлесль.

Запах перьев и сухого помета из клетки, смешанный с запахами старого чердака, а также едва ощутимый аромат пряностей кружили голову и замедляли биение сердца. Ему казалось, что нет ничего более земного, чем этот запах. Генрих смотрел, как лучи солнца, проникающие сквозь щели в крыше, освещают старые, никому не нужные вещи, сложенные на чердаке, на голубей, которые то и дело вспархивают и перелетают с места на место. Зайди он в клетку, и птицы сели бы ему на плечо, чтобы доброжелательно поклевывать тыльную сторону ладони. Он думал о теплом летнем вечере, когда от жары хочется спать, и о том, что иногда из сложной ситуации можно найти очень простой выход: взять и покончить с ней. Генрих неожиданно представил, как встает, покидает этот дом и уходит в закат, прочь отсюда, прочь из Праги, куда-нибудь, где можно начать все заново. Как он мог пасть так низко, дойти до того, что его вышвырнули из борделя и он лежал на мостовой с разбитым носом, а вдогонку ему неслись проклятия и угрозы хозяина борделя?

Запах голубятни окутал его облаком и вынудил закашляться. Резкий звук напутал птиц. Они метнулись прочь от него и, хлопая крыльями и воркуя, сбились в другом конце клетки. Ему почудилось, что он может уловить запах их панического страха. Он скорчил гримасу и оскалился, а затем принялся водить пальцами по прутьям клетки. Птицы испуганно перепархивали с места на место, сталкиваясь друг с другом. Генрих понял, что презирает этих тварей.

– Выходите, – с ненавистью прошептал он. – Вылезайте, чтобы я мог вас всех сожрать. – Он снова постучал по прутьям. – Вылезайте, вонючие комки перьев, чтобы я откусил вам головы. Я кот, и я голоден! – Он согнул пальцы, будто это были когти, и зашипел на птиц, забившихся в панике от ужаса. Полетели перья. Генрих заметил, что они начали гадить от испуга, пачкая и себя, и других.

– Ха-ха-ха! – захохотал он и снова затряс прутья клетки. – я вас всех съем!

Тут до него дошло, что он на чердаке не один. Он выругался, выпрямился и, обернувшись, недовольно спросил:

– Где тебя носило, рото…

Она молча наблюдала за ним. Ее лицо было непроницаемо Генрих уставился на нее и почувствовал, как заливается краской. Она не принесла с собой чернил. Генрих открыл было рот, но тут же закрыл его. Он еще никогда не видел ее иначе как с выбеленным лицом. На этот раз она не стала пользоваться косметикой. Он вспомнил, как ему показалось, что под слоем краски на ее лице проступают веснушки, но ее кожа была безупречна. Его Диана была прекраснее, чем в какой-либо из тех случаев, когда она была накрашена. Внезапно Генрих услышал, как кто-то скулит, и, потрясенный, понял что скулит он сам.

– Есть сообщение? – спросила она.

– Я… я не знал… я не знал…

– Да, вы не знали, – ровным тоном подтвердила она. Ему показалось, что в ее голосе прозвучало презрение, и внутренне сжался.

– Я… – Он указал пальцем через плечо на клетки с голубями. Он знал, что не сможет дать никакого объяснения, благодаря которому его поведение показалось бы менее смехотворным. Плечи его опустились.

– И что в нем говорится?

– Если бы… если бы я знал, что вы здесь…

– Что в сообщении?

– Вы просто удивительно прекрасны! – вырвалось у него.

Она стояла у лестницы в своем белом одеянии, руки стыдливо сложены у лона – прямо ангел, спустившийся на землю. Вырвавшееся у него признание произвело на нее примерно то же впечатление, что дуновение ветерка от крыльев бабочки производит на гору. Он напрасно пытался взять себя в руки и привести свои мысли в порядок. Когда он поспешно шагнул ей навстречу, она и бровью не повела.

– Диана, – хрипло пробормотал Генрих. – Вы наполняете все мои мысли, каждую клеточку моего тела… Диана… – Он поперхнулся и с трудом заставил себя замереть прямо перед ней.

– Что в сообщении?

– Кардиналу удалось узнать, что копия библии дьявола из кунсткамеры вовсе не находится в старых развалинах, – выдавил он. – Время пришло!

Она, казалось, обдумывала его слова. Взгляд ее скользнул по нему, будто он был каким-то насекомым. «Кодекс вошел в ее плоть и кровь, – подумал Генрих в сотый раз, – так же как в мою плоть и кровь вошла она».

– Вы знаете, что нужно делать, – вымолвила наконец женщина.

– Да. Но…

Она молчала и ждала.

– Но… я хочу… я могу… – Мысли, несмотря на все его старания, по-прежнему путались. Тяжело дыша, Генрих схватил ее за плечи и притянул к себе. Когда же он прижался к ее рту и попытался открыть его языком, то так надавил на него, что у него заболели губы. Она не ответила на его поцелуй и осталась совершенно безучастной. Создавалось впечатление, что он пытался целоваться с еще теплым трупом. Застонав, Генрих отстранился от нее.

– Здесь, – медленно произнесла она, даже не вытерев его слюны со своего лица, – властвуют другие законы. Если вы еще раз так поступите, я прикажу вышвырнуть вас из своего дома.