– Все, что относилось к этой коллекции чудес, приносит несчастье.

– Например?…

К разочарованию Вацлава, Андрей не попал в ловушку.

– Если бы не было этой кунсткамеры, Рудольф был бы вынужден принять вызов действительности, а империя не пала бы так глубоко.

– Что мне теперь с этим делать?

– Думаю, его можно оставить. Но оставь его для себя и не показывай всем вокруг.

– Спасибо.

– Вацлав?

– Да?

– А что ты еще там нашел?

– Кроме рога? Сломанные рамы для картин… груды черепков… раковины… орехи… Один в самом деле выглядел как…

– Да, да, я знаю эти орехи. Книги?

Вацлав уловил ту незначительную долю, на которую голос отца отклонился от своего обычного тембра.

– Книги? Нет.

– Ну хорошо.

Вацлав дошел до двери.

– Вацлав?

– Да?

– Не ходи туда больше.

Вацлав промолчал. Он ненавидел лгать своему отцу. Он не сомневался, что снова пойдет к одинокому месту у подножия замка, мимо покрытых мхом статуй и засоренных фонтанов, которые больше никого не интересовали, мимо висящих на деревьях клеток, в которых, если верить сплетням, по приказу Рудольфа гноили алхимиков, пытавшихся его обмануть.

И вот теперь он снова был здесь, уже в пятый или шестой раз, потея на теплом июньском солнце, осторожно карабкаясь по лабиринту из веток и корней. Все, что ему удалось найти во время своих последних посещений, это те же черепки, уйма причудливых раковин улиток, разбитые бокалы с остатками жидкости, пахнущими алкоголем и гнилью, разорванные полотна картин. Здесь не оказалось ни единой книги, и Вацлав был близок к тому, чтобы оставить свою надежду.

Внезапно что-то блеснуло на солнце. Вацлав прищурился. Золото? Какой-то придворный льстец забыл отломать оправу от одного из чудес природы? Андрей и Вацлав не были бедны, но найти хороший кусок золотого украшения… Его отец улыбнулся бы, если бы он притащил его домой и объяснил, что в этом нет его доли и что он принадлежит только Вацлаву. И вообще, Вацлав может отнести это к ювелиру и сделать из него подвеску или браслет, что-то маленькое, тонкое, что-то для девушки… для Александры, только так, из родственного глубокого уважения…

Он протянул руку между ветвями, под которые проскользнула металлическая вещь, и не без труда вытащил ее. Удивительно тяжелая, неопределенной квадратной формы, размером с часы-куранты, она была украшена фантастическим орнаментом и тускло отсвечивала матовым золотом, словно главный экспонат сокровищницы. Юноша с волнением вытащил ее наверх, где было светлее.

Предмет выглядел как неудавшийся макет пьедестала для статуи – три плоскости одна над другой, похожие на ступени пирамиды. Колесики, винтики и шестеренки составляли запутанное геометрическое украшение на передней части. На самой верхней плоскости находились две фигуры, повернутые к зрителю спиной. Создавалось впечатление, будто их конечности были собраны отдельно. Через поверхность последней ступени тянулись полосы; они вели к фигурам, за которыми исчезали. Вацлав попытался перевернуть фигуры на спину или отделить их от поверхности, однако у него ничего не получилось. Тогда он осторожно встряхнул находку – внутри нее зазвучала мелодия, напоминающая сложный колокольный звон. С мыслью, что найденная им вещь, возможно, сделана из золота, он уже попрощался. Фигуры, а также поверхность последнего основания, особенно вокруг полос, выдавали отслоившуюся золотую краску, а под ней простую жесть. Он снова встряхнул ее. Маленький ключик, который он до этого не заметил, выпал из своего крепления и повис на тонкой цепочке. Вацлав нашел замочную скважину и, осторожно вставив в нее ключик, повернул его. Внутри предмета что-то затрещало. Он наконец понял, что найденный им предмет – это своего рода механическая игрушка. Что-то щелкнуло, шестеренки и зубчатые рейки с внешней стороны задвигались рывками, задрожали. Падение вниз, на эту свалку, вряд ли пошло на пользу автоматической конструкции. Юноша еще раз повернул ключик. Он уже чуть не выкинул свою находку, когда обе фигуры вдруг сами перевернулись на спину. Вацлав увидел тонкие стержни и проволоку, выходящие из полос и сваренные с конечностями фигур. Фигуры были обнаженными мужчиной и женщиной. У фигурки мужчины там, где должно было быть его мужское достоинство, Вацлав заметил прямоугольную щель. Примечательно, что была отломана именно эта часть. Анатомически точное исполнение обеих фигур заставило Вацлава догадаться, что эта деталь отсутствовала вовсе не по недоразумению. Он снова повернул ключик.

Задвигались другие шестеренки. С дрожанием и треском, резкими рывками, как марионетки, обе фигуры поднялись вертикально и благодаря похожим на паутинки подпоркам из стержней, проволок и шарниров повернулись к верхней части пьедестала. Вацлав был очарован.

Когда же еще более сильный поворот ключа переместил фигуры на пьедестал, раздалось слабое жужжание.

– О-о… – произнес Вацлав.

В выемке между ног мужской фигуры показалось нечто. Стало очевидно, что оно не было отломано, а только извлекалось с помощью очередного механизма. С широко открытыми глазами Вацлав смотрел на огромный фаллос, который медленно и анатомически болезненно, как-то неправильно выдвигался из низа живота, но потом – с такой же анатомической болезненностью, но теперь уже правильно – начал подниматься. Вацлав нервно сглотнул.

– Ага, – сказал кто-то почти ему на ухо.

Вацлав вздрогнул и нечаянно ударил игрушку о ветку. Жужжание прекратилось, движение резко остановилось. Что-то треснуло внутри, как будто последний час прибора был недалек.

Вацлав уставился на груду корней, где на пару ладоней дальше от того места, на котором сидел он, стояла красивая девушка. Однажды Вацлав слышал, как Киприан Хлесль, смеясь, рассказывал, что перед своей брачной ночью он произнес три короткие молитвы: первую – чтобы от возбуждения у него не отказало; вторую – чтобы, когда его жена забеременеет, все прошло хорошо; третью – чтобы их первый ребенок, если это будет девочка, не был похож на своего отца. Поскольку все это в точности исполнилось, подытожил Киприан, он не отважился произнести четвертую молитву – чтобы его дочь была послушной. Когда в тот раз Вацлав покосился на Александру, она надула губы и закатила глаза – наполовину с веселым согласием, что ее родители невозможные, наполовину рассерженно, потому что он, Вацлав, стал невольным свидетелем этого.

Александра унаследовала всю красоту, которую могла передать ей ее мать: она была высокой, стройной, уже сейчас женственной; у нее было узкое лицо с высокими скулами, смелыми глазами и копной темных волос. Вацлав каждый раз смущался, когда смотрел в эти глаза, и у него было такое чувство, будто он смотрит в глаза своей тети или своего отца. Сам он уродился не в свою родню; казалось, от этой ветви семьи он не унаследовал и самой малости. Как и Александра, он должен был походить по своему характеру на мать, умершую вскоре после его рождения. Однажды Киприан шутливо прижал его к себе и сказал, что они оба посторонние в этой красивой семье, два безобразных парня, существующие только для того, чтобы подчеркивать красоту других. Когда Вацлав в ответ засмеялся, его собственный смех показался ему неестественным.

– А я хотела узнать, чем ты тут занимаешься, – сказала Александра. – Я случайно видела, как ты исчез в Оленьем прикопе. Поэтому я пошла вслед за тобой.

– Ах да, – слабо произнес Вацлав и попытался незаметно спрятать игрушку.

– Что у тебя там?

– Ничего, – ответил Вацлав, которому удалось так перевернуть прибор, что фигур не было видно.

Это движение зацепило что-то внутри механизма, и фаллос мужской фигуры с жужжанием поднялся на несколько сотых дюйма.

– Что это было?

– Ничего.

– Ты считаешь меня глупышкой, Вацлав? Что у тебя там?

– Это… это… механическая игрушка…

– Ты нашел ее здесь?

– Э… да.

– Покажи.

– Э… нет.

– Что? Ну-ка, показывай!