– За что я, пожалуй, сохраню жизнь ему, – неожиданно заявил Киприан.

Генрих издал короткий смешок.

– Да неужели? – воскликнул он. – При каком таком случае?

– При следующем, который представится.

– Ты считаешь себя таким хитрым, Киприан Хлесль, таким непобедимым! Но я уже одолел тебя один раз и снова одолею.

– Повторяй это сколько угодно, если тебе от этого станет легче.

Генрих обхватил рукой Александру и сжал ей грудь прямо через одежду. Она ахнула. Генрих не отпускал ее.

– Вот, – прошипел он, – вот. Сделай с этим что-нибудь, папаша. Спаси свою дочь из когтей монстра, папаша. Я мог бы оттрахать ее хорошенько прямо здесь, у тебя на глазах, а затем сунуть пистолет ей в пизду и спустить курок, и ты ничего не смог бы с этим поделать. Ты просто куча дерьма с большим рылом, и только.

Генрих понял, какие чувства переполнили. Киприана, хотя внешне он оставался спокойным. Он еще раз сжал грудь Александры в надежде, что девушка закричит, но она не доставила ему такого удовольствия. Он разозлился и отпустил ее. У него возникло ощущение, что из этого противостояния он вышел побежденным. Когда Филиппо направил свою лошадь к нему, он обрадовался случаю отступить.

– Что? – пролаял Генрих.

Проклятый священник был бледен.

– Что будет дальше? – спросил он. – Что вы собираетесь делать?

Взгляд Генриха невольно обратился к пустому, красивому лицу Изольды. Только вот оно больше не было пустым. Когда их взгляды встретились, в ее глазах проснулось нечто, что Генрих распознал как отвращение. Она показала ему язык. Он поднял руку, будто собираясь ударить ее еще раз, но внезапно почувствовал, что это было бы еще одним признаком слабости. Он беспомощно размышлял над тем, что снова загнал себя в ситуацию, в которой потерял лицо. Если он ударит ее, то создастся впечатление, что он просто срывает на ней злость, так как не решается и дальше докучать Александре или Киприану. Если он пощадит ее, то лишь докажет, что размышлял как раз над тем, в чем человек, ощущающий себя хозяином положения, не нуждается. Генрих стиснул зубы и направил лошадь прочь от лесной тропы, в сторону подъездной дороги, ведущей к внешним воротам Пернштейна.

– Мы приехали, – сообщил он. – Убери идиотку с глаз моих, пока я не разбил ее тупую физиономию. А затем отведи парня в комнату с подъемным механизмом ворот у подножия центральной башни и запри его. Я поговорю с… – Ему пришлось заставить себя произнести ее настоящее имя: – Поликсеной.

– Хорошо.

Это прозвучало так, как будто священник собирается присутствовать при их беседе. Генрих предпочел бы, чтобы он убрался куда-нибудь. А лучше всего было бы, если бы он рухнул замертво.

– Александра идет со мной. – Он вызывающе посмотрел на Киприана, надеясь, что тот скажет что-нибудь вроде: «Если ты ее тронешь, то умрешь!» – но, естественно, подлец не проронил ни слова. Генрих спешился, стащил Александру с седла и просто отпустил лошадь. Пусть слуга ее потом ловит.

Когда он обернулся, лицо Александры оказалось прямо перед ним. Она плюнула в него.

Он схватил ее за затылок и подтащил к себе, а затем как можно сильнее облизал ее щеки, лоб и глаза. Ее передернуло.

Генрих смотрел, как священник ведет Киприана на цепи к центральной башне. Изольда рысила рядом с ним. Он взялся скованные запястья Александры и потащил ее за собой.

15

Он ожидал ее в капелле, но она не пришла туда. После долгих поисков он наконец нашел ее в спальне. Он никогда еще не был здесь и поразился тому, что в комнате преобладали пестрые ткани, яркие покрывала и подушки. В отличие от спальни в Пернштейне комната в пражском дворце, в которой они вместе до смерти замучили проститутку, была будничной, явно гостевой спальней. Генрих не знал, чего он ожидал от комнаты, которая представляла собой ее интимное убежище. Конечно, он не думал, что увидит совершенно обычную комнату женщины, у которой нет либо времени, либо денег, чтобы поменять девичью обстановку на нечто более дорогое, более солидное.

Белая фигура, казалось, совершенно не вписывалась в эту обстановку.

Краем глаза он заметил, что Александра осматривается, и догадался, что у нее создалось такое же впечатление: обычное помещение и его обитательница не были единым целым. Это могло быть преднамеренным: посетитель сразу чувствовал себя неуверенно, оказываясь в ее присутствии, ибо у него возникали противоречивые ощущения. На подносе стоял кувшин вина. Генрих сосчитал бокалы: три. Он прищурился. Опять новая игра? Стеклянные бокалы, толстостенные, оправленные в золото и украшенные серебряными нитями, которые вились вокруг ножек, Должно быть, происходили из наследства старого Братислава. Сразу было видно, как много стекла понадобилось для их изготовления. Это было чистой воды хвастовство и скорее доказательство собственного богатства, чем желание использовать Драгоценные сосуды для напитков. За деньги, вырученные от их продажи, можно было содержать весь Пернштейн в течение целого года. Вероятно, это были последние три штуки, оставшиеся от сервиза, благодаря которому финансировалась жизнь Поликсены в Пернштейне. И все же Генрих знал, что число «три» вовсе не было невинным или случайным.

Он сделал шаг вперед и, споткнувшись о рассохшийся деревянный настил, разозлился.

– Для кого третий бокал? Для попа?

– А с чего вы взяли, что второй бокал предназначается вам?

Генрих, едва не потеряв дар речи, изумленно уставился на нее. Она наклонила голову и слегка улыбнулась.

– Вы знали, что Александра и Изольда убежали вместе, или нет? – Он понял, что говорит, как маленький мальчик, над которым подшутили его друзья по играм.

– Как вы пришли к такому выводу?

Он пренебрежительно фыркнул. Александра засмеялась, что подлило масла в огонь, однако в присутствии женщины в белом он не смог бы причинить девушке боль, не выказав себя еще более слабым человеком.

– Она сама все спланировала, – ответила вместо нее Александра. – Она играет с тобой так же, как со мной и со всеми другими. Ты играешь с игрушками, а она – с людьми.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Генрих, хотя слишком хорошо знал, что имела в виду Александра. Здесь, в этой комнате, казалось, было нечто такое, что позаботилось о том, чтобы люди могли заглянуть друг другу в душу. Смущенный осведомленностью Александры, он сжал кулаки.

– Она привязала меня к старому подъемному механизму, который ты переделал. Ведь это ты его переделал, да? Не надо ничего отрицать. Ты ведь его для меня приготовил, не так ли. В конце, когда мы с тобой остались бы одни, ты прикрепил бы меня к нему и убил.

«Ошибка, – подумал он. – Я не хотел быть наедине с тобой. Мы были бы вдвоем и наслаждались бы твоей смертью». Ему вдруг стало ясно, что это всегда было его сокровенной мечтой, и ею же и останется. Но он промолчал.

– Она приказала привязать меня там, оставив рядом со мной Изольду. Ушло не так уж много времени, чтобы убедить Изольду освободить меня. Эта девушка живет в своем собственном мире, где только немногое совпадает с тем, что происходит в действительности, но в конце концов она меня вспомнила. Я достаточно часто пела и смеялась вместе с ней, когда навещала Леону. – Александра обернулась и посмотрела на улыбающуюся Поликсену. – Само собой разумеется, вы все это знали. Леона, опасаясь за жизнь Изольды, рассказала вам многое из того, что касается моей семьи.

– Что значит весь этот вздор? – воскликнул Генрих, хотя ни одного мгновения не сомневался в том, что Александра говорит правду.

– Почему вы не убили ее? – спросила Поликсена. Она пристально смотрела на Генриха. – Почему вы сохранили ей жизнь? Или вы забыли, какое наказание мы с вами назначили другим, тем, кто пытался предать нас?

– Мы? – горько повторил он. – Я не знаю, существует ли действительно это «мы».

– Вы сохранили ей жизнь. И это причина, по которой я подвергла вас этому испытанию. Вы его не выдержали.