— Какой позор! Да в этой вашей энциклопедии свыше двух третей вранья! Какая чудовищная однобокость! Уходите, товарищ Волков! Уходите и вашу чудо-аппаратуру унесите с собой! Я в нее не верю!

Волков молча выключил ноутбук и засунул его в сумку.

— Мне очень жаль, Иосиф Виссарионович! — сказал он на прощанье.

За его спиной о стену разбился графин с недопитым вином. Поскребышев привстал в изумлении.

— Что это было? — спросил он.

— Товарищ Сталин очень обиделся, — кротко сказал Волков.

— На кого? На вас??? — на лице секретаря медленно проступал ужас.

— Нет! — ответил Андрей Константинович, — на проклятых империалистов. И, отчасти, на товарищей по партии.

В шесть утра в дверь его квартиры постучали. Явившийся полчаса тому назад Алеша Приходько открыл дверь. На пороге стоял Берия. Не говоря ни слова, он бросился к кровати Волкова и принялся ее трясти.

— Что вы наделали! — горько воскликнул он, — товарищ Сталин позвонил мне в три ночи! Что вы ему такого наговорили?

Мгновенно проснувшийся хозяин принял сидячее положение.

— Прекратите мне «дембельский поезд» устраивать! — строго сказал он, — говорите толком: что случилось?

— Я это и хотел бы знать! — разгоряченный Берия сел на стул и снял с головы шляпу с налипшей на нее мелкой порошей, — он сказал, что у него появились веские причины не доверять вам. Что вы натворили?

— По просьбе товарища Сталина я показал ему статью в энциклопедии. О нем. Просьба была весьма похожа на приказ.

— Черт возьми! — растерянный Лаврентий Павлович достал из бокового кармана футляр с пенсне и принялся его протирать носовым платком, — а я уж места себе не находил. Думаю, ошибся товарищ Берия в товарище Волкове…

Волков тем временем надел галифе и уже облачался во френч.

— Надеюсь, — произнес он голосом старорежимного полковника, — что вы, господин Главный комиссар Государственной Безопасности окажете мне честь и позавтракаете у меня? Как говорится, война войной, а обед по расписанию.

На кухне сержант госбезопасности Приходько уронил кастрюльку. На его памяти никто не обзывал наркома внутренних дел «господином». К его удивлению, Берия ничего не сказал. Только буркнул:

— Ну и нервы у вас, господин генерал-секретарь Её Величества!

Оба собеседника фыркнули, точно удачно нашкодившие коты. На кухне горевал Приходько. Кастрюлька с овсяной кашей упала так удачно, что испачкала ему сапоги по самые голенища.

— Беги, несчастный! — сказал ему Волков, появляясь на пороге, — отмой эту жуткую овсянку и неси нам с Лаврентием Павловичем яйца с беконом и что-нибудь из салатов. Не забудь про аперитив!

— А-пе-ри-что? — переспросил адъютант, — какое-то слово ненашенское…

— Двухсотграммовый графинчик с кислятиной, ё! — объяснил Андрей Константинович, — кислятина может быть любая: абсент, текила, глинтвейн, ром. Только не приноси граппу — у меня от нее изжога.

— У меня стойкое подозрение, — начал Берия, когда адъютант отправился в столовую, — что я зря вам рассказывал про грузинские вина. Судя по вашей осведомленности, товарищ Волков, вы до революции были половым в «Континентале».

— Разве что в прошлой жизни, — согласно кивнул Волков, — а то и в позапрошлой. Лакейство — не интеллект, просто так не выветривается. А давайте, любезнейший Лаврентий Павлович, сегодня надеремся и на работу не пойдем. Посмотрим, как старик без нас обойдется…

— Уж он точно обойдется, — уверенно ответил нарком, — так что двести грамм на двоих — это максимальная утренняя доза. Если кислятина, конечно, градусов под сорок. Вам то ничего, товарищ Волков, а вот я элементарно поплыву.

Быстрый на ноги Приходько быстренько доставил из кремлевской столовой французскую солянку и яйца «бенедикт». В никелированном металлическом судке плавало несколько колбасок. Берия скептически посмотрел на яйца без скорлупы, сваренные в крутом кипятке, но не сказал ни слова.

— А про а-пери-тив шеф ничего не знает. Вот, передал маленький графин коньяку-с…

— А с чего это ты расшаркался? — подозрительно посмотрел на него Волков.

— А от нас наслушался, — догадался Берия, — не обращайте на это внимания, сержант. Лучше накрывайте на стол — у нас с Андреем Константиновичем много работы.

Ближе к концу рабочего дня в кабинет Волкова заявился сам Сталин. Берия просматривал на ноутбуке биографии гитлеровских военачальников и зачитывал выдающиеся, по его мнению, подробности. Волков записывал подробности в школярскую тетрадочку грязно-фиолетового цвета и рассуждал вслух:

— Набор индивидуальностей! Как Гитлеру удалось с этими тараканами половину Европы захомутать — ума не приложу…

Появление Вождя внесло в мирный характер беседы известный дискомфорт. Иосиф Виссарионович это прекрасно знал, поэтому он сразу ответил на неоконченный вопрос Волкова.

— Не нужно недооценивать Гитлера, товарищ Волков. Набор индивидуальностей может увести за собой еще более яркая индивидуальность. Вы считаете, легко было товарищам Ленину и Троцкому организовать октябрьский переворот? Чего стоит только одно выступление Каменева и Зиновьева в газете «Новая Жизнь»! После Октября многие из этих «индивидуальностей» показали свое истинное лицо.

По Сталину было все просто. Было два мнения: его и неправильное. И тот, у кого мнение было неправильным, попал под каток Истории. А не нужно деткам разгуливать по проезжей части! Иосиф Виссарионович как будто прочувствовал эти мысли Волкова и тяжело присел на один из стульев.

— В той статье я выставлен в очень неприглядном свете. Товарищу Сталину тоже бывает больно, не забывайте. Товарищ Сталин тоже человек. Я был вчера с вами резок, Андрей Константинович. Прошу вас: примите мои извинения… мы не имеем права сердиться на потомков, ибо сами подсказываем им методы борьбы с неугодным элементом.

Было заметно, что извинительная речь непросто далась Сталину. Извиняться Хозяин Кремля не очень-то привык и не очень умел. Чтобы разрядить обстановку, Берия позвонил и попросил чаю. Волкову захотелось кофе, но он промолчал. Сталину хотелось вина, но он тоже промолчал. Все трое пили чай с лимоном и овсяным печеньем. Иосиф Виссарионович расспрашивал Волкова о том, какой он видит позицию Советского Союза на политической арене в обстановке надвигающейся экспансии Германии. Андрей Константинович признался, что единственное, что ему приходит в голову — это подчеркнутая нейтральность на дипломатическом фронте, а в реальности — «тактика мелкого фола». Причем, не со стороны Советского Союза, а со стороны Великобритании.

— Понимаете, товарищ Сталин, — говорил он мягко, но убедительно, — мы применим против британцев их собственную тактику: мелкие подлости Германии от анонимных источников с подчеркнутым английским акцентом; шалости в Северном море с применением радиоуправляемых мин; непонятные пожары на румынских нефтепромыслах; неожиданные обвалы на шведских рудных шахтах и диверсии на заводах «Бофорс», где плечом к плечу нынче трудятся шведские и немецкие пушкари. Добрая тетушка по имени «Голландия» исправно предоставляет мощности своих предприятий небезызвестной фирме «Фоккер», а нейтральная Швейцария поставляет господину Гитлеру зенитные автоматы системы «Эрликон».

Сталин молчал. Допил чай, в раздумьях закурил. Лицо у него было непроницаемое.

— А вы, товарищ Волков, случайно не подскажете нам с Лаврентием Павловичем, как нам вырастить скороспелых высококвалифицированных работников тяжелой промышленности. У нас половина лицензий на высокоточное производство валяется без дела — советским людям это пока не по плечу. Помните, намедни мы это уже обсуждали?

Волков хмуро ответил:

— А на моей памяти нам так и не удастся конкурировать с Западом. Разве что в области вооружений. И это отчасти из-за проклятой Второй Мировой войны. А сколько лжи, связанной с ней, выльется на голову потомков…

— Верю! — пробурчал Сталин из своего угла, — хотя нападение Германии мне по-прежнему представляется маловероятным. То-то Шапошников поломает голову, когда я ему предложу разработать стратегический мобилизационный план без учета начальной фазы. Неужто немцам удастся скрытно подвести войска к границе? А что наша разведка? А зачем, товарищ Берия, нам такая разведка, которая не замечает перемещения огромных масс неприятеля у себя под носом. Может, пошлем такую разведку подальше — подымать Нечерноземье?