Как раз такой случай и выпал на мою долю в тот четверг вечером. Меня призвали оценить пирог. Проводился какой-то кулинарный конкурс, в нем было несколько категорий, и мне достался пирог. В общем-то, ничего плохого в этом не было. Я люблю пироги. И все получилось очень даже неплохо, учитывая, что сразу же после беседы о том, что я не влюблена в Генри, мне пришлось уйти с работы и приступить к оценке четырнадцати различных пирогов, чтобы понять, насколько рассыпчата корочка и вкусна начинка. Это оказался праздник по долгу службы. Потом я отправилась домой переодеться, а потом, часов около восьми, поехала в зал «Ридинг Терминал». Там проводилась вечеринка, на которой должны были объявлять победителей.

Рынок «Ридинг Терминал Маркет» — одна из достопримечательностей Филадельфии, которая нравится всем, и совершенно справедливо. Это фермерский рынок, возведенный внутри старого железнодорожного вокзала. На нем полно амских женщин[16], которые продают мед в кувшинах с крышками в виде маленьких клетчатых зонтиков, и улыбающихся мужчин, предлагающих крем для обуви по цене три доллара за флакон. Есть там ларек, в котором не продается ничего, кроме подержанных поваренных книг, и еще один, торгующий исключительно пончиками в сахарной пудре. И еще один, в котором нельзя купить ничего, кроме сухих крендельков, посыпанных солью. Словом, там можно найти все, и не особенно дорого, а это немаловажно. Мы с Томом обычно ходили туда по утрам каждую субботу на поздний завтрак. В газетном киоске мы покупали «Филадельфия инкуайерер» и «Нью-Йорк таймс» и завтракали в ресторанчике «Даун-хоум дайнер», а потом, на обратном пути, останавливались в лавчонке «Салумерия» и покупали какой-нибудь необыкновенный сыр. Подобные прогулки нужны для того, чтобы поддерживать и сохранять отношения. Вам нужны мелочи, которые напоминают, что лучше быть частью пары, чем одиночкой. Сама мысль о том, чтобы каждую субботу в одиночестве отправляться на «Ридинг Терминал», в одиночестве читать газету, покупать сыр по дороге домой и съедать его опять же в одиночестве, совершенно невыносима. Когда я шла в тот вечер по Маркер-стрит, мне вдруг стало интересно, не водил ли Том в прошлую субботу туда Кейт, и если нет, то сколько пройдет времени, прежде чем он сделает это. Было бы наивно рассчитывать, что он туда не пойдет — субботнее утро на «Ридинг Терминал» слишком прекрасно для этого. А раз уж он оставил меня, я имела все основания полагать, что он попытается вновь использовать одну из лучших вещей из нашего прошлого для своего будущего. Я попробовала представить, что произойдет, если я приду туда в один прекрасный день и застану Тома и Кейт, которые будут обедать в палатке и передавать друг другу страницы «Нью-Йорк таймс», принимаясь за кофе. Я задумалась и о том, хватит ли у меня мужества подойти к ним и отпустить какую-нибудь колкость. Мне пришло в голову, смогу ли я вообще придумать что-нибудь колкое, что не выглядело бы домашней заготовкой. Скорее всего, нет, решила я. Затем я вошла в большие вращающиеся двери «Ридинг Терминал» и перестала думать о Томе. Там, под большой пальмой в кадке, стояла мой лучший враг, Мэри Эллен.

Я отдаю себе отчет в том, что поступаю неправильно, представляя вам своего лучшего врага именно в этом месте моего рассказа. Это противоречит всем принципам драматургии — правда, не могу сказать, что строго придерживаюсь их, рассказывая вам свою историю, но мне приятно думать, что до сего момента я не пренебрегала ни одним из них. Ну ладно. У меня есть лучший враг, и ее зовут Мэри Эллен. Причина, по которой я не упоминала о ней до сей поры, заключается в том, что она из того разряда лучших врагов, о которых вы не вспоминаете очень долгое время. Например, я редко вижу ее. Однако я по-прежнему прочитываю ее колонку каждую неделю, чтобы убедиться, что она все еще высмеивает меня. Я сочла своим долгом ни разу не упомянуть ее в своих статьях. В нашем предполагаемом соперничестве я всегда вела себя так, будто выше этого, и, во всяком случае публично, старалась произвести впечатление, что она доставляет мне не больше беспокойства, чем неприятные мелочи, на которые можно случайно наступить. Именно поэтому мне хочется вообще пропустить эту часть повествования. Мне очень бы этого хотелось, но не могу, потому что не могу выбросить из своего рассказа описание того, что случилось тем вечером.

Я отдаю себе отчет в том, что к настоящему моменту у вас должно было сложиться впечатление, что «Филадельфия таймс» — самая маргинальная газета в Филадельфии, а теперь вы обнаружите, что у нас существует еще более маргинальное издание. Оно называется «Привет, Филли!», и его раздают бесплатно, совсем как нашу газету, но «Таймс» хотя бы раскладывали по металлическим ящикам на углах улиц, как настоящую газету, а «Привет, Филли!» просовывают в дверные ручки в домах, совсем как «Справочник для бережливых»[17]. Это всегда казалось нам колоссальным отличием. Я понимаю: все это звучит слишком мелко и незначительно. Во мне борются противоречивые чувства: с одной стороны, я хочу убедить вас в том, что все это вовсе не было мелким и незначительным, с другой — сдаться и продолжать дальше. Я сдаюсь. Во всяком случае, как обычно бывает с мелкими и незначительными событиями — оказавшись в самом центре, люди склонны воспринимать их достаточно серьезно.

Как только Мэри Эллен получила работу в засовываемой под дверные ручки газете, она немедленно ухитрилась произвести сенсацию, которую всегда хотела произвести я, но никак не могла этого сделать. Ее дебютная статья была посвящена проблемам орального секса в общественных местах, но не она стала источником сенсации. Сенсацией стало письмо, которое газета опубликовала на следующей неделе. Оно пришло от матери Мэри Эллен, и в нем содержалась одна-единственная строчка: «Теперь весь мир знает, что моя дочь делает минет». И, трам-тарарам, вот так просто Мэри Эллен обрела то, в чем нуждается каждый ведущий колонки, а именно: личность. Внезапно она превратилась в человеческое существо, у которого есть мать, которая читает ее колонку каждую неделю, а потом присылает письма, в которых употребляет слово «минет». Это был великолепный ход, в самом деле, и с его помощью удалось скрыть факт, что писатель из Мэри Эллен, мягко говоря, неважный. Вы можете подумать, что я просто злословлю, но это правда. Когда доходит до дела, она становится похожей на одну из тех девиц, которым нравится писать, как же они хороши в постели.

И как раз поэтому Оливия ненавидела ее еще сильнее, чем я. Оливия считала, что уж эта область принадлежит ей по праву, во всяком случае, в Филадельфии. Мне, вероятно, следует потратить еще минуту-другую, чтобы обратить ваше внимание на одно очень четкое различие. Оливия — это писательница, которая отвечает на письма о сексе, а Мэри Эллен пишет колонки о своей жизни, и как-то так получается, что в ее жизни секса как раз ужасно много. Как я уже говорила, в этом вроде бы нет ничего ненормального, но, не забывая о том, к чему все это ведет, вам следует знать, что две регулярно появляющиеся колонки о сексе в единственной альтернативной газете — это по-прежнему большая редкость. Хотя, Господь свидетель, власть предержащие все равно стремятся добиться этого, причем не производя при этом впечатления пошлости, низменности и сводничества. Я полагаю, что они не хотят выглядеть сводниками как раз потому, что это их главное занятие. Мне понадобилось очень много времени, чтобы догадаться: рубрика объявлений на последней странице газеты, в которой я работаю, предназначается для проституток. Не уверена, подумала ли я о том, что именно эти леди продают. Я просто считала раньше, что проституткам не разрешается давать рекламу. В общем, кем бы они ни были, рекламу своих услуг они дают. Собственно говоря, настоящий бум альтернативных газет в Соединенных Штатах пришелся на годы в промежутке между движением хиппи и появлением интернет-порнографии.