Алькальд [20], пьяный с момента нашего прибытия, решил посетить наш лагерь для того, чтобы разрешить сомнения жителей деревни и принять какие-то моры, которых требовало присутствие таких «опасных» персон, как мы. Но его «храброе» намерение сорвалось благодаря одному забавному обстоятельству. Мы взяли за правило носить с собой на развалины города оружие. Поэтому, когда мы возвращались в свою хижину для встречи с алькальдом, каждый из нас, как обычно, имел пару пистолетов на поясе и ружье в руках. Наш вид был настолько грозен, что алькальд испугался своего дерзкого намерения устроить нам допрос и тотчас же скрылся».

Однако положение исследователей все еще оставалось опасным. Не имея друзей, они оказались в стране, раздираемой внутренними смутами и подвластной капризам безответственных политиканов. Кроме того, если бы кто-нибудь спросил у них, по какому праву они ведут работы в Копане, они не знали бы, что ответить. Необходимо было что-то предпринять в противовес нарастающей неприязни местных жителей. И Стефенс решил купить разрушенный город! Земля, на которой он стоял, принадлежала некоему дону Хосе Мария — человеку довольно терпимому. Кроме того, он не был расположен поддерживать происки дона Грегорио. Стефенс нанес визит дону Хосе. Он резко опроверг слухи, распространяемые в селении, показал дипломатические документы с внушительными красными печатями и объяснил причину своего интереса к древнему городу. «Короче говоря,— писал он,— я на простом английском языке спросил его: „Сколько вы хотите за руины?" Я думаю, это так же поразило его, как если бы я вдруг попросил продать его бедную старую жену...» После нескольких дней размышлений дон Хосе согласился на продажу. Для него эта земля не представляла никакой ценности — шесть тысяч акров болотистых джунглей с бессмысленными резными камнями и холмами мусора, а соблазн получить предложенные ему 50 долларов — почти неотразим. После торжественного показа документов и верительных грамот сделка состоялась. Мысль о том, что он — владелец разрушенного города в дебрях Центральной Америки, приводила Стефенса в восторг. В общем эта покупка, вызванная практической необходимостью, оказалась недурным предприятием.

В течение двух недель Стефенс и Казервуд трудились, пытаясь вырвать у лесной чащи тайны Копана. Не проходило и часа без того, чтобы находки не дали новую пищу для размышлений — неуловимые вариации орнамента или едва заметные следы грандиозных сооружений. Таинственное очарование разрушенного города захватило Стефенса.

Кто его создал? Откуда пришли его обитатели? Как им удалось построить свои великолепные здания и обработать огромные каменные глыбы так, словно они из глины? Что погребено под этими развалинами? Какова судьба исчезнувших обитателей Копана?

В конце концов было решено, что Стефенс отправится в город Гватемалу для выполнения своих дипломатических обязанностей, а Казервуд будет продолжать работу в Копане. Но Стефенса больше не интересовала политика. Он терпел свои обязанности лишь потому, что пост дипломата помогал ему в исследованиях.

Теперь его интересовал таинственный город Паленке [21].

В начале весны 1840 г. Стефенс и Казервуд вновь отправились в опасное путешествие. От низин Чиапаса, где согласно сообщениям находился Паленке, их отделяло несколько сот миль гористой местности. Шаг за шагом пробивались они из горных районов Гватемалы через тропические леса и саванны Южной Мексики к деревушке Санто Доминго дель Паленке. Несколько недель спустя исследователи, спотыкаясь, брели по ее грязным улицам. У них было только одно желание — отдохнуть после чудовищного утомления, которое по крайней мере в данный момент лишило их интереса к разрушенным городам. Но мысль о древних храмах и дворцах, разбросанных в густых джунглях, скоро возродила их былую энергию. И когда их привели, наконец, в этот изумительный город, они едва смогли сдержать свой восторг. Одного взгляда на его разрушенные памятники было достаточно для того, чтобы забыть о всех трудностях на пути к нему. 

«Мы увидели множество камней,— вспоминает Стефенс,— и поспешно двинулись вверх, по крутому нагромождению обломков, настолько крутому, что мулы едва смогли вскарабкаться туда. Перед нами возвышалась терраса, которая, подобно всей территории города, так густо поросла деревьями, что было немыслимо определить ее форму. Сквозь просвет между деревьями мы увидели фасад какого-то огромного здания, пышно украшенного фигурами из штука, изысканными и элегантными. Прижавшись вплотную к нему, росли деревья, ветви которых проникли через дверные проемы внутрь здания. По своему стилю и внешнему облику оно было неповторимо своеобразным и привлекало какой-то печальной красотой.

Мы привязали наших мулов к деревьям, поднялись по каменным ступеням лестницы, сдвинутым в сторону или сброшенным вниз, и вошли во дворец. Некоторое время мы бродили по коридору и дворику. После того как ваше ненасытное любопытство было несколько утолено, мы вернулись обратно. Стоя в дверном проеме дворца, мы произвели салют из четырех залпов, „истратив последние заряды своих ружей. Если бы не этот способ выражения наших чувств, мы заставили бы загудеть крышу древнего здания от криков „ура". Наш салют мы произвели и для того, чтобы напугать индейцев, которые, возможно, никогда не слышали прежде такой пальбы. Они, как и их предки во времена Кортеса, считали наше оружие инструментами, изрыгающими молнии. Мы знали, что индейцы так расскажут об этом в своем селении, что их почтенные друзья воздержатся от ночных визитов к нам».

Большой дворец в Паленке дал Стефенсу и Казервуду первую возможность познакомиться с архитектурными достижениями майя. В отличие от Копана, здания которого лежали в руинах, наиболее внушительные сооружения Паленке стояли нетронутыми.

«Мы,— писал Стефенс,— впервые находились в здании, построенном первоначальными обитателями Америки. Оно стояло здесь еще до того, как европейцы узнали о существовании этого континента. Теперь же мы собрались устроить под его крышей свое жилище».

Это было массивное здание с множеством комнат, расположенных вокруг четырех углубленных в землю двориков. Над ним возвышалась сорокафутовая каменная башня, смутно напоминавшая восточную пагоду. Ряды удивительных рельефов из штука украшали внешние пилястры здания. Вероятно, это были «портреты» верховных жрецов в затейливых головных уборах из перьев и ритуальных одеждах. Некоторые из них держали в руках жезлы, украшенные перьями. Их окружали сидящие фигуры. Несмотря на следы разрушений, уничтоживших целые участки этих скульптур, Казервуда очаровала их выразительность, сложность деталей и красота исполнения. Он без устали работал над тем, чтобы запечатлеть их на бумаге, боясь, что большинство этих скульптур будет вскоре уничтожено дождями.

Много столетий смотрят вниз со стен дворца эти мрачные фигуры, застывшие в сурово-торжественных позах.

Другие персонажи, напротив, застыли в позах исступленного танца: их обутые в сандалии ноги взлетают над землей, тела слегка наклонены вперед, распростертые руки ласкают идолов, рты раскрыты — они в экстазе. Эти статуи святых — свидетели расцвета Паленке. Его архитекторы воздвигли высокие пирамиды, увенчанные изящными храмами, и построили каменные дамбы через овраги, отделяющие одну часть города от другой. Его жрецы изучали небесный свод и проникли в самые глубокие тайны мироздания. Его художники воплотили в камне свои бессмертные идеи. Эти безмолвные статуи видели и то, что с течением времени творения их исчезнувших создателей попали во власть всепоглощающих джунглей...

Вскоре стало ясно, что Паленке — очень большой город. Куда бы ни направлялся Стефенс в своих странствиях, повсюду ему встречались остатки зданий и монументы. У одного из углов дворца, под покровом зеленой листвы, возвышался какой-то холм, состоявший из обломков камня Стефенсу удалось рассмотреть очертания ступеней, ведущих к его вершине. В сопровождении индейцев, вооруженных мачете, он и Казервуд взобрались вверх по крутому склону и очутились у входа в храм, пышная орнаментация которого так поразила их, что они лишились дара речи. Его дверные проемы украшали лепные фигуры из штука. Верхний фасад храма представлял собой настоящий лабиринт из вычурных узоров, а крышу увенчивал продолговатый «гребень» из резного камня. «Ни одно описание, ни один рисунок не могут передать величие этого зрелища»,— вспоминает Стефенс о своем первом впечатлении от осмотра изумительного здания, названного позднее Храмом Надписей [22]. Глубоко внутри пирамиды, на которой стоял храм, таилась одна из самых поразительных находок в анналах американской археологии. Прошло целое столетие, прежде чем раскопки опытных исследователей обнаружили ее. Кругом находилось множество доказательств былого величия Паленке: еще один храм с великолепным алтарем внутри и изящными барельефами; огромная скульптура, лежащая на земле лицом вниз; остатки мостов и дамб, которые когда-то связывали воедино различные районы города; разрушенные пирамиды,— все это возвышалось над безжалостным покровом тенистой листвы. На стенах дворца и на скульптурных монументах среди этих руин, как и в Копане, оказались высеченными характерные иероглифические надписи. Одна стена Храма Надписей была испещрена сотнями непонятных знаков. Превосходно выполненные мельчайшие резные рисунки — каждый состоял из причудливых фигур людей или животных — эмблемы в виде завитков и цветистые узоры покрывали поверхность трех стен последнего помещения внутри храма. Стефенс тут же определил эти надписи как иероглифы, «подобные найденным в Копане...» На основе их сходства он пришел к выводу, что «всю эту страну населял когда-то один и тот же народ, говоривший на одном языке или имевший по крайней мере общую письменность». Но Стефенс неохотно углублялся в теоретические рассуждения Относительно этнической принадлежности исчезнувших строителей Паленке. Те, кто ранее побывал на этих руинах, включая Антонио дель Рио, отчет которого так взволновал Стефенса, приписывали основание города выходцам из чужих земель — либо из Старого Света, либо с «исчезнувшего континента». Стефенс чувствовал, что все эти домыслы беспочвенны. Даже местные жители, подчеркивал он, ничего не знают об истории Паленке. «Вся страна на много миль вокруг покрыта густыми, почти непроходимыми лесами, состоящими из неизвестных нам пород деревьев и кустарников. Что скрывается в глубине лесов, на основании моих собственных знаний сказать невозможно. Без проводника мы могли бы пройти в ста футах от зданий города, не заметив ни одного из них». После почти месячного пребывания экспедиции в городе утреннее небо затянули рыхлые черные тучи. Из них хлынули на джунгли потоки дождя. Стены зданий отсырели. Тучи москитов роились в их потемневших коридорах. Исследователям редко приходилось спать более трех-четырех часов за ночь. Остальная ее часть проходила без сна из-за страха перед змеями, ящерицами и скорпионами, буквально наводнившими эти руины. К июню Стефенсу и Казервуду пришлось покинуть Паленке. Они двинулись вдоль реки Усумасинты, через Чиапас и кишевшие аллигаторами болотистые низины Табаско, туда, где ее зеленые воды впадают в залив Кампече. Оттуда путешественники на борту парохода отправились на Юкатан, намереваясь осмотреть еще один древний город — Ушмаль, расположенный близ Мериды. И снова открывшееся им зрелище превзошло их ожидания, хотя они уже привыкли к чудесам. На травянистой равнине стояло длинное здание изящных пропорций — Дворец Губернаторов. Его фасад украшала каменная мозаика в виде непрерывного и сложного узора из геометрических фигур, стилизованных масок и человеческих лиц. Позади дворца возвышались другие здания и пирамидальные холмы обломков, но их черты сгладило безжалостное время. У северной границы города находился четырехугольник из низких зданий с плоскими крышами, образовавших широкий двор. Их стены были облицованы резным камнем.