Наконец Зинаида Васильевна, Игорь, Шустиков и Костяшкин вышли из пионерской комнаты. Зинаида Василь­евна сразу же направилась в учительскую, Гайдуков подо­шел к Валерию. Костяшкин и Шустиков были совершенно спокойны и не торопились уйти. Приблизился прогулоч­ной походкой Станкин, взял Игоря под руку и увел его. Тогда Костяшкин с дурашливым недоумением протянул ему вслед:

– Ты сма-атри... – и вразвалочку побрел к стенгазете.

Валерий небрежно спросил Шустикова, кивнув на две­ри пионерской:

– Что это вы там? Всю большую перемену...

– Штаны просиживали, – ответил Шустиков и, вынув из кармана завтрак, принялся за бутерброды с корейкой.

– Минута до звонка! – крикнул кто-то.

Шустиков зажевал быстрее.

Игорь, которого Валерий настиг в дверях класса, ему сказал:

– Видно, напутал твой малыш. Не поручусь, а не по­хоже...

После уроков Валерий заглянул в 5-й «Б». Учитель­ница только что покинула класс, и все уже выскочили из-за парт.

– Завтра – в кино. Помните? – обратился к ним Ва­лерий.

– Помним! – отозвались ребята оглушительно, точно пробуя голоса после часового молчания.

– Ну, я вас не держу... А Хмелик где? – Валерий пе­реводил взгляд с места на место. Ему казалось, что Леня запропастился где-то здесь, заслонен чьей-то спиной.

Ребята на ходу отвечали:

– А он раньше ушел...

– Он захворал...

– Не захворал, а об ступеньку разбился...

– А на контрольной был еще...

– И на ботанике...

Класс пустел. У Валерия, как от удара, гудело в голо­ве. «В чем дело? – думал он. – Мог же Хмелик на самом деле поскользнуться, оступиться...»

Но почему-то не верилось.

Он узнал адрес и побежал к Хмелику домой. Он бежал по мостовой, чтоб не натыкаться на прохожих, и, кажет­ся, еще никогда не испытывал такой тревоги.

Хмелик отделался ушибами – синяками да шишками. Через несколько дней он появился в школе. И все-таки Валерий не мог сказать с облегчением, что опасался худ­шего. Обошлось без увечий, но то, что произошло, было не менее, хотя по-иному, скверно. Хмелик наотрез отка­зывался говорить, как он сверзился с лестницы, кто его толкнул или бил. Он молчал. Он не сробел – Валерий сознавал это, – а просто сообразил: вожатому хулиганов не одолеть. К чему же спрашивать попусту?.. Этот вопрос читался в хмуроватом взгляде Лени.

Получалось – нелепей не придумаешь. Он, Валерий, не может защитить маленького. Не может унять подлецов. От внушения Гайдукова и Котовой Шустикову с Костяшкиным ни тепло, ни холодно. Зато Хмелику от «внуше­ния» Шустикова и Костяшкина пришлось плохо – он не надеется больше, что в школе будет, как надо, по-справед­ливому.

Кто же тогда главнее в школе, кто хозяева: Игорь Гай­дуков, Стасик Станкин, Лена Холина, он сам или теплая компания молодчиков, на все поплевывающих, скверно­словящих по вечерам в переулке – наперебой, напоказ, «тихим» на острастку? Кто задает в школе тон: комитет комсомола и совет дружины или шайка верзил из пере­улка?

Жажда поделиться своими думами и недоумениями с человеком, который зрело и уверенно истолковал бы все и на все дал ответ, одолевала Валерия. Эта жажда усили­лась, когда Игорь вскользь сказал ему, что Котова сове­тует в ближайшее время принять в комсомол Алешу Шу­стикова. Шустикова, который, если б даже и не трогал Лаптева и Хмелика, все равно недостоин был звания ком­сомольца! Чего-то самого главного недоставало в Шустикове. Он мог на сборе в торжественной тишине, после воспоминаний о героических днях прошлого, засвистеть вдруг – и вовсе не из озорства. Ему было просто незна­комо торжественное настроение. Может быть, Валерий и не сумел бы связно сказать об этой черте в характере Шустикова, но одно он знал твердо: тот вступает в комсо­мол ради какой-то своей выгоды и ни для чего больше. Это было неоспоримо. И, однако, оспаривалось... Зачем?

Как Валерию нужен был умный и непременно стар­ший товарищ, как ему хотелось подойти к Ксении Нико­лаевне! Ему казалось, что ее ответ на его вопросы может оказаться поразительно простым и неожиданным, как ре­шение головоломки. И тогда сумятица в его голове заме­нится умным и строгим порядком. Но после тройки, да еще «некрепкой», как говорят в таких случаях в школе, он не считал себя вправе занимать время учительницы разговором «на тему вообще». (Так, по застенчивости шутливо, называли, бывало, ребята в мужской школе от­кровенные беседы с учителями по душам.) Еще решит, чего доброго, Ксения Николаевна, что он пытается загла­дить впечатление от своего неудачного ответа.

В то время как Валерий колебался, подойти или нет к Ксении Николаевне, он узнал, что его разыскивает по школе Наталья Николаевна, студентка-практикантка.

Наталья Николаевна преподавала ботанику в 5-м «Б». Именно после ее урока Хмелика избили. Наталья Нико­лаевна проводила его домой. Она пыталась узнать, с кем Хмелик подрался, но он молчал, а она, внимательно при­сматриваясь к этому так не похожему на задиру маль­чику, догадалась, что драки и не было. Когда перед уро­ком она заходила в биологический кабинет, Хмелик и другие ребята сосредоточенно разглядывали новые по­собия, развешанные по стенам, – цветные изображения васильков, тюльпанов, одуванчиков, окруженные мелки­ми циферками и тоненькими, исходящими, как лучики, стрелочками. Настроение у всех было мирное.

Нет, драки не было – было избиение. В драке не бы­вает одного пострадавшего. И она не обходится без шу­ма. Наталья Николаевна не сомневалась в этом. Хотя Леня ничего не подтверждал, ничего не отрицал, она не повторяла одних и тех же вопросов, а задавала всё новые и наконец сказала, что ей неясно одно: от кого ему доста­лось. Но Хмелик и тут промолчал.

А Наталья Николаевна стала горячо говорить ему, что не должна несправедливость остаться безнаказанной; что ее педагогическая практика в школе заканчивается, но она не может расстаться с 5-м «Б», пока не накажут тех, от кого пострадал Леня. Если она, Наталья Николаевна, не сумеет сейчас восстановить справедливость, то как же через год сюда придет на постоянную работу?.. (Она до­говорилась с директором, что, наверное, кончив институт, будет учительницей у них в школе.)

Произнося слово «справедливость», Наталья Никола­евна чувствовала неловкость: понятно ли пятикласснику это слово, сталкивался ли он уже с ним?

Но на прощание Хмелик ей сказал:

– Если вам нужно будет выбирать, лучше не идите в нашу школу работать...

Это был угрюмый, однако добрый совет. Лишенный простодушия.

Наталья Николаевна любила детей. Ей нравилось до­ходчиво и бодро растолковывать им непонятное, журить, незаметно любуясь их наивностью, жалеть, когда они, нескладно ответив, грустили из-за троек. Ей нравилось испытывать разнообразные и новые чувства. Ребячья жизнь казалась ей большой игрой со множеством забавных правил, к которым надо относиться серьезно, чтоб не ока­заться чужаком в детском мире.

Совет Хмелика ошеломил двадцатилетнюю студентку своей ранней мудростью, на нем не было меты того, хоть и затейливого, но несложного мира, каким представлялось ей детство.

В разговоре, который завязался у Валерия с Натальей Николаевной, едва они познакомились (Наталья Никола­евна разыскала его, узнав, что он – вожатый Хмелика), обоим хотелось спрашивать. Но оттого, что собеседница Валерия была напориста, и оттого, что она была почти учительница, Валерий поначалу только отвечал.

– Скажите, много в вашей школе хороших ребят? – начала Наталья Николаевна.

– Порядочно. Вообще говоря, много.

Они шли по бульвару. Выдался теплый вечер, неожи­данный в череде холодных дней поздней осени, и аллеи заполнились гуляющими. Они шествовали парами, а ино­гда шеренгами, держась за руки. Впереди звучал баян.

– Сегодня лето нам дает последнюю гастроль, – не то проговорил, не то пропел какой-то парень за их спиной.

– И в комитете хорошие ребята? – спросила Наталья Николаевна.