И я окидывал незнакомых девочек и мальчиков прон­зительно-проницательным взглядом и удалялся энергич­ной, пружинистой походкой, как подобало, по моему мне­нию, исследователю и путешественнику.

Впрочем, путешественником мне только еще предстояло стать. Через две с половиной недели я впервые в жиз­ни должен был отправиться в поход. Мы собирались поез­дом доехать до Керчи, морем добраться до Феодосии, из Феодосии на автобусе прикатить в Ялту, затем пешком пройти по южному берегу Крыма...

Вообще говоря, в ту пору мы грезили полярными экс­педициями.

Четвероклассниками мы каждый день читали в газе­тах прежде всего о Папанине, Кренкеле, Ширшове и Фёдорове, которые первыми высадились на Северном полюсе и дрейфовали на льдине долгие месяцы.

Еще раньше – мы не читали тогда газет, но это было на нашей памяти – полярные летчики спасали героев, оказавшихся на ломкой льдине, после того как «Челю­скин», сжатый тяжелыми торосами Ледовитого океана, по­терпел аварию.

Наконец, совсем недавно, не на шутку взволнован­ные, мы следили за дрейфом «Седова», вмерзшего во льды.

Мы гордились нашими полярными исследователями и тревожились за них. Сейчас даже кажется, что гордились и тревожились все детство напролет, беспрестанно, не зная пауз...

Прокофий Семенович первым объяснил нам, что ис­следователем можно быть не только на Севере. В течение зимы мы до мелких подробностей разработали с ним бу­дущий маршрут.

Так поступал всегда Прокофий Семенович: зимой он с кружковцами пускался в воображаемое путешествие, а летом по тому же маршруту, знакомому по книгам и кар­там, отправлялся уже в настоящее путешествие. И вот от этого настоящего путешествия, путешествия наяву, меня отделяли лишь две недели, которые казались мне, однако, тогда толщей времени.

Дело в том, что за две недели нужно было сдать весенние экзамены. А тот, кто получил бы на каком-нибудь экзамене «посредственно», путешественником стать не мог. Так было у нас заведено не знаю с каких пор. Отби­рали, по выражению Прокофия Семеновича, «достойней­ших из достойных».

Я жгуче, прямо-таки изнурительно желал стать до­стойнейшим. Желание это стучало мне в сердце даже во сне. Я не отдыхал от него ни часа в сутки. Каждый экза­мен я сдавал один раз наяву и, наверно, трижды во сне. Наяву учителя ставили мне «отлично», а во сне – «очень плохо». Память моя хранила «провалы» во сне наравне с дневными достижениями, и, сдав три экзамена, я выгля­дел так, точно сдал их уже десяток.

Последним экзаменом (или испытанием, как это тогда называлось) была алгебра. Я знал алгебру. Математик ставил мне в течение года то «хорошо», то «отлично», уко­ряя только за то, что я несколько рассеян. Сейчас он встретил нас в дверях класса спокойной улыбкой. Мы рас­селись по партам. На доске, разделенной надвое белой чертой, безукоризненными, как в букваре, буквами были выписаны условия двух задач. На левой стороне доски – для тех, кто за партой сидит слева, на правой – для их соседей.

Я прочитал задачу на левой стороне доски. Впрочем, неверно сказать прочитал – читают от начала и до конца. А тут пять меловых строчек не одна за другой, а все ра­зом оттиснулись в моем сознании, как весь и тотчас отра­жается в зеркале предмет, поставленный перед ним. И мгновенно же я понял, что задача очень легкая! На­столько легкая, что я мигом согрелся (минуту назад я по­крылся гусиной кожей от прикосновения к холодной крышке парты). Настолько, что не стоило спешить (де­сять раз решить успею). Ощущая полное и блаженное спокойствие, я даже поинтересовался задачей справа, ко­торую не мне предстояло решать. И она тоже была про­стая. Значит, всем хорошо!

Неторопливо оглядевшись по сторонам, я придвинул к себе листок бумаги. Собственно, можно бы решить за­дачу сразу набело. Но полагается сперва написать чер­новик. Что ж, решим сначала на черновике. Все равно время девать некуда... Так, первый вопрос, второй, третий, четвертый... Я растягивал время, чтоб не решить че­ресчур быстро. К чему выскакивать первым? А потому, отрываясь от листка бумаги, я смотрел то в окно – ску­чающе, то на учителя и ассистента – спокойно и незави­симо, то на глубоко задумавшихся товарищей – жалеючи и чуть свысока. Потом мне надоело вдруг канителить: ме­ня потянуло на улицу, где солнце, где счастливцы – от­сюда слышно! – стучат волейбольным мячом, где меня встретят поздравлениями – семиклассник! И, больше уже не мешкая, я применил формулу, начал решать, решил буквенно, принялся за вычисления... Вот тут-то, когда я стал вычислять, моя уверенность не то чтобы исчезла, а перестала быть безоблачной. Дело в том, что цифры как-то неохотно делились. Говоря точнее, они были неподатливы. Когда я нажимал, они дробились. У меня на каждом шагу получались дроби с четырехзначными цифрами в числи­теле и в знаменателе. Это было странно. Как если б че­ловек желал расколоть свои поленца надвое, а раскалывал всякий раз в бесчисленные щепки.

Впрочем, все еще могло кончиться хорошо. Лишь бы получилось в результате целое число, пусть с небольшой дробью. Произвел последнее действие, и вот передо мною ответ: громоздкая дробь, целые строчки цифр внизу и на­верху. Таких ответов на школьные, тем более экзамена­ционные, задачи не бывает!

Не бывает! У меня быстро заколотилось сердце и су­матошно, бестолково заметалась из стороны в сторону мысль. Но я взял себя в руки и стал медленно, нарочито медленно снова обдумывать задачу. И, ища ошибку в под­счетах, словно бы со стороны прислушивался к двум ско­ростям в себе самом: к медленному, подвластному мне движению мысли и бедовому, ничуть не затихающему биению сердца... Но вот подсчеты проверены все, и ошиб­ки в них нет. Значит, напутал я не в подсчетах. В самом решении?..

Заставляю себя снова, от начала до конца, прочитать задачу, как будто такую ясную. И, после того как в оче­редной раз я перечитываю знакомые строчки, меня осеня­ет! Нет, я не обнаруживаю в задаче какой-либо сложно­сти, раньше ускользавшей от внимания. Ничего подобно­го! Просто я вижу, что применил не ту формулу, которую – теперь вспоминаю! – решил применить, едва прочитав на доске задачу. Думал про одну формулу, а на бумаге написал другую... Угораздило! Придется начинать все с самого начала.

У меня еще оставалось время, чтобы сделать все на­ново.

Но тут открылось самое ужасное: я позабыл нужную формулу. Это было настолько невероятно, что я испугал­ся – может, вообще потерял память? Может быть, я во­обще ничего и ни о чем больше не знаю?.. Я стал лихора­дочно рыться в памяти, как человек, обнаруживший, при­дя домой, одну пропажу, бросается проверять, на месте ли прочие ценные вещи.

Перескакивая с предмета на предмет, я убедился, что помню даты Пунических войн, закон Архимеда, годы рождения и смерти Пушкина, теорему о треугольниках и строение лютика, представителя семейства лютиковых. Немного успокоенный, я продолжал себя экзаменовать и установил, что помню также ход битвы при Каннах, длину Миссисипи с притоком Миссури, стихотворение на немецком языке, под названием «Wir bauen», формы и степени глаголов и даже четверостишие, напечатанное петитом в учебнике геометрии и помогающее заучить ве­личину Пи с точностью до одной миллионной. Словом, в хранилище моей памяти оказалось множество необхо­димых, но совершенно бесполезных в ту минуту све­дений...

А формула?.. Ведь в последние дни я, страница за страницей, повторял все пройденное за год. И сейчас, перелистывая мысленно учебник, быстро нашел страницу, где была забытая формула. Я видел эту страницу, как если б она лежала передо мной: с чертежиком в верхнем углу, c типографским пятном внизу, с присохшим желтым лепестком (наверно, георгина), заложенным сюда преж­ним владельцем «Алгебры». Лепесток прикрывал первые буквы слов «абсцисса» и «следовательно»... Ну как же я мог забыть формулу, что была рядом?

Череду моих мыслей оборвал шум: мальчик и девоч­ка одновременно вышли из-за парт и по двум проходам двинулись к столу учителя, неся перед собой чуть шеле­стящие сдвоенные тетрадные листки. Так же одновремен­но, как встали с мест, они протянули учителю – справа и слева – свои работы. Это были отличники. Сказав «до свиданья», они вышли из класса. У меня упало сердце. Два человека уже закончили работу, а я еще не начинал. И не могу начать. И буду еще полчаса бесцельно сидеть за партой и смотреть, как ребята один за другим сдадут работы, как постепенно опустеет класс. Тогда я подойду к математику и скажу, что не решил задачу. А до того на моих глазах все ребята до одного покинут класс, аккурат­но прикроют за собой дверь, выбегут во двор, и нас разде­лит рубеж, который они взяли, я – нет...