Кавалерчик радостно преображался в шумихе общей затеи, хотя бы она не сулила ему ничего хорошего и он играл в ней самую маленькую роль. Он способен был и на несколько даже предосудительный поступок, но только если это обещало впереди взрыв веселья и удивления. Он был на седьмом небе, если ему удавалось рассмешить ре­бят, а в способах для этого был не очень-то разборчив. И еще года два назад Борис не различал, когда ребята смеются вместе с ним и когда – уже над ним. Он был жизнерадостен и необидчив.

– Как вы, Кавалерчик, ошибочно себе представляе­те! – покачала головой Зинаида Васильевна. – Обязательно-де сенсацию! Погоня за сенсацией характеризует, Ка­валерчик, как раз чуждые нам нравы.

– Я же не в том смысле, Зинаида Васильевна... – ска­зал Борис, разом увянув.

– А в каком же?..

Но Кавалерчик не умел ясно формулировать.

И все-таки «сенсации» суждено было случиться. Ко­нечно, не потому, что она была нужна для радиогазеты, и не потому даже, что ее жаждал Боря Кавалерчик, хо­тя он, на свою беду, оказался к ней причастен; причин было много. А стечение обстоятельств получилось такое.

В тот день выпал первый снег. И выпал обильно, так что школьники наблюдали в окна, как быстро становятся крыши домов не только белыми, но и пухлыми. И вот в открытую форточку 9-го «А», где в это время шел урок географии, влетел крупный снежок и плюхнулся прямо в классный журнал, выбив ручку из пальцев Макара Андроновича, ставившего кому-то отметку. В ту же секунду Кавалерчик крикнул: «Бомба!»

Хотя это было не слишком смешно, многие тем не ме­нее не упустили повода позабавиться посреди урока; кто-то вторил Борису, кто-то полез под парту, а Ляпунов даже завопил: «В атаку!» – что было совсем уж ни к селу ни к городу. Что касается Макара Андроновича, то он несколь­ко секунд сидел неподвижно, но затем брезгливо снял рас­плывшийся снежок с журнала, бросил или, скорее, плес­нул его в корзину для бумаг и вдруг проворно подбежал к окну.

Сидевшие в крайнем ряду тоже прильнули к окнам.

Верхом на заборе сидел мальчик и лепил, старательно уминая, снежок, которым время от времени замахивался на другого мальчика. Тот петлял по двору.

– Вполне вероятно, что это он! – сказал Макар Андронович.

– Который на заборе, Макар Андронович? – пере­спросил Валерий, добродушно улыбаясь. – Это же Хмелик. Мой пионер, – пояснил он.

– Очень кстати, что вы знаете его фамилию! – про­говорил Макар Андронович обрадованно.

– Да не в том суть, – сказал Валерий. – Он же, во-первых, не стал бы кидать, а во-вторых...

– У вас могут быть на сей счет свои соображения, Саблин, – холодно ответил учитель, – но, прежде чем го­ворить, не худо б проверить.

Суровый тон, которым Макар Андронович прервал Саблина, никого не удивил. Еще в начале года передава­лась из уст в уста история одного ученика 9-го «Б», одно­классника Игоря. Тот хорошо играл в шахматы, пылко «болел» за Смыслова и Петросяна и на этой почве сбли­зился с Макаром Андроновичем, который был тоже и иг­рок и болельщик. На переменах они частенько вперебой анализировали отложенные позиции шедшего в то время турнира. Но однажды географ не поддержал с учеником разговора.

«Не могу, – сказал он с сожалением, – уважать чело­века, который на немой карте принимает Рейн за Везер, а о Лорелее не слыхивал. Не могу уважать и не хочу при­творяться!»

Случай этот произвел на ребят большое впечатление. В особенности непостижимым казалось то, что Макар Ан­дронович обиделся за Лорелею, которая, в отличие от Рей­на, к географии как будто не относилась, так что за нее впору было бы оскорбиться скорее уж Ксении Никола­евне...

Итак, не было ничего удивительного, что строгий Ма­кар Андронович был сух с Валерием, показавшим на днях довольно-таки нечеткие знания.

– Продолжим урок, – произнес Макар Андронович подчеркнуто бесстрастным голосом. – Сначала только по­просим выйти из класса Кавалерчика.

– За что? – осведомился Кавалерчик, без особого, впрочем, недоумения.

– За попытку сорвать урок, – ответил учитель, – за безобразную выходку. Уяснили себе? – спросил он язви­тельно.

И Кавалерчик, не мешкая, покинул класс с такой не­принужденностью, словно бы его отправили к нянечке за тряпкой.

А урок продолжался.

...Вечером Валерий выступил на заседании комитета комсомола и совета дружины. Он сказал то, что собирал­ся, но, в общем, все вышло не так, как он загадывал на­перед. Так как собрались за тем, чтоб организовать подго­товку к диспуту на тему «Облик советского школьника», то долго намечали будущих основных ораторов. Намечен­ные, в словах, до комичного одинаковых, давали себе «самоотвод» и молили освободить от поручения. Поскольку они были главным образом из числа отличников, то намекали еще, что нагрузка может дурно отразиться на их успеваемости. Их уламывали. Кое-кто соглашался. Кое-кто упорствовал. В конце концов все изрядно утомились. Тут и получил слово Валерий.

– Коммунистическое воспитание – это воспитание правдой... – начал Валерий и остановился.

Слушали плохо – точнее, совсем не слушали. Шепта­лись, перебрасывались записками. На миг он почувство­вал себя беспомощным.

– Коммунистическое воспитание – это воспитание правдой, – повторил он с отчаянной решимостью.

Зинаида Васильевна ободрительно качнула головой. Как член редколлегии школьного радио, она присутство­вала теперь на каждом заседании комитета.

– И вот, – продолжал Валерий, – это обязательно на­до помнить. А мы все говорим, между прочим, что наша школа всем пример. И другим позволяем так говорить. По-моему, это выходит неправда. Какой же мы пример? Взять хоть то, что у нас Лаптева избили, Хмелика избили. Ведь это...

– Мне, например, известно, – прервала Котова, – что Лаптев и Хмелик расшиблись при падении. У нас на пе­ременах, бывает, носятся эти пятиклассники прямо, про­стите, как угорелые, так что ничего удивительного нет. А насчет избиения я лично слышу в первый раз.

– И все-таки это было, хотя вы не слышали, – снова заговорил Валерий. – Лаптева вот перепугали до того, что он, я узнал, переходит учиться в другую школу.

– Ну и трус! – небрежно бросил кто-то.

– Конечно, плохо, что он струсил, я согласен, – ска­зал Валерий, – но плохо и то, что было от чего струсить.

– Думайте, что говорите, – сухо посоветовала Котова.

– Я как раз много думал, – искренне ответил Вале­рий. – И считаю: можно найти тех, кто бил Лаптева и Хмелика; кто в переулке околачивается и карманы малы­шей выворачивает. Но их некоторые у нас не хотят заме­чать, чтоб не уронить школу в глазах района. Рассужда­ют, наверное, так: раз мы пример, как же у нас может быть неблагополучие? А вот есть! – Это у него против воли вырвалось со злостью. – И нечего нам другим себя ставить в пример! Давайте лучше мы сами будем с кого-нибудь брать пример!

Он сел, взмокший от волнения, ощущая, что говорил не очень складно, но все-таки неопровержимо. Вытер платком лицо, шею и исподлобья поглядел на ребят: вско­лыхнули ли в них что-либо его слова?..

Ему мягко улыбнулась Лена. Поощрительно подмиг­нул Станкин. Валерий взглянул на Гайдукова. Ошибиться было невозможно: Игорь украдкой играл в «балду» с комитетчицей-десятиклассницей. Физиономия его станови­лась попеременно то напряженно-озадаченной, то лукаво-ликующей. И, когда партнерша, уже в тупике, морщила лоб, отсрочивая поражение, Игорь смотрел на нее со сви­репым нетерпением. Он ушел в игру с головой.

Валерий оцепенел. Он не был пай-мальчиком и сам на скучных уроках ухитрялся незаметно играть с соседом в «балду» – отчего не скоротать время? Но сейчас... Как мог Игорь развлекаться пустяками, когда он, Валерий, гово­рил о самых важных для школы вещах!

Вконец расстроенный, Саблин плохо соображал, что доказывала Зинаида Васильевна. А она доказывала, что нет оснований подозревать расправу там, где просто-на­просто упали и ударились два ученика из-за собственной разболтанности и несобранности.