— Откуда ты знаешь?

— В зеркало посмотри. Ты же у меня — красавица. Всё у тебя будет. Может, в Москву уедешь. Муж в кино пристроит. Когда деньги есть, всё возможно.

— А Ольга Петровна говорит: учиться надо.

— Ну, насмешила! Сколько у нас в общаге таких учёных? Институты они позаканчивали…Училки в рваных колготках под брюками ходят. Как начнут своё бельишко стирать, глаза бы не смотрели. Нищета. А на одни пятёрки поди учились. Вот и Ольга твоя Петровна. Что хорошего? Замуж не вышла, теперь с вами, дураками, мается. Это разве жизнь?

— А ты вчера такие дорогие трусики мне купила. Вот зачем?

— Привыкай к хорошему. Ты у меня в рванье ходить не будешь. У тебя всё должно быть лучше всех. Я ведь для тебя только живу. Может и мне что на старости лет от твоего счастья отломится. Поживу как человек, копейки считать не стану.

— Да, мам, всё у нас будет.

Картинка сменилась: по знакомой набережной Ковчайска шли две старшеклассницы, изредка останавливаясь. В одной из них — высокой и стройной — Митяй узнал Люсю. Она говорила той, что пониже:

— Ну и дура ты, Лерка. Зачем тебе этот Игорь? Какой от него толк?

— В смысле? Просто он мне нравится. Очень.

— Нравится — не нравится. Что за глупости? Ещё скажи — люблю…

— А что ты имеешь против? Нормальный парень…

— Да какой нормальный?! Отца нет, мать — на прядильной фабрике.

— Ой! А у тебя?

— Да причем здесь моя мать! Ты о себе подумай. Десятый класс, выпускной на носу. А дальше?

— Мы с Игорем поступать поедем. Вдвоём легче. И мне не так страшно.

— А я о чём талдычу?! Областной город, шансы возрастают: среди студентов кого только нет. Детки продвинутых всяких. Подцепишь парня крутого.

— Снова да ладом! Я ведь русским языком говорю: кроме Игоря мне никто не нужен. Он меня любит.

— С тобой говорить бесполезно! И что? По общагам перебиваться? Нищету плодить? Нет уж. Мне, например, такого счастья даром не надо.

— А ты? Сразу замуж? За Антона?

— Если получится… Но это — первый этап. Дальше видно будет.

Они попрощались и разошлись в разные стороны, а Митяй оказался в той же маленькой комнатке, где в прошлый раз мать разговаривала с дочкой. Прошли годы, но как будто продолжался всё тот же разговор:

— Мам, ты платье Вике в Москву заказала?

— Да. Обещала на той неделе. Правда, дороже, чем я думала. Ну да ладно. Зато уж такого точно ни у кого не будет. Обзавидуются все.

— Классно! Туфли я, наконец, сегодня присмотрела. Можно идти покупать. Но — дорогущие.

— Да ладно, они на свадьбу пригодятся.

— А что?… Ты думаешь?…

— Да. Если Антон поступит, то уедет. Вокруг него сколько там девочек заклубится? С его-то папой мэром, да папиными денежками.

— Ты думаешь, надо спешить?

— А ты сама как думаешь?

Облупившиеся стены больничной палаты выкрашены тёмно-зелёной краской. Возле постели матери — Люся и, видимо, тот самый Антон. Мать говорила с трудом:

— Вот и на свадьбе не погуляю. Вы надолго не откладывайте, мало ли что люди скажут. Вам жить, не им. Антон, ты уедешь?

— Нет, теперь я Люсю не оставлю. На следующий год поступлю, подготовлюсь получше.

— А армия?

— Отец казал, что эту проблему решит.

— Ну, слава Богу. Теперь я уйду спокойно. С тобой её оставляю. Живите, жизни радуйтесь. Всё у вас хорошо начинается. Жалко, что ребёночка не увижу…

А потом пошел «видеоряд». Картинки сменяли одна другую. Митяй увидел и похороны, и кусочек шикарной свадьбы, и проводы в роддом. А потом — именно то, что подслушал в детстве, стоя босиком на холодном полу возле «сестринской» в Доме ребёнка: о подмене родившегося мальчика на умершего. И печальную Люсю, вышедшую из роддома, и поездку на могилу якобы своего малыша, где она рыдала и бросалась на маленький холмик, заваленный цветами.

Дальше события развивались быстро: какие-то бесконечные компании, поздние возвращения домой, ругань с Антоном и его родителями и, наконец, последний разговор, когда Люся поставила ультиматум: если ей дадут деньги, то она уедет из этого осточертевшего городка в Москву, где ждёт её другая, счастливая жизнь. И опять она скандалила, настаивая на огромной сумме.

Московская жизнь матери прокрутилась перед глазами Митяя с огромной скоростью, пока «кадр» не остановился на железнодорожном вокзале Ковчайска, где из общего вагона вышла та женщина, которая будет потом сидеть на остановке и бежать, выкрикивая проклятия, за велосипедом Тимура.

Зарком всё так же сидел, разглядывая что-то на другом берегу. И лопотали трясогузки, подёргивая маятничками хвостов. Солнце стояло в зените, песок стал горячим. Митяй разделся и пошёл к реке. Он плыл, и слёзы смешивались с водой.

Вышел, отряхнулся, мотая головой. Подсел к Заркому.

— Да, я всё видел. Знаешь, о чём раньше думал? Что должен защитить мать там, в прошлом. И хотел сделать главное — поменять судьбу, дать ей нормального сына.

— Но она бросила бы и его. Не в роддоме, а в жизни. Понимаешь меня?

— Наверное, так. И что теперь делать?

— Идти дальше. Ты смог создать Оберег. Сам. Теперь его сила будет работать на тебя. Такой закон. И это — правильно.

— Почему в жизни, Зарком, редко бывает — правильно?

— Это кажется. На самом деле реальность создаёшь именно ты. Когда выбираешь ты, а не тебя. Поймёшь это, и всё встанет на свои места.

— Спасибо тебе, Зарком.

Теперь предстояла встреча с Тимуром. И что он скажет ему? Впервые Митяй понял бессилие слов.

Он ждал Тимура. Вышел, прислонился к стене в коридоре и не стал включать свет. Просто оставил открытой дверь в свою комнату, и освещенный квадрат на паркете казался окном. Тимур пересёк его, спрыгнул с велосипеда и встал рядом.

— Здравствуй, Тимур. Объяснять долго, и боюсь, у меня не получится. Я покажу.

Митяй взял его за руку и держал крепко, пока тот не просмотрел до конца эпизод, который начался грозой, а закончился шумом падающей сосны и коротким вскриком мальчика.

— Я умер?

— Да, Тимур.

— А та женщина…Она говорила правду?

— Это моя мать. И она сказала правду.

— Значит… это ты — мой брат?

— Получается, да. Я этого тоже не знал.

Он положил руку на худенькое плечо Тимура. Потом притянул к себе, и тот уткнулся лицом в грудь. Тимур поднял голову:

— Митяй, но они ведь не знают о тебе. И остались совсем одни. Ты не представляешь, какой хороший у нас отец… И мама… Наверное, плачет целыми днями. Она говорила «сыночка мой». И ещё — «больше жизни люблю тебя». А я думал, разве так можно — больше жизни? Ты пойдёшь к ним? Скажешь?

— Не знаю, Тимур. Честно, не знаю.

— Я прошу тебя…

Они увидели, как медленно начала открываться одна из дверей. И осталась распахнутой. Тимур сел на велосипед, потом снял звонок, закрепленный на руле, передал его Митяю. Тот покрутил его, хотел положить в нагрудный карман, но звонок скользнул из руки, и, став кусочком мозаики, занял своё место в Обереге.

А Тимур уже почти скрылся за дверью, но обернулся и махнул ему рукой.

До нового года оставалось три дня. Сегодня вечером прилетит Иван, и можно будет поговорить, рассказав всё по порядку. А Ваня станет изредка задавать вопросы — прямо в точку, как будто цеплять еле заметную нить, за которую потянешь, и размотаешь весь клубок.

Всё можно изменить: обстоятельства, место и даже — время. Кроме человека. Только он сам, только сам. И в этом не поможет даже Оберег.

Митяй задумчиво крутил его в руках, останавливаясь на каждом пазле: Маша, Борис, Иван, Лина, близнецы и Тимур. И только в центре Оберега — пустое место. Так и должно быть, или…это его сегмент? И когда он будет заполнен?

Обещал Тимуру принять решение. Какое право он имеет входить в чужую жизнь? Ему уже четырнадцать, и он — на пороге жизни собственной. Ведь могут подумать, что ему что-то от них надо. А это вовсе ни к чему. Это раньше ему хотелось — больно и сильно — и дом, и семью, и родителей…