Изменить стиль страницы

— Как жаль, — сказал Стивен.

— Знаешь, — продолжал Ноэль, — приходи часов в шесть, мы выпьем и обсудим это дело. Еще будет Эвелин с мужем.

— Кажется, я свободен, — неуверенно сказал Стивен.

— И если туман не будет слишком густым…

— Туман не помеха, — сказал Стивен. — Я могу дойти до тебя пешком.

— Между прочим, — добавил Ноэль равнодушным тоном, — я слышал, что Ивонна вернулась.

Стивен почувствовал, как напрягся всем телом. Глаза сузились. Второй раз за этот день при нем произносили вслух это имя. Поразительно! Но почему у него так сильно забилось сердце? Ивонна — это всего лишь одно имя… призрак прошлого, причем очень назойливый призрак, где бы он не возникал. Ивонна больше ничего не значила для него. И это навсегда.

Беззаботным тоном Стивен сказал:

— Это интересно. А что бравый майор с супругой получили назначение в Англию или только приехали в отпуск?

— Я сам с Ивонной не разговаривал, — сказал Ноэль, — с ней разговаривала Эви. Вчера вечером Ивонна звонила ей по телефону. Она здесь уже недели две, но ни с кем не виделась, потому что лежала в постели. Я слышал, что бедняжка очень больна. Более того, по словам Эви, она чуть не умерла.

Стивен Байст в этот момент почувствовал, что сердце как будто сжала холодная рука.

— А! И чем же она больна?

— Я не знаю. Наверное, Эви знает больше. Во всяком случае, Ивонна сейчас в Хэмпстеде, у родителей, а ее муж остался в Египте. Ее отправили домой одну по состоянию здоровья.

— О, — только и мог выговорить Стивен.

— Увидимся позже, старина, — сказал Ноэль и повесил трубку.

Стивен медленно положил трубку на аппарат. Он снял очки и тщательно протер стекла носовым платком. Ему казалось, что этим туманным днем в его мастерской разорвалась бомба и разрушила все, что его окружало, всю его благополучную и интересную жизнь, которую он создал вокруг себя с тех пор, как Ивонна ушла от него. Кругом он видел одни развалины. Нетронутым оставалось одно прошлое, оно поднялось и встало перед ним… неумолимое, безжалостное… и все потому, что Ивонна вернулась в Лондон. Ивонна была в своем старом доме. Боже мой, подумалось ему, он мог поднять сейчас телефонную трубку и услышать ее голос, если бы захотел, как это бывало сотни раз в прежние дни.

Ивонна одинока и больна. Он помнил ее пышущей здоровьем — сверкающие глаза, удивительная жизненная энергия, несмотря на хрупкое сложение — и не мог связать такие понятия, как Ивонна и опасная болезнь. Мысль об этом так растревожила Стивена, и ему тут же захотелось увидеть Ивонну. Но это, конечно, невозможно. Ивонна — замужняя дама, у нее уже есть уютное гнездышко. Вряд ли ей хочется нарушать свой покой. Что же до него — к чему подвергать себя пытке видеть Ивонну женой другого, потерянную навсегда.

В мастерскую вошла Джулия Делимор, одетая, как картинка с обложки «Вог», в соболином коротеньком жакете и кокетливой меховой шапочке, сдвинутой набок. Умело накрашенная, с улыбкой на алых губах, в сером свете февральского дня она легко могла бы сойти за двадцатипятилетнюю девушку.

— Я готова, — объявила Джулия.

Стивен с трудом оторвался от мыслей о Ивонне и усмехнулся.

— Выглядишь как всегда на миллион, милая. Дай мне пять минут, чтобы я переоделся в костюм, и тогда я смогу отвезти тебя домой, — сказал он.

— Давай поскорей, Стивен, — сказала Джулия с таким видом, будто ей не терпелось уехать.

Как только он вышел, Джулия сунула руки в соболиную муфточку и долго стояла, пристально вглядываясь в портрет Ивонны, на котором та была как живая.

2

— Может быть, в такой вечер тебе лучше посидеть дома, дорогая? — озабоченно спросила миссис Лэнг свою дочь.

Ивонна у себя в спальне надевала черное платье, которого ее мать раньше никогда не видела. Она купила его в Каире, это была французская модель из шерсти и тафты, с длинными рукавами, несколько напоминающая тунику. В нем Ивонна казалась очень худой и высокой. Матери, наблюдавшей за тем, как ее дочь одевается, было грустно. Она не узнавала свою дочь. Ивонна была как чужая. Казалось, она изменилась до неузнаваемости. И не то, чтобы внешне — Ивонна всегда была хрупкой — кроме того, за то короткое время, что она после Египта провела дома, в основном, в постели, за чтением, она стала выглядеть намного лучше. Даже каштановые волосы возвратили утраченный блеск. Но как сильно она отличалась от той юной девушки, покинувшей Англию почти три года тому назад! Только вчера родители Ивонны говорили о том, что редко теперь слышат ее смех, видят улыбку. Она казалась постоянно чем-то подавленной. Слишком тихая, слишком грустная для своего возраста. Правда, сейчас она замужняя женщина и, естественно, должна была повзрослеть, особенно после злополучного выкидыша и многочисленных болезней «в этом мерзком Египте», как выражалась миссис Лэнг. Но даже семейный врач, который тщательно обследовал Ивонну, не видел причин для такого подавленного состояния. Ивонна, по его мнению, могла бы уже и поправиться и повеселеть, ведь произошла полная смена обстановки и климата.

Миссис Лэнг оставалось только грустно догадываться, что замужество дочери оказалось не столь удачным, как на это надеялись. Раз или два она предприняла робкие попытки вытянуть из Ивонны, в чем причина ее грусти, но безуспешно. Ивонна рассказывала о своей жизни незначащими, ни к чему не обязывающими словами. Форбс, повторяла она, «такой милый». Она регулярно получала от него письма и так же регулярно отвечала ему. Через десять дней он должен был приехать домой. Накануне вечером Ивонна получила телеграмму, в которой извещалось о том, что Форбс на военном корабле отплыл из Порт-Саида и в конце недели будет в Ливерпуле. Он планировал сразу взять отпуск и уехать с Ивонной в Швейцарию, в горы. Ивонна должна прыгать от радости, думала миссис Лэнг. Но после этой телеграммы дочь загрустила еще больше, еще больше ушла в себя. Мать видела, что она часами лежит у себя в спальне, ничего не делая, как бы погруженная в какие-то мысли. Часто приходили письма от одного человека с Ближнего Востока (авиаконверты, как выяснила миссис Лэнг, были подписаны неким полковником Колдером). У нее возникли смутные подозрения: не завела ли Ивонна в Фэйде роман с этим человеком. Но эту неприятную мысль она быстро отогнала от себя. Ее дочь «не из таких», а полковник Колдер — это просто друг, пожилой человек, один из врачей, который выхаживал Ивонну.

Нет, на душевное состояние Ивонны, по-видимому, повлияла ее болезнь, потеря ребенка и последний приступ дизентерии.

С тех пор, как она приехала в Лондон, она ни с кем не виделась. Только один раз она сделала над собой усилие и съездила в Кемберли навестить свекровь. Вернувшись, она скупо рассказывала, что мать Форбса стала слаба здоровьем, но все еще держится и живет в ожидании сына. Она очень взволнована его повышением по службе. Уже было точно известно, что в апреле Форбса переводят в Германию на работу в штаб с временным присвоением звания подполковника. «Для миссис Джеффертон это предел мечтаний, — сказала Ивонна матери. — Джеффертоны всегда жили армией, в ней заключались все их интересы». Ивонна произнесла это таким тоном, что у миссис Лэнг уже не осталось сомнений в том, что жизнь Ивонны на армии не кончалась. Когда однажды вечером отец напрямик спросил, что она думает об армейской жизни, Ивонна ответила:

— Это идеальная жизнь для тех, кого в ней воспитали, и кому нравится дисциплина — тесное общение с сослуживцами, полное отсутствие художественных увлечений, постоянные передвижения с места на место. Я лично нахожу такую жизнь убийственной.

Супруги Лэнг обменялись взглядами и промолчали. Но оставшись ночью наедине с мужем, миссис Лэнг отважилась высказать мнение, что бедняжка Ивонна, судя по всему, не слишком-то счастлива в браке.

Мистер Лэнг отверг эту мысль. Он сказал, что дело всего лишь в состоянии здоровья дочери и что она станет совсем другой, как только немного окрепнет и сможет родить ребенка.