С того дня Поляков окончательно убедился, что Духанин располагает достаточным объемом компромата и вескими доказательствами его агентурной связи с американскими спецслужбами.

— Итак, начнем все сначала, — предложил ему следователь.

Закрыв глаза ладонями, Поляков надеялся, что короткое пребывание в «темноте» прояснит голову и подскажет, с чего лучше начать. Прошло несколько секунд, прежде чем он отстранил руки от лица и с тяжелым вздохом произнес:

— Если бы вы знали, Александр Сергеевич, как неприятно на старости лет оказаться в таком вот сложном положении. Вам, Конечно, это трудно понять. Вы — следователь, а я… — Он не договорил и, махнув рукой, добавил: — Я понимаю, что вас создала сама профессия, чтобы видеть в каждом допрашиваемом только преступника или врага народа…

— О моей профессии и о том, каким кого я должен видеть и воспринимать, — прервал его Духанин, — поговорим по завершении следствия, а сейчас давайте ближе к делу. И, пожалуйста, обо всем по порядку.

Какое-то время генерал Поляков продолжал взвешивать свое безвыходное положение. Когда, наконец, в подкорке его мозга прозвучал поданный инстинктом самосохранения сигнал к тому, что пора прекращать бессмысленную словесную дуэль со следователем, он сразу же побледнел от того, что придется говорить правду. Поначалу он даже засомневался, стоит ли раскрывать ее полностью. Обливаясь холодным потом, он достал платок, долго чихал в него, выигрывая время для продолжения размышлений.

— Начните свои показания с посещения офиса генерала О'Нейли в Нью-Йорке, — подсказал Духанин.

— Да что теперь говорить об этом! — И генерал опять сделал рукой легкую отмашку, потом опять вытер со лба пот. — Моя работа на ФБР и ЦРУ была подобна труду Сизифа, который бесконечно вкатывал на гору огромный камень, а он, достигнув вершины, снова скатывался вниз. Одним словом, это была бесплодная и бесславная работа на американцев.

— Побойтесь Бога, Дмитрий Федорович! Вы опять не искренни. Вы делали для Америки и ее спецслужб много ценного и полезного. А вот родную страну вы своей преступной деятельностью, наоборот, обкрадывали и унижали.

— Я считаю, что передача мной сведений американцам не принесла никакого вреда России. И время доказало, что я был прав. Как видите, ничего в мире и с Советским Союзом не случилось. Так какое же это преступление я совершил?

Духанин скептически усмехнулся, решив пока помолчать.

— Если даже и совершил, — продолжал Поляков, — то покажите всему миру свой гуманизм, что уголовное дело генерала Полякова не такой уж для советской державы принципиальный вопрос. Согласитесь, Александр Сергеевич, сильный всегда должен быть гуманным. Я же ничтожная песчинка, которая не может остановить процесс развития Советской страны. В Библии сказано, что Бог создал разведку в то же время, когда он сотворил и небо, и землю, и человека. Господь всегда помогал разведчикам выполнять задание, а тех, кто проваливался или изменял ему, не отталкивал от себя, а относился к ним по-божески, то есть прощал их грех. Вот и вы отнеситесь ко мне, грешнику, по-божески.

Выслушав эту «притчу» и рассуждения своего визави, Духанин с трудом сдержался, чтобы в резкой форме не поставить его на место. Но все же ответил:

— А что же вы не вспоминали Бога, когда решали: изменять или не изменять своей Родине? Так что, товарищ генерал, есть вещи и поступки, которые никогда не прощаются! А за вами так много грехов, что мы будем еще долго разбираться в них.

Генерал потер лоб рукой, то ли пытался сосредоточиться, то ли просто смахивал пот, потом сказал:

— Перед каждой загранкомандировкой и перед возвращением в Нью-Йорк, в Рангун или Дели из отпуска я всегда уничтожал улики. Но иногда кое-что прятал, да так, что потом забывал о них.

— Это даже хорошо, что вы забывали о них, — лукаво улыбнулся Духанин. — Надеюсь, что теперь-то вы не будете уклоняться от прямых ответов.

— Тогда, полгода назад, я сразу понял, по какой статье доставили меня сюда. Знал я и о том, что за незаконное хранение оружия генералов из разведки в Лефортово не привозят. К тому же при аресте ваши волкодавы, или как там они у вас называются, проговорились, что задерживают меня по статье шестьдесят четыре «а». Что ж, теперь мне действительно некуда деваться.

— Оно и понятно: человек задним умом крепок. Каждый арестованный, кто был не в ладах с законом, обычно стремился после ареста прибиться к закону и как-то поладить с ним, а вы — нет.

Духанин долго смотрел на Полякова, ожидая услышать от него что-нибудь в ответ, но, так и не дождавшись, взглянул на часы и сказал:

— Что ж… Разговор о том, почему вы пошли на предательство и какой ущерб нанесли нашей стране, продолжим теперь послезавтра. А вы за это время подготовьтесь к тому, чтобы изложить все четко и полно…

Следователь Духанин, понимая, что расследование уголовного дела на Полякова вступает в более ответственную фазу, занялся анализом имевшейся в ходе допросов и собранной оперативно-следственной группой информации, в том числе и опросов тех его сослуживцев, которые хорошо знали предателя. Наибольший интерес вызвали у Духанина показания начальника второго управления ГРУ генерал-лейтенанта Леонида Александровича Гульева, который в начале 60-х годов был подчиненным Полякова в нью-йоркской резидентуре. Он утверждал, что в провалах нелегальной сети военной разведки в США, а также некоторых агентов и доверенных лиц из числа иностранных граждан повинен только Поляков.

Духанин еще на предварительной стадии провел беседу с Гульевым и был уже тогда в курсе собранных им фактов, на основании которых подозревался в предательстве полковник Поляков. Но было в анализе тех фактов что-то искусственно натянутое, подогнанное под подозрения в отношении Полякова. И в то же время прекрасно воспитанному, интеллигентному, с широким кругозором и энциклопедическими знаниями генералу Гульеву нельзя было не верить. Тем более что следствие готово было тогда воспользоваться любым, даже мало-мальски или самым незначительным фактом в интересах дела. Но не могло быть и речи об использовании непроверенных фактов. Духанин по опыту знал, чем это может обернуться, тем более по таким делам, как измена Родине в форме шпионажа, когда обвиняемому грозила расстрельная статья.

Перед тем как вызвать на очередной допрос Полякова, Александр Сергеевич разложил по прозрачным папкам материалы допросов свидетелей и результаты проверки работы Полякова в США. Затем позвонил дежурному, чтобы привели к нему арестованного. Когда они остались вдвоем, следователь решил напомнить, на чем закончился позавчерашний допрос:

— Я просил вас два дня назад подготовить ответы на следующие вопросы: когда вкралось в ваше сознание намерение об установлении негласного контакта с американцами? Где и кто вас вербовал? Где проходили встречи и какого характера давались вам задания?

Поляков задумался, припоминая, как все начиналось и как потом все развивалось.

— Соображение о тайном контакте с американцами пришло мне в голову за полгода до окончания командировки в США, — начал рассказывать генерал. — После посещения офиса руководителя американской миссии Военно-штабного комитета при ООН у меня в тот же день вечером состоялась конспиративная встреча на одной из темных улочек Нью-Йорка с сотрудником ФБР Джоном Мори. Но назвался он мне тогда Джоном Муром. В первое время фэбээровец считал меня подставой КГБ, — и это сильно угнетало меня. И голос разума подсказывал мне, что я, наверно, совершил непоправимую ошибку. Но, к сожалению, в то время я не понимал, что со мной происходило. Я находился как будто во власти какой-то неодолимой силы, овладевшей мной и влекущей в неизвестном направлении. Видя, что американцы продолжают не доверять мне, я начал выдавать им на каждой встрече все, что знал на тот период работы.

Информация исходила из меня каким-то неконтролируемым потоком. Два фэбээровца, которые в первые два месяца приходили в отель «Камерун» для встречи со мной в зарезервированный ими конспиративный номер, сидели всегда с включенным портативным магнитофоном и боялись даже прервать меня. Сначала я выдал им фамилии шести наших шифровальщиков, потом начал раскрывать ведомственную принадлежность сотрудников советской миссии при ООН, советского посольства и резидентур КГБ и ГРУ в Нью-Йорке и Вашингтоне. И в дальнейшем я сбывал жадным до всякой информации американцам различные секретные сведения. Где-то за месяц или полтора до моего отъезда на родину фэбээровцы, продолжавшие подозревать, что я все же подстава советской разведки, под сильным нажимом выудили у меня сведения о нелегалах. Я вначале упирался, но они, как я понял, уже знали, что я занимался в ГРУ подготовкой нелегалов и организацией последующего вывода их в другие страны, в том числе и в США. Проявив к этому повышенный интерес, они начали прессинговать меня вопросами о методике обучения нелегалов.