Она ухаживала за цветами, если было лето, гуляла, рассказывая самой себе удивительные истории о своей маме и тете Мэгги, о феях и эльфах, живущих в болотах. Зимой она каталась на коньках по замерзшему пруду и лепила снежную бабу, беседуя с ней на языке, понятном только ей и снеговику.

Она кое-что готовила для себя. Но она знала, что лучше не подходить к запертой двери отца и не предлагать ему еду. Однажды она это сделала, и то, что она увидела и услышала, ее ужаснуло.

Только раз, когда ее отец заперся в своей комнате, она отправилась одна в Провинстаун, попросив одного фермера подвезти ее. Она провела там часа два, гуляя в одиночестве, пробуя содовую в кафетерии, разговаривая с детьми на улице. Когда она вернулась, отец уже ждал ее, он был небрит и пьян, как сапожник, — она вычитала это выражение в книгах — и сильно ударил ее, так что она отлетела в угол комнаты. После этого случая она больше никогда не ездила в город одна.

Хотя Мейв, в общем, и была довольна своей жизнью с отцом, но по мере того, как становилась старше, чувствовала, что что-то теряет в этой жизни, что-то проходит мимо. Все это чтение лишь будоражило ее чувства. В книгах описывались чувства, которых она никогда не испытывала, отношения, которые ей были незнакомы. Она боготворила своего отца, смотрела на него с обожанием, восхищалась им. В то же время она и боялась его. Она не знала, когда на него найдет приступ бешенства и он грубо набросится на нее или же просто запрется в комнате. Иногда он даже крушил мебель.

Время от времени приходили письма от тети Мэгги. Однако отец рвал их, не читая. Однажды, когда Мейв было всего восемь лет, тетя Мэгги приехала их навестить. Но отец даже не открыл ей дверь. Тетя Мэгги кричала из-за двери: «Тебе вовсе не обязательно встречаться со мной, Пэдрейк. Я приехала навестить Мейв».

Мейв смотрела через окно и видела автомобиль с шофером, ожидающий тетю Мэгги, которая все барабанила и барабанила в дверь. Мейв ужасно хотелось что-нибудь крикнуть ей или же самой отворить ей дверь, но она не осмеливалась сделать это. Наконец, она увидела, как тетя возвращается к своей машине, она была небольшого роста, однако голову держала высоко поднятой.

Тетя приехала еще раз года через два. На этот раз отец, совершенно пьяный, вышел из комнаты и отворил дверь. Мейв смотрела, как он это делает, с сильно бьющимся сердцем. Отец долго смотрел на стоящую в дверях женщину, и Мейв, которая со страхом наблюдала эту сцену, видела, что у этой женщины есть мужество. Однако Мейв также чувствовала, что, несмотря на ее мужество, тетя тоже побаивается.

— Я просто хотела посмотреть на твою дочь, Пэдрейк. — Тетя говорила низким спокойным голосом, как будто в ее просьбе не было ничего особенного. — И еще я хотела сказать тебе, что если тебе трудно ее воспитывать, то я с удовольствием помогу…

— Ты? — Отец засмеялся пьяным смехом.

Затем Мейв услышала, как отец декламирует стихи, которые он довольно часто читал. Это были стихи из небольшой книжечки неизвестных поэтов, которую отец особенно любил. Но казалось, что он заменил много слов:

Мейв не поняла этих стихов, однако увидела, как ее тетя передернулась, услышав их. Затем, к своему ужасу, девочка увидела, как ее отец плюнул прямо в лицо сестре. Мейв задрожала и заплакала, а тетя крикнула ей:

— Мейв, послушай меня! Если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, приходи ко мне. Ты меня слышишь? Ты найдешь мой адрес в телефонной книге Бостона. Не забудь, Мейв…

В ту ночь она не могла уснуть и слышала, как отец открыл дверь ее спальни. Он опять вышел из своей комнаты. Она не знала, прошел ли его приступ, и очень надеялась, что да. Но все же боялась, что приезд тети Мэгги спровоцирует очередную вспышку.

Он стоял, наклонившись над ней, и она видела, как блестят его глаза, но они блестели не так, как во время его «черных дней», это были совсем незнакомые глаза. Он забрался к ней в кровать и прижал Мейв к себе, затем стал ее целовать — сначала лицо и шею, затем стал ласкать дочь руками. Мейв, закрыв глаза, с нетерпением и восторгом ожидала того, что произойдет дальше, поскольку инстинктивно понимала, что он будет делать. Ей было всего десять лет, но она много читала. Это каким-то образом подготовило Мейв к следующему мгновению.

Когда Пэдрейк вошел в нее, все ее тело изогнулось и подалось к нему. Боль, которую она испытывала, ничего для нее не значила. Она вся обратилась в чувства, ее тело наслаждалось этим мгновением, оно отвечало этому человеку — ее обожаемому, ее прекрасному отцу, лицо которого она едва различала в темноте, лишь глаза его дико сверкали, и тело, его тело принадлежало ей.

Два года спустя Мейв стояла на пороге дома тети Мэгги и звонила в дверь.

«О Боже, сделай так, чтобы она была дома. Только не в больнице, или где-нибудь в Европе, или еще где-нибудь, но здесь». Если тети Мэгги не окажется дома, она не знает, что делать. Теперь, когда она приехала в Бостон, Мейв знала, что больше никогда не вернется в дом в Труро.

Дверь открыла ширококостная горничная.

— Мисс О'Коннор дома?

— Кто ее спрашивает?

— Это я, Мейв О'Коннор. Пожалуйста, скажите ей, что я приехала. Я думаю, она меня ждет.

Мейв была представителем третьего поколения О'Конноров, родившихся в Америке. Дедушка ее отца Пэдди (сокращенное от Пэдрейка, гэльского варианта имени Патрик), когда ему было пять лет, эмигрировал с отцом и матерью в 1850 году во время Великого Картофельного голода из ирландской деревни Драмлиш. Прибыв в Бостон, О'Конноры оказались в полуподвале, где им пришлось жить вместе с другой семьей в сыром помещении. К тому времени, когда Пэдди исполнилось десять, он был крайне возмущен теми нечеловеческими условиями, в которых жили они и другие эмигранты из Ирландии, его снедало честолюбие. Он настоял на том, чтобы его звали Пэт, поскольку он узнал, что имя Пэдди ассоциируется с бедностью и пьянством — даже тележка, служащая для перевозки пьяных и драчливых ирландцев в участок, называлась «вагончик Пэдди».

В одиннадцатилетнем возрасте он работал разнорабочим на стройке, подносил кирпичи, а в восемнадцать лет стал бригадиром строителей. Когда в 1875 году родился его сын Патрик, Пэт О'Коннор уже имел собственную строительную фирму и решил, что его сын станет настоящим джентльменом. В 1893-м он послал Патрика в Фордемский университет в Нью-Йорк, где к ирландцам относились лучше, чем в Бостоне. Он предостерегал Патрика, чтобы он не употреблял алкоголя и учился владеть собой и сдерживать приступы ярости, которые, казалось, свойственны его сыну, он хотел, чтобы он вырос истинным католиком и стал адвокатом.

Однако Патрик О'Коннор, голубоглазый, темноволосый, белокожий, высокий и крепкий от хорошего питания знал, как делать деньги легче, лучше своего отца, а он стремился сделать как можно больше денег. Он начал изучать банковское и брокерское дело и по окончании университета вместе со своим однокурсником и другом открыл брокерскую контору в Нью-Йорке. За пять лет Патрику удалось, как говорится, монополизировать рынок железнодорожных акций. С двумя миллионами в кармане и имея крепкую фирму, он решил, что наступило время возвратиться в Бостон, в котором было множество эмигрантов из Ирландии и их детей, которые пытались начать свое дело, однако банки бостонских господ не очень-то их поддерживали. Патрик намеревался открыть банк специально для того, чтобы оказывать помощь этим людям.