Однажды вожди обеих партий, собравшись на праздничный обед у императора, до того разгорячились вином, что позабыли обычные требования сдержанности и уважения и раскрыли, в присутствии Феодосия, пагубную тайну своих внутренних раздоров. Император, сделавшийся невольным свидетелем этого необыкновенного спора, скрыл свои опасения и свое неудовольствие и поспешил распустить это буйное сборище. Фравитта, встревоженный и раздраженный наглостью своего соперника, удаление которого из дворца могло послужить сигналом для междоусобной войны, смело последовал за ним и, обнажив свой меч, положил Ариульфа мертвым к своим ногам. Сторонники двух вождей взялись за оружие, и верный приверженец Рима не устоял бы против численного превосходства врагов, если бы к нему не подоспели вовремя на помощь императорские телохранители. Таковы были взрывы варварской ярости, бесчестившие дворец и обеденный стол римского императора, а так как один только Феодосий мог сдерживать заносчивых готов твердостью и умеренностью своего характера, то общественная безопасность, по-видимому, зависела от жизни и дарований одного человека.

Глава XXVII Смерть Грациана. – Уничтожение арианства. — Св. Амвросий. – Первая междоусобная война с Максимом. – Характер, управление и покаяние Феодосия. – Смерть Валентиниана II. – Вторая междоусобная война с Евгением. – Смерть Феодосия. 378-395 г. н. э.

Слава, приобретенная Грацианом, когда ему еще не было двадцати лет, не уступала славе самых знаменитых монархов. Его кротость и доброта доставили ему искренно преданных друзей; мягкая приветливость его обхождения доставила ему привязанность народа; литераторы, пользовавшиеся щедростью императора, прославляли его изящный вкус и красноречие; его храбрость и ловкость в военных упражнениях вызывали похвалы со стороны солдат, а духовенство считало смиренное благочестие Грациана за главную и самую полезную из его добродетелей. Победа при Кольмаре избавила Запад от грозного нашествия, а признательные восточные провинции приписывали заслуги Феодосия тому, кто был виновником его возвышения и тем обеспечил общественное спокойствие. Грациан пережил эти достопамятные события только четырьмя или пятью годами; но он также пережил свою собственную славу, и прежде, нежели он пал жертвой восстания, он в значительной мере утратил уважение и доверие своих подданных.

Замечательная перемена, происшедшая в его характере и в его поведении, не может быть приписана ни коварству льстецов, которыми сын Валентиниана был окружен с самого детства, ни сильным страстям, с которыми, по-видимому, была незнакома его юношеская кротость. Более внимательное изучение жизни Грациана, быть может, обнаружит нам настоящую причину того, что он не оправдал общих ожиданий. Его кажущиеся добродетели были не теми устойчивыми доблестями, которые создаются опытом и борьбой с невзгодами, а незрелыми искусственными плодами царственного воспитания. Заботливая нежность его отца была постоянно направлена к развитию в нем тех качеств, которые Валентиниан, может быть, тем более ценил, что сам был лишен их, и самые искусные преподаватели во всех науках и искусствах трудились над развитием умственных и физических способностей юного принца. Знания, которые они передали ему с большим трудом, выставлялись наружу с хвастовством и прославлялись с неумеренными похвалами. Его мягкий и податливый нрав легко воспринимал впечатления их разумных советов, а отсутствие в его душе страстей легко могло быть принято за силу ума. Его наставники мало-помалу возвысились до звания и влияния министров, а так как они благоразумно скрывали свое тайное влияние, то он, по-видимому, действовал с твердостью и благоразумием в самых трудных обстоятельствах своей жизни и своего царствования. Но влияние этого старательного обучения не проникало далее поверхности, и искусные наставники, с таким тщанием руководившие каждым шагом своего царственного воспитанника, не могли влить в его слабую и нерадивую душу тот энергический и самостоятельный принцип деятельности, в силу которого напряженное стремление к славе существенно необходимо для счастья и даже для существования героя. Лишь только время и обстоятельства удалили от его трона этих преданных советников, западный император мало-помалу низошел до уровня своих врожденных способностей, отдал бразды правления в руки честолюбцев, старавшихся их захватить, и стал проводить свое время в самых пустых развлечениях. И при дворе и в провинциях была введена публичная продажа милостей и правосудия в пользу недостойных представителей его власти, и всякое сомнение в их заслугах считалось за святотатство. Совестью легковерного монарха руководили святые и епископы, заставившие его подписать эдикт, который наказывал за нарушение, неуважение и даже незнание божеских законов как за уголовное преступление. Между различными искусствами, в которых Грациан упражнялся в своей молодости, он выказывал особенную склонность и способность к верховой езде, к стрельбе из лука и к метанию дротика; эти способности могли бы быть полезными для воина, но они были употреблены на низкие занятия звериной травлей. Обширные парки были обнесены стенами для императорских развлечений и были наполнены различными породами животных, а Грациан, пренебрегая своими обязанностями и даже достоинством своего звания, проводил целые дни в том, что выказывал на охоте свою ловкость и отвагу. Тщеславное желание римского императора отличиться в таком искусстве, в котором его мог бы превзойти самый последний из его рабов, напоминало многочисленным зрителям его забав о Нероне и Коммоде, но у целомудренного и воздержанного Грациана не было их чудовищных пороков, и его руки обагрялись только кровью животных.

Поведение Грациана, унижавшее его в глазах всего человечества, не помешало бы ему спокойно царствовать, если бы он не возбудил неудовольствия в армии. Пока юный император руководствовался внушениями своих наставников, он выдавал себя за друга и питомца солдат, проводил целые часы в фамильярных с ними беседах и, по-видимому, относился с внимательной заботливостью к здоровью, благосостоянию, наградам и отличиям своих верных войск. Но с тех пор, как Грациан предался своей страсти к охоте и стрельбе из лука, он, натурально, стал проводить свое время в обществе тех, кто был всех искуснее в его любимых развлечениях. Отряд аланов был принят в военную и внутреннюю дворцовую службу, а удивительная ловкость, которую эти варвары привыкли выказывать на беспредельных равнинах Скифии, нашла для себя более узкое поприще в парках Галлии и в отведенных для охоты огороженных местах. Грациан, восхищавшийся дарованиями и обычаями этих любимых телохранителей, вверил им одним охрану своей особы и, как будто нарочно стараясь оскорбить общественное мнение, часто появлялся перед солдатами и народом в одеянии и вооружении скифского воина – с длинным луком, гремучим колчаном и меховыми обшивками. Унизительный вид римского монарха, отказавшегося от одеяния и нравов своих соотечественников, возбуждал в душе солдат скорбь и негодование. Даже германцы, входившие в столь значительном числе в состав римских армий, обнаруживали презрение при виде странных и отвратительных северных дикарей, которые в течение нескольких лет перекочевали с берегов Волги к берегам Сены. Громкий и вольнодумный ропот стал раздаваться в лагерях и в западных гарнизонах, а так как Грациан, вследствие своей кротости и беспечности, не постарался подавить первые проявления неудовольствия, то недостаток привязанности и уважения не был восполнен влиянием страха. Но ниспровержение установленного правительства всегда бывает результатом каких-нибудь более существенных и более наглядных причин, а трон Грациана охранялся и привычками, и законами, и религией, и тем аккуратным равновесием между властями гражданской и военной, которое было введено политикой Константина. Нам нет надобности доискиваться, какие причины вызвали восстание Британии. Беспорядки обыкновенно возникают от какой-нибудь случайности, а случилось так, что семя мятежа упало на такую почву, которая чаще, чем всякая другая, производила тиранов и узурпаторов, что легионы этого отдаленного острова давно были известны своей самонадеянностью и высокомерием и что имя Максима было провозглашено шумными, но единодушными возгласами и солдат и жителей провинции. Этот император или, верней, мятежник (так как его титул еще не был утвержден фортуной), был родом испанец; он был соотечественником, боевым товарищем и соперником Феодосия, к возвышению которого он отнесся не без некоторой зависти и недоброжелательства; уже задолго перед тем обстоятельства заставили его поселиться в Британии, и я был бы очень рад найти какое-нибудь подтверждение слухов, что он был женат на дочери богатого правителя Корнарвонширского. Но на положение, которое он занимал в провинции, нельзя смотреть иначе как на положение ссыльного и совершенно ничтожное, и если он занимал какую-либо гражданскую или военную должность, он во всяком случае не был облечен ни гражданской властью, ни властью военной. Его дарования и даже его честность были признаны пристрастными писателями того времени, а только самые неоспоримые достоинства могли вынудить от них такое сознание в пользу побежденного Феодосиева врага. Быть может, неудовольствие Максима побуждало его порицать поведение его государя и поощрять, без всяких честолюбивых замыслов, ропот войск. Но, среди общего смятения, он из хитрости или из скромности отказывался от престола, и, как кажется, многие верили его положительному заявлению, что он против воли принял опасный подарок императорской порфиры.