В то время как готы еще не были уверены в благоприятном исходе переговоров, которые медленно велись на далеком от них расстоянии, они, из нетерпения, несколько раз делали опрометчивые попытки переправиться через Дунай без дозволения того правительства, которое они молили о помощи. За их движениями внимательно следили войска, расположенные вдоль берега, и самые передовые из их отрядов были отражены с значительными потерями; но таково было малодушие Валентовой политики, что храбрые офицеры, исполнившие свою обязанность, защищая страну, были наказаны за это потерей своих должностей и едва спасли свою жизнь. Наконец было получено императорское повеление переправить через Дунай всю готскую нацию; но его исполнение было делом тяжелым и трудным. В Дунае, который в этом месте имеет более мили в ширину, вода очень поднялась вследствие непрерывных дождей, и во время беспорядочной переправы много людей было унесено и потоплено быстрой стремительностью течения. Был заготовлен целый флот, состоявший из кораблей, шлюпок и лодок, которые день и ночь переезжали с одного берега на другой, а офицеры Валента следили с напряженным усердием, чтобы ни один из варваров, которым было суждено ниспровергнуть самые основы Римской империи, не остался на противоположном берегу. Было признано необходимым вести аккуратный счет перевозимым варварам; но те, кому это было поручено, с удивлением и ужасом отказались от такой нескончаемой и неисполнимой задачи, а главный историк той эпохи серьезно утверждает, что при виде бесчисленных готов можно было поверить существованию тех чудовищных армий Дария и Ксеркса, которые до тех пор считались пустыми выдумками легковерной древности. По приблизительному расчету, число готских воинов определяли в двести тысяч человек; а если к этой цифре прибавить соразмерное число женщин, детей и невольников, то в итоге этого громадного переселения получится около миллиона людей обоего пола и всех возрастов. Дети готов или, по меньшей мере, дети сколько-нибудь значительных лиц были отделены от толпы. Их немедленно отправили в отдаленные места, назначенные для их местопребывания и воспитания, а в то время как многочисленные толпы заложников или пленников проходили через города, их веселый вид и нарядная внешность, их здоровые и воинственные лица возбуждали в провинциальных жителях удивление и зависть. Но то условие, которое было самым оскорбительным для готов и самым важным для римлян, было обойдено самым позорным образом. Так как варвары смотрели на свое оружие как на почетное отличие и как на залог своей безопасности, то они готовы были предложить за него все, что только могло удовлетворить похоть или корыстолюбие императорских офицеров. Чтобы удержать свое оружие, надменные воины соглашались, хотя и неохотно, на бесчестие своих жен и дочерей; прелестями красивой девушки или красивого мальчика они покупали потворство инспекторов, которые иногда поглядывали с завистью на обшитые бахромой ковры и холстяные одежды своих новых союзников, или не исполняли своего долга из низкого желания снабдить свои фермы скотом, а свои дома рабами. Готам было дозволено войти в шлюпки с оружием в руках, а когда все их военные силы собрались на другом берегу реки, их громадный лагерь, раскинувшийся по долинам и холмам Нижней Мезии, принял грозный и даже враждебный вид. Вожди остготов Алафей и Сафракс, охранявшие своего малолетнего царя, появились вскоре вслед затем на северных берегах Дуная и тотчас отправили послов к антиохийскому двору, чтобы просить, с одинаковыми уверениями в преданности и признательности, такой же милости, какая была оказана вестготам. Решительный отказ Валента приостановил их движение и обнаружил сожаления, подозрения и опасения императорских советников.

Чтобы справляться с варварским народом, незнакомым ни с дисциплиной, ни с привычками оседлой жизни, нужна была большая твердость и ловкость. Ежедневная доставка съестных припасов почти для целого миллиона новых подданных требовала постоянной бдительности и опытности и могла быть ежеминутно прервана какой-нибудь ошибкой или несчастной случайностью. Если бы готы заметили, что к ним относятся со страхом или с пренебрежением, то они из наглости или из негодования могли бы решиться на самые отчаянные предприятия, и безопасность империи, по-видимому, зависела как от благоразумия, так и от бескорыстия Валентовых военачальников. При таких критических обстоятельствах военное управление Фракией находилось в руках Лупициния и Максима – людей продажных, которые готовы были жертвовать общественной пользой малейшей надежде личной наживы и в оправдание которых можно бы было сослаться только на их неспособность понимать, к каким пагубным последствиям вела их безрассудная и преступная система управления. Вместо того чтобы исполнять приказания своего государя и удовлетворять в надлежащем размере требования готов, они стали облагать нужды голодных варваров неблагородным и притеснительным налогом. Самая дурная пища продавалась по неимоверно высокой цене, и вместо здоровых и питательных съестных припасов рынок наполнялся мясом собак и нечистых животных, павших от болезни. Чтобы добыть фунт хлеба, гот отказывался от обладания полезным рабом, которого он не был в состоянии прокормить, а небольшое количество говядины с жадностью покупалось за десять фунтов драгоценного металла, который сделался почти бесполезным. Когда они издержали все, что имели, они стали отдавать в обмен на съестные припасы своих сыновей и дочерей, и, несмотря на одушевлявшую каждого гота любовь к свободе, они подчинились тому унизительному принципу, что для их детей лучше кормиться в рабском состоянии, чем погибать от голода в беспомощной независимости. Тирания мнимых благодетелей, которые требуют признательности за услуги, уже изглаженные из памяти причиненным впоследствии вредом, способна внушить самую сильную ненависть, – и чувство озлобления мало-помалу распространялось по всему лагерю варваров, которые безуспешно ссылались на свое терпение и покорность и громко жаловались на негостеприимное обхождение своих новых союзников.

Перед их глазами расстилалась богатая и плодородная провинция, среди которой они терпели невыносимые лишения искусственной бесхлебицы. Но средства для спасения и даже для мщения находились в их распоряжении, так как жадность тиранов оставила в руках угнетенного народа его оружие. Громкие жалобы толпы, не привыкшей скрывать свои чувства, были первыми признаками готовившегося сопротивления; они встревожили робких и преступных императорских наместников Лупициния и Максима. Эти лукавые министры, прибегавшие в замене мудрых и благотворных принципов общей политики к изворотливым временным мерам, попытались удалить готов от их опасной стоянки на границах империи и рассеять по отдельным лагерям внутри провинции. Так как они сознавали, что не заслуживают ни уважения, ни доверия варваров, они стали со всех сторон собирать военные силы, чтобы быть в состоянии принудить к переселению народ, еще не отказавшийся от названия и обязанностей римских подданных. Но полководцы Валента, сосредоточивавшие все свое внимание на недовольных вестготах, имели неблагоразумие разоружить корабли и укрепления, составлявшие оборону Дуная. Этой пагубной оплошностью воспользовались Алафей и Сафракс, нетерпеливо выжидавшие удобной минуты, чтобы увернуться от преследования гуннов. При помощи добытых на скорую руку плотов и судов вожди остготов перевезли через Дунай, без всякого сопротивления, своего царя и свою армию и смело раскинули свой враждебный и независимый лагерь на территории Римской империи.

Под именем судей Алавив и Фритигерн были вождями вестготов и в мирное и в военное время, а власть, которою они пользовались по рождению, была утверждена свободным одобрением нации. В эпоху спокойствия оба они пользовались и одинаковым рангом и одинаковою властью, но когда голод и притеснения вывели их соотечественников из терпения, Фритигерн, превосходивший своего товарища военными дарованиями, принял на себя главное военное начальство, которым был способен пользоваться для общего блага. Он сдерживал нетерпение вестготов до тех пор, пока обиды и оскорбления их тиранов не оправдают их сопротивления в общем мнении; но он не был расположен жертвовать какими-либо существенными выгодами пустой похвальбе справедливостью и умеренностью. Сознавая, какую можно извлечь пользу из соединения всех готских сил под одним знаменем, он втайне поддерживал дружеские сношения с остготами, между тем как он заявлял о своей готовности слепо исполнять приказания римских военачальников, он медленно передвигал свою армию к главному городу Мезии Маркианополю, находившемуся на расстоянии почти семидесяти миль от берегов Дуная. На этом роковом месте разлад и взаимная ненависть разразились страшным кровопролитием. Лупициний пригласил готских вождей на роскошный пир, а их военная свита оставалась с оружием в руках у входа во дворец. Но в городские ворота никого не впускали, и варвары не были допущены до обильного рынка, на пользование которым они заявляли свое право и в качестве подданных и в качестве союзников. Их униженные просьбы были отвергнуты с наглостью и с насмешками, а так как их терпение истощилось, то между горожанами, солдатами и готами возникла сильная перебранка, сопровождавшаяся грозными укорами. Кто-то имел неосторожность замахнуться и нанести удар; тотчас был обнажен меч, и первая кровь, пролитая в этой случайной ссоре, сделалась сигналом продолжительной и опустошительной войны. Среди шума и кутежа Лупициния известили, через тайного посланца, что многие из его солдат убиты и что у некоторых других отнято оружие; а так как он был разгорячен вином и его сильно клонило ко сну, то он дал необдуманное приказание отмстить за убитых солдат умерщвлением стражи Фритигерна и Алавива. Пронзительные крики и предсмертные стоны известили Фритигерна об опасности, а так как он обладал геройским хладнокровием и неустрашимостью, то он тотчас понял, что он неминуемо погибнет, если даст время одуматься тому, кто так глубоко оскорбил его. "Пустяшная ссора, – сказал готский вождь твердым, но вежливым тоном, – как кажется, возникла между двумя нациями; но она может иметь самые опасные последствия, если мы не поспешим прекратить смятение, – если мы не успокоим нашу стражу насчет нашей безопасности и не сдержим ее нашим личным влиянием". При этих словах Фритигерн и его товарищи обнажили свои мечи, проложили себе путь сквозь толпу, собравшуюся во дворце, в улицах и даже у ворот Маркианополя, и, вскочив на своих коней, быстро исчезли из глаз удивленных римлян.